51 °Cловом, перед священником открывается обширный простор для деятельности, но складывается впечатление, что никто этого не замечает. Также кажется, что нынешние протестантские священнослужители недостаточно подготовлены к тому, чтобы справляться с насущными психическими потребностями наших дней. То есть приспела пора священнослужителям и психотерапевтам объединить усилия для решения этой великой духовной задачи.
511 Вот конкретный пример, который показывает, насколько эта задача затрагивает всех. Чуть более года назад руководители Христианской студенческой конференции в швейцарском Аарау задали мне такой вопрос: почему люди с душевными расстройствами сегодня обращаются к врачу, а не к священнику, и чем определяется такой выбор? Это предельно прямой и очень практичный вопрос. В то время я знал одно — что мои пациенты и вправду шли прежде всего к врачу, а не к священнику. Мне казалось, что это поведение вряд ли можно посчитать общепринятым. Если коротко, я не сумел дать однозначный ответ и приступил к опросу, через своих знакомых, среди людей, которых не знал лично. Я разослал анкету, на которую отвечали протестанты из Швейцарии, Германии и Франции, а также несколько католиков. Результаты оказались крайне любопытными, и я не премину их сообщить. Из тех, кто высказался за врача, 57 процентов были протестантами — и только 25 процентов католиками; за священнослужителя выступили всего 8 процентов протестантов и 58 процентов католиков. Цифры говорят сами за себя. Оставшиеся 35 процентов протестантов не смогли определиться с ответом, а среди католиков таких было лишь 17 процентов.
512 Основными причинами нежелания идти к священнику были, во-первых, отсутствие у него психологических знаний и проницательности (52 процента ответов), и, во-вторых, пристрастность во взглядах наряду со склонностью к догматизму (около 28 процентов ответов). Как ни странно, даже один священнослужитель высказался за обращение к врачу, а другой раздраженно возразил: «Теология не имеет ничего общего с лечением». Против духовенства выступили все родственники священнослужителей, ответившие на мою анкету.
513 Поскольку это исследование ограничивалось людьми образованными, оно, безусловно, не позволяет делать далеко идущих выводов. Я убежден, что необразованные массы отвечали бы иначе. Однако я склонен принимать полученную выборку за более или менее достоверное свидетельство взглядов образованных людей; ведь хорошо известно, что их равнодушие к церкви и религии неуклонно возрастает. Также не стоит забывать упомянутую выше истину психологии масс: требуется около двадцати лет, чтобы общее мировоззрение и духовные проблемы образованного сословия были восприняты необразованными массами. Кто, например, осмелился бы предречь двадцать или даже десять лет назад, что Испании, самой католической из европейских стран, суждено совершить ту великую психическую революцию, свидетелями которой мы являемся сегодня? А эта революция обрушилась на страну подобно природному катаклизму.
514 Мне представляется, что заодно с упадком религиозной жизни происходит учащение случаев невроза. Увы, пока отсутствуют статистические данные с реальными цифрами, подтверждающими эту тенденцию. Но я уверен в том, что везде и всюду психическое состояние европейского человека открывает нам пугающую неуравновешенность. Мы, несомненно, живем в эпоху величайших тревог, нервного напряжения, смятения и мировоззренческой дезориентации. Среди моих пациентов из многих стран — все это образованные люди — немало тех, кто обращался ко мне не потому, что страдал от невроза, но потому, что они не могли найти смысл в своей жизни или изводили себя вопросами, на которые ни философия, ни религия не могли дать ответ. Некоторые, возможно, полагали, что мне известна какая-то волшебная формула, и таких пришлось разочаровать, объяснить, что я тоже не знаю ответа. Это замечание подводит нас к практическим соображениям.
515 Возьмем, к примеру, самый обычный и часто задаваемый вопрос: в чем смысл жизни — отдельной или жизни вообще? Сегодня люди считают, что заранее знают, что может — или, скорее, что должен — сказать по этому поводу священнослужитель. Они улыбаются, воображая ответ философа, и не ждут многого от врача. Но от психотерапевта, который анализирует бессознательное, они надеются наконец-то узнать хоть что-то. Быть может, думают они, этот психотерапевт извлек из непонятных глубин разума, среди прочего, какой-то смысл, который можно даже купить за определенную плату! Всякому серьезно настроенному человеку наверняка было приятно услышать признание психотерапевта, что он тоже не знает, что сказать. Такое признание часто является залогом доверия пациента к врачу.
516 Я обнаружил, что современный человек испытывает неистребимое отвращение к традиционным мнениям и унаследованным истинам. Он как большевик, для которого все духовные нормы и образцы прошлого каким-то образом утратили свою ценность; поэтому он хочет экспериментировать со своим разумом, как большевики экспериментируют с экономикой. Столкнувшись с таким отношением, любая церковная система окажется в неловкой ситуации, будь она католической, протестантской, буддийской или конфуцианской. Среди современных людей, конечно же, имеется некоторая доля негативных, деструктивных и извращенных натур — дегенеративных и неуравновешенных эксцентриков; они всегда недовольны и потому стекаются под каждое новое знамя, нанося изрядный урон этим движениям и начинаниям, в надежде отыскать раз и навсегда что-то такое, что задешево восполнит их собственную неполноценность. Не подлежит сомнению, что в своей профессиональной деятельности я неоднократно сталкивался со многими современными мужчинами и женщинами, включая, разумеется, и патологические разновидности. Этих последних, пожалуй, мы оставим в стороне. Те же, кого я имею в виду сейчас, ни в коем случае не являются чудаками со странностями; зачастую это исключительно дееспособные, отважные и даже праведные люди, отвергающие традиционные истины по честным и достойным причинам, а вовсе не по природной злобности. Всем им присуще ощущение, что наши религиозные истины утратили былое содержание. Либо налицо невозможность примирить научное и религиозное мировоззрение, либо христианским догматам отказывают в авторитете и психологической обоснованности. Люди больше не чувствуют, что смерть Христа сулит искупление; они не могут верить — ведь кому-то должно повезти, чтобы поверить, а насильно веру внушить невозможно. Грех сделался чем-то крайне относительным: дурное для одного человека вполне приемлемо для другого. В конце концов, почему бы и Будде не быть правым?
517 Думаю, не найти ныне такого человека, кто не задавался бы подобными вопросами и не испытывал бы подобных сомнений. Тем не менее фрейдистский анализ отмахивается от них как от не относящихся к делу, поскольку, согласно этой теории, всему виной преимущественно подавляемая сексуальность, которую философские или религиозные сомнения лишь маскируют. Если тщательно изучить любой индивидуальный случай такого рода, мы и вправду обнаружим специфические нарушения в сексуальной области, а также в области бессознательных побуждений как таковых. Фрейд видит в наличии этих расстройств объяснение психического расстройства в целом; его интересует только каузальное истолкование сексуальных симптомов. Он полностью игнорирует тот факт, что в некоторых случаях предполагаемые причины невроза присутствовали, но не оказывали патологического воздействия до тех пор, пока не произошло нарушения сознательной установки, плодом которого и явилось невротическое расстройство. Словно корабль тонет из-за течи, а команда озабочена выяснением химического состава воды, что вливается в трюм, вместо заделывания пробоины. Инстинктивные расстройства — явление не первичное, а вторичное. Когда сознательная жизнь теряет смысл и цель, человека как будто охватывает паника: «Давайте есть и пить, потому что завтра мы умрем!» Именно такое настроение, порожденное бессмысленностью жизни, вызывает беспокойство в бессознательном и заставляет насильно приглушенные влечения проявляться заново. Причины невроза лежат в настоящем настолько же, насколько они связаны с прошлым, и лишь некая фактическая причина из настоящего способна поддерживать невроз в активном состоянии. Человек болеет туберкулезом не потому, что двадцать лет назад заразился бациллой, а потому, что у него имеются активные очаги инфекции. Вопрос о том, когда и как произошло заражение, совершенно неуместен, поскольку даже подробнейшее изложение предыдущей истории не ведет к излечению от туберкулеза. То же самое верно и для неврозов.
