А. Теокуало ацтеков

339 Хотя в сравнительной истории религий месса является единственной в своем роде, ее символическое содержание оказалось бы совершенно чуждым человеку, не уходи оно корнями в глубины человеческой психики. А поскольку дело обстоит именно так, мы вправе ожидать, что сумеем отыскать сходные символические образцы как в ранней духовной истории человечества, так и в современной ему языческой мысли. Как явствует из молитвы «Supra quae», в самом тексте евхаристической литургии имеются отсылки к ветхозаветным прообразам мессы; тем самым здесь налицо, пусть косвенная, связь с древней жертвенной символикой как таковой. Тогда ясно, что жертва Христа и причащение задевают некие сокровенные струны в человеческой душе, будучи отголосками первобытных человеческих жертвоприношений и ритуальной антропофагии. К сожалению, было бы неуместно глубоко вдаваться в обсуждение богатейшего этнологического материала по данному вопросу, поэтому я вынужденно ограничусь лишь упоминанием о царском жертвоприношении — ритуальном умерщвлении царя во имя плодородия его владений и процветания подданных, а также об обновлении или «оживлении» богов при помощи соответствующих человеческих жертвоприношений и о тотемных пиршествах, зачастую призванных воссоединить участников трапезы с жизненной силой предков. Уже этих упоминаний достаточно, чтобы понять, сколь глубоко символика мессы проникает в человеческую душу, пронизывая собой всю ее историю. Эти символы явно относятся к числу древнейших и наиболее важных религиозных представлений. Разумеется, сегодня подобные представления принято воспринимать с недоверием, причем этим грешат не только непосвященные, но и научные круги, где считается, что воззрения и обычаи такого рода были в тот или иной момент времени каким-то образом «изобретены», а затем включались в предания или служили примерами для подражания иным народам (якобы их вовсе не существовало исходно в большинстве тех мест, куда они были потом занесены указанным способом). Но всегда довольно рискованно делать какие-либо выводы о состоянии первобытного духа, отталкиваясь от современной, цивилизованной ментальности. Первобытное сознание эмпирически отличается от сознания человека наших дней сразу в нескольких крайне важных отношениях. Так, «изобретение» в первобытных обществах означает совершенно иное, нежели у нас, где одно новшество следует за другим. У первобытных людей жизнь течет привычно из поколения в поколение, ничего не меняется, не считая, быть может, языка, причем это вовсе не означает, что они «изобретают» какой-то новый язык. Их язык «живет» и потому постоянно меняется; это обстоятельство оказалось малоприятным открытием для многих лексикографов, изучающих примитивные языки. Точно так же никто никогда не «изобретал» сочного сленга, на котором говорят в Америке: этот сленг попросту «истекает» из темного материнского лона разговорного языка, обладающего несказанной, неисчерпаемой плодовитостью. Полагаю, что и религиозные обряды заодно с их символическим содержанием развивались, по-видимому, сходным образом из каких-то неведомых нам истоков — не только в одном месте, но в нескольких и в различные эпохи. Они возникали спонтанно из повсеместно распространенных предпосылок, связанных с самой человеческой природой, и никогда никем не «изобретались».

340 Поэтому не должно удивлять сходство с христианскими ритуалами тех обрядов, которые обнаруживаются там, где наверняка не ощущалось никакого влияния античной культуры. Я имею в виду обряды ацтеков, конкретно — обряд «теокуало», или «богоядение», описанный фраем Бернардино де Саагуном, который начал свою миссионерскую деятельность в землях ацтеков в 1529 году, через восемь лет после завоевания Мексики. Из раздавленных и размолотых семян колючего мака (Argemone mexicana) приготавливали тесто, а далее вылепливали тело бога Уицилопочтли: