349 В череде видений встречается стоящий особняком вариант: дракона умерщвляют и приносят в жертву таким же способом, как и жреца. Следовательно, дракон тождественен жрецу; это заставляет нас вспомнить многочисленные средневековые изображения Распятия, не обязательно алхимические, на которых место Христа на кресте занимает змей (ср. уподобление Христа змею Моисея[503]).

350 Заслуживает внимания то обстоятельство, что жрец именуется свинцовым гомункулом, который не кто иной, как дух свинца, или планетный дух Сатурна. Во времена Зосимы Сатурн считался иудейским богом — должно быть, из-за почитания иудеями субботы, Сатурнова дня[504], а также на основании гностической параллели между Сатурном и верховным архонтом Иалдабаофом («Дитя хаоса»[505]): последний, будучи λεοντοειδής (львиноликим), может быть сопоставлен с Ваалом, Кроносом и Сатурном. Позднейшее арабское прозвище Зосимы — ал-Ибри («еврей») — отнюдь не доказывает, что он сам был иудеем, но из его сочинений все-таки явствует знакомство с иудейскими традициями[506]. Параллель между иудейским богом и Сатурном чрезвычайно важна для алхимической идеи о превращении Бога Ветхого Завета в Бога Нового Завета. Алхимики, что вполне естественно, придавали большое значение Сатурну[507], ибо тот был наиболее отдаленной планетой, верховным архонтом (харраниты[508] именовали его «Primas») и демиургом Иалдабаофом[509], а также выступал как spiritus niger (черный дух), заточенный во тьме материи, как божество или часть божества, поглощенное собственным творением. Это темный бог, который возвращается посредством мистерии алхимического превращения к своему первоначальному светлому состоянию. В Aurora Consurgens (1-я часть) говорится: «Beatus homo qui invenerit hanc scientiam et cui affluit providentia Saturni („Блажен тот, кто науку сию обрел и к кому премудрость Сатурнова притекает“)[510].

351 Позднейшая алхимия наряду с ритуальным драконоубийством говорила об умерщвлении льва — через отсечение ему всех четырех лап. Лев, подобно дракону, пожирал сам себя[511].

352 Само видение дает понять, что главной целью процесса трансформации является одухотворение жертвоприносящего жреца, который должен сделаться пневмой. Еще сообщается, что он мог бы „превратить тела в кровь, сделать глаза зрячими и заставить мертвых воскреснуть“. Ниже прославляемый жрец предстает сверкающим белизной, точно полуденное солнце.

353 По видениям ясно, что жертвующий и жертвуемое — одно и то же. Эта идея единства prima и ultima materia, избавителя и избавляемого, пронизывает все алхимические сочинения. „Unus est lapis, una medicina, unum vas, unum regimen, unaque dispositio“ („Един камень, едино снадобье, един сосуд, едино управление, един распорядок“) — гласит заповедь на загадочном языке алхимии[512]. Вот ключевая формула. В греческой алхимии та же мысль выражалась формулой ἕν τὸ πᾶν („во всем“). Символом выступал Уроборос, змей, пожирающий самого себя. В нашем видении его место занимает жертвующий жрец, который пожирает самого себя как жертвуемого. Вспоминаются здесь слова Иоанна Златоуста о том, что при Евхаристии Христос пьет собственную кровь. Значит, можно добавить, одновременно Он и ест собственную плоть. Жуткая трапеза из сновидения Зосимы напоминает оргиастические пиршества дионисийского культа, когда жертвенных животных разрывали на части голыми руками. Эти животные символизировали самого Диониса Загрея, разорванного титанами, а из его останков восставал к жизни νέος Διόνυσος[513].

354 Мы узнаем от Зосимы, что его видение отражает или поясняет „изготовление вод“[514]. Сами видения показывают лишь превращение жреца в пневму. На языке алхимиков пневма и вода, впрочем, суть синонимы[515], как и в языке ранних христиан, для которых вода была spiritus veritatis (духом истины). В „Книге Кратета“[516] говорится: „Ты вынуждаешь тела разжижаться, дабы они смешивались и становились однородной жидкостью, каковая затем зовется божественной водой“[517]. Этот отрывок соответствует тексту Зосимы, где сказано, что жрец мог бы „превращать тела в кровь“. Для алхимиков вода и кровь были равнозначны. Это превращение подобно solutio (растворению) или liquefactio (разжижению), которое есть одновременно sublimatio (обезвоживание), поскольку вода есть также и огонь: „Item ignis… est aqua et ignis noster est ignis et non ignis“ („Ибо огонь… есть вода, и наш огонь есть огонь без огня“). Об aqua nostra сказано, что она ignea (огненная)»[518].

355 Secretus ignis nostrae philosophiae («Тайный огонь философии нашей») считался nostra aqua mystica («нашей мистической водой»)[519], а aqua permanens (вечная вода) признавалась formae ignea verae aquae (формой истинной огненной воды). Aqua permanens, греческая ὕδωρ θεῖον (божественная вода) греков обозначает также spiritualis sanguis (кровь духовную)[520] и отождествляется с кровью и водой, истекшими из раны в боку у Христа. Алхимик Генрих Кунрат говорит об этой воде так: «Се, откроется тебе поток исцеляющий, из сердца Сына мира великого истекающий». Это вода, «кою дарует нам Сын мира великого, истекающая из плоти и сердца его, дабы сделаться истинной и природной Aqua Vitae (живой водой)»[521]. Жертва Христова источает духовную воду благодати и истины, а жертвоприношение из видения Зосимы приносит некую «божественную воду». В древнем тексте под названием «Исида — Гору»[522] упоминается об этой воде: наполненный ею сосуд приносит Исиде-прорицательнице ангел Амнаил. Поскольку Зосима, по всей видимости, был приверженцем секты Поймандра, следует обратить внимание и на кратер, который Бог наполняет нусом для тех, кто жаждет ἔννοια[523]. Однако нус тождественен алхимическому Меркурию, что явствует из приводимого Зосимой изречения легендарного алхимика Останеса: «Ступай к потокам Нильским, и обретешь там камень, что наделен духом. Возьми его и раздели, вложи руку в недра его и извлеки сердце его, ибо в сердце заключена его душа». Комментируя эту цитату, Зосима говорит, что под наличием духа следует понимать exhydrargyrosis, то есть возгонку ртути[524].

356 В первые века христианской эры слова Nous и Pneuma употреблялись promiscue, неразличаемо, и одно с легкостью могло подменять другое. Кроме того, связь Меркурия с духом уже и тогда признавалась стародавним астрологическим фактом. Подобно Гермесу, Меркурий (или планетарный дух Меркурий) считался богом откровения, который раскрывает адептам тайны Искусства. В трактате Liber Platonis Quartorum, тексте харранитского происхождения (поэтому датироваться он должен не позднее десятого столетия) о Меркурии сказано: «Ipse enim aperit clausiones operum cum ingenio et intellectu suo» («Ведь гением своим и разумением отпирает он замкнутые задачи делания»)[525]. Еще он — «душа тел», anima vitalis[526]; Руланд называл его «духом, что стал землей»[527]. Это дух, проникающий в глубины телесного мира и его преображающий. Наряду с Нусом, он символизируется змеем. У Михаэля Майера он указует путь к земному раю[528]. Его отождествляли с Гермесом Трисмегистом[529]. Другие его имена — «Посредник»[530] и Первочеловек, «гермафродитический Адам»[531]. Из многочисленных текстов ясно, что Меркурий — одновременно вода и огонь, а обе субстанции характеризуют природу духа[532].

357 Умерщвление мечом — это мотив, который часто встречается в алхимических трактатах. Меч может рассекать «философское яйцо», пронзать «царя», им разрубают на части дракона или corpus, представляемое как человеческое тело с отрубленными головой и конечностями[533]. Мечом отсекают и лапы льву, о котором говорилось выше. Алхимический меч обеспечивает solutio или separatio elementorum (растворение, разделение элементов), восстанавливая изначальное состояние хаоса, вследствие чего появляется возможность создать новое, более совершенное тело посредством нового impressio formae или imaginatio (запечатления формы или воображения]. Вот почему меч occidit et vivificat (убивает и оживляет); то же самое утверждается о свойствах aqua permanens sive mercurialis (воде вечной, или меркуриевой). Меркурий — податель жизни и разрушитель старой формы. В церковной символике меч, который исходит из уст апокалиптического Сына человеческого, есть, согласно посланию к Евреям[534], Логос, Слово Божие, то бишь сам Христос. Конечно, это подобие не ускользнуло от внимания алхимиков, которые издавна подбирали способы выразить свои фантазии. И Меркурий был для них посредником и спасителем, сыном макрокосма (filius macrocosmi), в противоположность Христу как filius microcosmi[535], был их разрешителем и разделителем. Значит, он сходен с мечом, как «дух проникающий» (penetrabilior ancipiti gladio — «проникающий глубже двуострого меча»). Герхард Дорн, алхимик шестнадцатого столетия, заявлял, что в дольнем мире меч превратился в Христа, нашего Спасителя, и уточнял после этого:

«После долгого перерыва Deus Optimus Maximus опустился в сокровеннейшую глубину своих тайн и решил из любви и сострадания, а также настояниям справедливости повинуясь, изъять меч гнева из рук ангельских. Повесив сей меч на древо, дал он ангелу вместо него золотой трезубец, и так гнев Господень преобразился в любовь… Сочетались мир и справедливость, и обильнее потекла сверху вода благодати, орошая ныне собой весь свет»[536].

358 Этот отрывок, составивший бы честь таким авторам, как Рабан Мавр или Гонорий Августодунский, на самом деле помещается в контекст, который проливает свет на некоторые эзотерические доктрины алхимии, а именно, на беседы между Animus, Anima и Corpus. Мы узнаем, что София, она же Sapientia, Scientia или Philosophia алхимиков есть лоно, de cuius fonte scaturiunt aquae («из источника которой воды хлещут»). Эта Мудрость — пламенный и сокрытый в материи Нус, serpens mercurialis (змей меркурианский) или humidum radicale (исходная влага), проявляющаяся как viventis aquae fluvius de montis apice (поток воды живой с вершины горной)[537]. Это вода благодати, aqua permanens и divina, «орошающая собой весь свет». Мнимое превращение ветхозаветного Бога в новозаветного есть в действительности превращение Deus absconditus (потаенного Бога): natura abscondita (потаенная природа) становится medicina catholica (всеобщее лекарство) алхимической мудрости[538].

359 Разделяющая и рассекающая функция меча, столь важная для алхимии, уже предвоображалась в огненном клинке ангела, который преградил нашим прародителям доступ в рай, что следует из приведенного выше текста Дорна (angelo gladium irae eripere!). Мотив разделения мечом встречается также в гнозисе офитов[539]: дольний мир окружен кольцом огня, которое облегает и рай, но при этом рай и кольцо разделены «огненным мечом»[540]. Значимое разъяснение образа огненного меча можно найти у Симона Волхва[541]: имеется некая нетленная сущность, потенциально присутствующая в каждом человеке: божественная пневма, «расположенная вверху и внизу в потоке вод». Об этой пневме Симон говорит: «Я и ты, ты предо мною, я после тебя». Это сила, которая «сама себя порождает и сама себя взращивает; собственная мать, сестра, невеста, дочь, собственные сын, мать, отец; единство, корень всего сущего». Будучи основой бытия, эта сила выступает творческой страстью, что исходит из огненного источника. Огонь соотносится с кровью, которая «создана теплой и красноватой наподобие огня». В мужчине кровь превращается в семя, в женщине — в молоко. Данное превращение толкуется как «пылающий меч, что обращается во все стороны, оберегая древо жизни». Принцип, воплощенный в семени и молоке, становится отцом и матерью. Древо жизни охраняется вращающимся огненным мечом, который представляет собой самопорождаемую «седьмую силу»: «Ибо, перестань меч огненный вращаться, сие прекрасное древо было бы уничтожено и погибло бы безвозвратно; он же становится семенем и молоком, а потому тот, кто в зародыше обретается в них, сможет, когда присовокупятся Логос и место Господне, где Логос порождается, достичь полной стати, начав с мельчайшей искорки, и взрастать, обретая силу беспредельную и тлену не подверженную, равно и подобно вековечному Зону, каковой не претерпевает более никаких изменений, в неизмеримой вечности»[542]. Из этих примечательных высказываний Ипполита об учении Симона Волхва ясно видно, что меч куда больше простого орудия рассечения: это отдельная сила, которая «вращается» и преображается — из мельчайшего в величайшее, из воды, огня и крови в беспредельный Эон. Здесь подразумевается превращение жизненного духа, наличествующего у человека, в нечто божественное. Природное существо становится божественной пневмой, как и в видении Зосимы. Творческая животворящей пневмы, подлинная субстанция трансформации, в описании Симона до малейших подробностей соответствует описаниям латинянами[543] Уробороса, или serpens mercurialis. Уроборос тоже — собственный отец, мать, сын и дочь, сам себе брат и сестра, причем с «древнейших времен и до самого заката алхимии»[544]. Он сам себя порождает и приносит в жертву, выступает орудием собственного жертвоприношения, являясь символом мертвой и возрождающей воды[545].