518 Вот почему я считаю религиозные проблемы, которые оглашает мой пациент, подлинными и возможными причинами невроза. Но, относясь к ним всерьез, я должен суметь признаться пациенту: «Да, я согласен, не исключено, что Будда прав в той же степени, что и Иисус. Грех относителен, и трудно понять, как можно чувствовать себя искупленным смертью Христа». Будучи врачом, я легко признаю эти сомнения, а вот священнослужителю так поступить куда труднее. Пациент чувствует мое отношение, сходное с пониманием, тогда как нерешительность священника кажется ему традиционным предрассудком и отдаляет собеседников друг от друга. Пациент спрашивает себя: «Что скажет священник, начни я рассказывать ему о болезненных подробностях моих сексуальных расстройств?» Он справедливо подозревает, что моральные предрассудки священника даже сильнее догматических предубеждений. В этой связи уместно вспомнить забавную историю об американском президенте, «молчаливом Кэле» Кулидже. Когда однажды воскресным утром Кулидж вернулся домой после недолгого отсутствия, жена спросила, где он был. «В церкви», — ответил он. «О чем была проповедь?» — «О грехе». — «И что сказал священник о грехе?» — «Что он против».
519 Врачу, скажете вы, довольно просто проявлять понимание в этом отношении. Но как-то забывается, что и врачам свойственны угрызения совести, что признания некоторых пациентов внушают смятение даже докторам. Тем не менее пациент не ощущает, что его воспринимают целиком без принятия самого худшего в нем. Этого не добиться только словами; требуется умение слушать, а также умение врача воспринимать себя и свою темную сторону. Если врач хочет направлять другого человека или провести его куда-то шаг за шагом, он должен чувствовать психику своего подопечного. Вынося суждения, он не испытывает такого чувства. Не имеет ни малейшего значения, выражает ли он свои суждения в словах или хранит их при себе. Занимать противоположную позицию и сразу соглашаться с пациентом тоже бесполезно, это верный путь к отчуждению, как и осуждение. Чувство приходит только благодаря беспристрастной объективности. Звучит почти как научная заповедь, которую можно спутать с сугубо интеллектуальным, абстрактным мировоззрением. Но я имею в виду совсем другое. Это человеческое качество — своего рода глубокое уважение к фактам, к человеку, который страдает от них, и к загадке жизни такого человека. Вот отношение к жизни истинно религиозного человека. Он знает, что Бог попустил совершиться многому странному и непостижимому, и пытается различными способами проникнуть в человеческое сердце. Поэтому он во всем ощущает невидимое присутствие божественной воли. Вот что я подразумеваю под «беспристрастной объективностью». Это моральное достижение, и врачу не к лицу отворачиваться при виде болезни или порчи. Мы не сможем ничего изменить, если не примем это условие. Осуждение не освобождает, оно угнетает. Я угнетаю осуждаемого человека, хотя должен быть ему другом и товарищем по несчастью. Ни в коей мере не хочу сказать, что нам вообще возбраняется выносить суждения, если мы желаем помочь и что-то исправить. Но если врач хочет помочь человеку, он должен суметь принять пациента таким, каков тот есть. А это возможно, лишь когда врач уже обозрел и принял самого себя, со всеми своими достоинствами и недостатками.
520 Быть может, скажут, что выходит слишком просто, но простое нередко оказывается самым труднодостижимым. В реальной жизни требуется величайшее умение, чтобы достичь простоты, а потому принятие самого себя есть суть моральной проблемы — и своего рода показательное испытание мировоззрения. Подавать нищим, прощать обиды, любить своих врагов во имя Христово — все это, несомненно, великие добродетели. Как поступаю с нижайшими из братьев моих, так поступаю я и с Христом. Но что, если выяснится, что нижайший из всех, беднейший из всех нищих, самый дерзкий из всех обидчиков, самый злодей — это я сам, что это я нуждаюсь в милостыне от собственной доброты, что это я — враг, которого надо полюбить? Тогда, как правило, христианская истина выворачивается наизнанку: о любви и долготерпении больше не идет речи; мы говорим брату внутри нас: «Рака!», осуждаем себя и гневаемся на себя. Мы прячем этого брата от мира, отрицаем, что когда-либо встречали в себе такого нижайшего из низших; доведись Господу приблизиться к нам в этой презренной форме, мы бы тысячу раз отвергли его, прежде чем пропел бы хоть один петух.
521 Любой, кто обращается к современной психологии для изучения не только внутренней жизни пациентов, но прежде всего собственной жизни — а современный психотерапевт должен уметь это делать, если он не хочет быть просто бессознательным мошенником — вынужден признавать, что принятие себя во всей убогости личности является труднейшей из задач, причем ее практически невозможно выполнить. Сама мысль об этом заставляет нас обливаться холодным потом. В результате мы с радостью выбираем, не колеблясь ни мгновения, оставаться в неведении о себе и предаемся заботам о других людях, исправлению их невзгод и грехов. Эта деятельность наделяет нас зримым покровом добродетели, с помощью которой мы благонамеренно обманываем себя и других. Хвала небесам, мы наконец-то ускользнули от самих себя! Бесчисленное множество людей совершает подобное безнаказанно, однако некоторые терпят неудачу — и, сокрушаясь на собственном пути в Дамаск, впадают в невроз. Как я могу помочь этим людям, если сам бегу от правды и, возможно, страдаю
522 Мы, протестанты, рано или поздно должны задаться следующим вопросом: надо ли понимать «подражание Христу» как призыв повторять его жизнь и, если можно так выразиться, воспроизводить его стигматы; или же более глубоко, жить собственной жизнью, столь же искренне, как жил он, в неподдельной уникальности? Нелегко прожить жизнь по образцу Христовой, но невыразимо труднее прожить жизнь так же искренне, как прожил свою земную жизнь Христос. Любой, кто это совершит, пойдет против собственной истории; быть может, он преуспеет, но его наверняка будут недооценивать, высмеивать, пытать и распинать. Он будет кем-то вроде сумасшедшего большевика, заслуживающего распятия. Поэтому мы предпочитаем исторически установленное и освященное подражание Христу. Я ни за что не стал бы осуждать монаха, отважившегося на такое отождествление, ибо он заслуживает всемерного уважения. Однако ни я сам, ни мои пациенты — далеко не монахи, а значит, моя обязанность как врача — показать пациентам, что они могут жить своей жизнью, не становясь при этом невротиками. Невроз означает внутреннее расщепление личности, состояние войны с самим собой. Все, что усугубляет это расщепление, ухудшает состояние пациента, а все, что его смягчает, лечит пациента. Людей к войне с самими собой побуждает подозрение (или осознание факта) насчет того, что они состоят из двух противостоящих друг другу личностей. Конфликт возможен между чувственным и духовным человеком, между эго и тенью. Ровно это имел в виду Фауст, изрекая: «Ах, две души живут в больной груди моей». Невроз есть разделение личности.
523 Исцеление можно назвать религиозной задачей. В области социальных или национальных отношений состояние страдания способно обернуться гражданской войной, и это состояние следует лечить посредством христианской добродетели всепрощения и любви к врагам. Совет добрым христианам применительно к внешним ситуациям нужно также распространять и на себя, при лечении неврозов. Вот почему современный человек отказывается внимать рассуждениям о вине и грехе. Его мучительно преследует собственная нечистая совесть, он хочет знать, скорее, как ему примириться с собственной природой — иными словами, как возлюбить врага в собственном сердце и как назвать волка своим братом.
524 Современный человек не желает знать, каким образом он может подражать Христу; для него важнее знание, как прожить индивидуальную жизнь, сколь бы скудной и неинтересной та ни была. Именно потому, что все формы подражания кажутся ему мертвыми и бесплодными, он восстает против силы традиции, которая удерживает его на проторенном пути. Для него все эти дороги ведут в неправильном направлении. Он может этого не осознавать, но ведет себя так, как если бы его собственная жизнь определялась Божьей волей, каковую надлежит исполнить любой ценой. Вот источник эгоизма, одного из наиболее наглядных зол невротического состояния, но тот, кто говорит такому человеку, что он слишком эгоистичен, сам уже утратил уверенность, и в результате страждущий еще острее ощущает свой невроз.