360 Вдобавок учение Симона оказывается полезным и для прояснения вышеприведенного текста Дорна, где меч гнева превращается в Христа и обретает божественность. Не отыщись сочинения (Philosophoumena — «Обличение на все ереси») Ипполита на Афонской горе лишь в девятнадцатом столетии, мы почти наверняка заподозрили бы, что Дорн к ним обращался. Однако в алхимии найдется множество других символов, происхождение которых настолько неясно, что трудно определить, почерпнуты ли они из предания или из изучения ересиологии — а то и вовсе испытали спонтанное возрождение[546].

361 Меч как «надлежащее» орудие жертвоприношения встречается также в старинном трактате «Consilium Coniugii de Massa Solis et Lunae», где говорится: «Oportet enim utrumque occidi gladio proprio» («Обое должны быть убиты их собственным мечом», слово «обое» подразумевает Солнце и Луну)[547]. В еще более древнем (датируемом, вероятно, одиннадцатым столетием) «Tractatus Micreris»[548] приводится изречение Останеса с упоминанием «меча огненного»: «Astanus maximus ait: Accipe ovum et igneo percute gladio, eiusque animam a corpore sequestra» («Великий Астанус говорит: „Возьми яйцо, пронзи его мечом огненным и отдели душу его от тела“»)[549]. Здесь меч отделяет друг от друга тело и душу, что соответствует разделению неба и земли, огненного кольца и рая, рая и человеческих прародителей. В не менее древнем трактате «Allegoriae Sapientum supra Librum Turbae» встречается описание ритуала жертвоприношения: «Item accipe volatile, et priva capite igneo gladio deinde pennis denuda, et artus separa, et supra carbones coque, quousque unus color fiat» («Возьми тварь летучую и отсеки ей мечом огненным голову, затем выщипли перья, отдели члены и вари на углях до тех пор, пока не сделается цвет единым»). Налицо обезглавливание огненным мечом, «бритье», точнее, «ощипывание» и варка. Петух, который, по всей видимости, имеется здесь в виду, называется попросту volatile, летучей тварью, крылатым созданием, как и spiritus; однако очевидно, что дух еще пленен естеством и несовершенен, что он нуждается в улучшении. В древнем трактате под похожим названием «Allegoriae super Librum Turbae»[550] приводятся некие дополнительные сведения: «Matrem ‹materia prima› mortifica, manus eius et pedes abscindens» («Мать умертви, руки и ноги ей отруби»); «Viperam sume… priva earn capite et cauda» («Возьми гадюку, отсеки ей голову и хвост»); «Recipe Gallum… vivum plumis priva» («Возьми петуха, ощипай его заживо»); «Accipe hominem, tonde eum, et trahe super lapidem» («Возьми человека, побрей его и растяни на камне, пока тело его не умрет»); «Accipe vitrum cum sponso et sponsa, et proiice eos in fornacem, et fac assare per tres dies, et tune erunt duo in came una» («Возьми сосуд стеклянный с женихом и невестой, брось их в печь, поджаривай три дня, и тогда станут двое плотью единой»); «Accipe ilium album hominem de vase…» («Возьми белого человека из сосуда»)[551].