525 Если я хочу вылечить пациента, мне приходится мириться с глубинным значением его эгоизма. Я и вправду окажусь слепцом, не распознав за ним истинную волю Бога. Нужно даже помогать пациенту сохранять эгоизм; если он добивается своего, то отдаляется от других людей. Он отгоняет их, и они замыкаются в себе — как и должно быть, ибо прежде они стремились избавить его от его «священного» эгоизма. Последний надлежит оставить ему, потому что это его самая сильная и самая здоровая способность, истинная, как уже было сказано, Божья воля, которая порой увлекает человека в полное одиночество. При всей убогости такого состояния оно служит хорошую службу, поскольку лишь так человек может познать себя и воспринять бесценное сокровище — любовь к ближнему. Более того, только в состоянии полной отчужденности и одиночества мы познаем полезные силы нашей собственной природы.
526 Когда несколько раз наблюдаешь подобное развитие наяву, уже нет возможности отрицать превращение зла в добро и тот факт, что мнимое добро оказывает поддержку силам зла. Архидемон эгоизма ведет нас по
527 Я взял в качестве примера эгоизм невротика, потому что это один из наиболее распространенных симптомов. С таким же успехом я мог бы взять любой другой характерный симптом, чтобы показать, как врачу следует трактовать недостатки своих пациентов — иными словами, как он должен справляться со злом.
528 Безусловно, и это замечание тоже кажется слишком простым. В действительности же принятие теневой стороны человеческой природы граничит с невозможным. Задумайтесь на минутку, что значит дать право на существование чему-то неразумному, бессмысленному и злому! Однако современный человек настаивает на этом разрешении. Он хочет жить со всеми своими сторонами разом, дабы понять, кто он такой. Вот почему он отбрасывает историю. Он хочет порвать с традициями, чтобы экспериментировать со своей жизнью и определять, какую ценность и значение имеет все вокруг само по себе, вне традиционных предпосылок и предписаний. Современная молодежь предъявляет удивительные примеры такого отношения к жизни. Чтобы наглядно продемонстрировать, как далеко можно зайти на этом пути, я процитирую вопрос, заданный мне одним немецким обществом. Меня спросили, следует ли осуждать инцест и какие факты можно привести против него!
529 При таком отношении к жизни нетрудно вообразить, в какие конфликты попадают нынешние люди. Я прекрасно понимаю, что человек готов сделать все возможное, чтобы защитить своих близких от таких злоключений. Но, как ни странно, у нас не находится средств для подобной деятельности. Все былые доводы против неразумности, самообмана и аморальности, когда-то столь могучие, утратили свою привлекательность и власть. Ныне мы пожинаем плоды образования девятнадцатого столетия, на протяжении которого церковь проповедовала молодым людям достоинства слепой веры, а университеты прививали им интеллектуальный рационализм; в результате сегодня мы тщетно отстаиваем как веру, так и разум. Устав от этой войны мнений, современный человек хочет сам выяснить, как обстоят дела. Это желание открывает двери для самых опасных возможностей, но нельзя не признавать смелость этого предприятия и нельзя ему отчасти не сочувствовать. Это не безрассудная авантюра, а попытка, вдохновленная глубоким духовным переживанием, снова наполнить жизнь смыслом на основе свежего и непредвзятого опыта. Без сомнения, осторожность необходима, но мы не можем не поддержать данное устремление, которое бросает вызов личности. Желая его обуздать, мы норовим подавить лучшее в человеке — его смелость и предприимчивость. Если добьемся успеха, то получится, что мы преградим доступ к тому бесценному опыту, который мог бы придать жизни смысл. Что произошло бы, позволь апостол Павел отговорить себя от странствия в Дамаск?