362 Пожалуй, мы вправе предположить, что все эти предписания суть наставления в совершении магических жертвоприношений, похожие на те, что даются в греческих магических папирусах[552]. Для примера последних приведу один рецепт из Papyrus Mimaut[553]: «Возьми кота и преврати в Осириса (ἀποθέωσις = жертвоприношение. — Авт.), (погрузив) тело его в воду. И когда начнешь удушать его, говори ему в спину». Другой пример из того же папируса: «Возьми удода, вырви сердце его, пронзи его тростинкой, разрежь на куски и брось в мед аттический…»

363 В действительности подобные жертвоприношения предпринимались с целью призвать паредра, или spiritus familiaris. (Тот же Мефистофель — familiaris Фауста!). О применении схожих заклинаний алхимиками (по крайней мере, о том, что эта практика была в ходу), свидетельствует «Platonis Liber Quartorum»[554], где упоминаются oblationes et sacrificia (подношения и жертвы) планетарным духам. Более глубокой мне представляется мысль, изложенная в другом тексте. Там подчеркивается, что «сосуд» должен быть круглым, в подражание небосводу и черепу, «верхнему и нижнему». Творящий действует как тот, кто «преобразует твердь небесную и череп человеческий» (testa capitis). Круглая форма «проста», и эта простота служит залогом успеха. Все проецируется из «черепа», из «головного элемента человека» (videlicet capitis elementi hominis)[555].

364 Обоснованно задаться вопросом, насколько буквально следует понимать этот рецепт, и в данном отношении поучительной мне видится история из харранитской книги «Гхайа ал-хаким»[556].

365 Яковитский[557] патриарх Дионисий I записал в своей «Хронике», что в 765 году некий человек, призванный к жертвоприношению, настолько перепугался при виде окровавленной головы своего предшественника, что ударился в бега и подал Аббасу, правителю Месопотамии, жалобу на харранских жрецов, которых сурово наказали. А в 830 году халиф Мамун, обращаясь к харранским посланникам, заметил: «Вы наверняка те самые люди с головами, которых усмирял мой отец Рашид». Если следовать изложению «Гхайа», в качестве будущей жертвы харраниты намечали светловолосых мужчин с темно-голубыми глазами. Таких заманивали в помещение в храме и погружали в чан, наполненный сезамовым маслом. Над поверхностью торчала только голова, и в таком положении жертва оставалась сорок дней, причем кормили несчастного лишь винными ягодами, смоченными в сезамовом масле, а воды не давали ни капли. В результате такого обращения его тело истощалось и становилось мягким как воск. Пленника регулярно окуривали благовониями и произносили над ним всевозможные магические заклинания. В итоге же ему отрывали голову у первого шейного позвонка, а тело продолжало пребывать в чане с маслом. Далее голову оборачивали хлопком и ставили в специальную нишу — на пепел от сожженных олив. Ее снова окуривали благовониями, после чего голова могла якобы предсказывать засухи и урожаи, смену династий и иные грядущие события. Глаза ее будто бы могли видеть, хотя веки не шевелились. Голова открывала людям их самые сокровенные мысли, а еще ей задавали научные и технические вопросы[558].

366 В позднейшие времена настоящая человеческая голова, безусловно, могла подменяться и подменялась, по всей видимости, поддельной, однако сама суть этой церемонии, особенно если сопоставить ее с приведенным выше отрывком из «Liber Quartorum», как будто указывает на изначально человеческие жертвоприношения. Впрочем, представление о таинственной голове значительно старше харранитской веры. Уже у Зосимы философы именуются «чадами золотой головы», а также встречается так называемый «круглый элемент», который Зосима обозначал греческой буквой омега. () Этот символ вполне можно истолковать как голову, поскольку и в «Liber Quartorum» круглый сосуд отождествлялся с головой. Помимо этого Зосима несколько раз упоминал «наибелейший камень, в голове пребывающий» (τὸν πάνυ λευχότατον λίθον τὸν ἐγκέφαλоν)[559]. Не исключено, что все эти идеи восходят к отрубленной голове Осириса — голове, пересекающей море и потому связываемой с концепцией воскрешения. В позднейшей алхимии «голова Осириса» также играла заметную роль.

367 В этой связи заслуживает упоминания легенда о Герберте Реймсском (ум. 1003), впоследствии папе Сильвестре II: якобы он владел некоей золотой головой, служившей ему в качестве оракула. Герберт принадлежал к числу величайших ученых своего времени; его трудами, в частности, распространялись в Европе арабские научные сочинения[560]. Возможно ли, чтобы первый перевод харранитской по происхождению книги «Liber Quartorum» выполнил именно он? К сожалению, у нас мало надежд убедительно это доказать.