– Ну и что? – спросил я.

– Чудак! – ответила Таня и повесила трубку.

Через месяц я пришел в редакцию с большим портфелем. Он был тяжел и оттягивал мне руку. Секретарша вручила мне десять экземпляров журнала. Я поставил портфель на пол, уселся в кресло, пробежал глазами содержание номера и нашел нужную страницу. Поэму и впрямь напечатали почти без изменений. Правда, кое-что было выброшено, но мне показалось, что купюры даже пошли ей на пользу. Она стала компактнее.

Кто-то положил мне руку на плечо, и я услышал Танин голос:

– Наслаждаешься собственным шедевром? Поздравляю, поздравляю! С тебя причитается!

– С превеликим удовольствием и немедленно! – воскликнул я, схватил портфель, взял под мышку стопку журналов и отправился вслед за Таней в ее кабинет. Там уже были двое. Знакомый Максим У. и некто страшно волосатый в расстегнутой на груди несвежей рубашке.

– Привет! – кивнул я Максиму и протянул руку волосатому.

– Рома! – сказал он, глядя мне в глаза пронзительным взглядом гипнотизера.

– Вы гипнотизер? – спросил я без обиняков.

– В какой-то степени – несомненно, – ответил Рома. – Мои стихи завораживают, но ни в коей степени не усыпляют. Поздравляю тебя, старина, с поэмой. Кое-что ты можешь. Хотя, на мой взгляд, это сопливо. И немного длинно. А разговор со смертью вообще у тебя не удался, старик, ты уж не обижайся. Вот я бы этот разговор написал – ты бы ахнул! У меня талантливее. У меня больше опыта. Да и таланту тоже. Ты не серчай – видит Бог, я тебя талантливее. Каждому свое, старик, ты уж не злись.

– Плюньте ему в харю, – сказал мне Максим, – он же распух от зависти. Такая поэма ему и не снилась.

Я вытряхнул содержимое портфеля на Танин стол, и далее все шло по знакомой схеме. Вариации возникали лишь по вине Ромы, который оживлял пиршество своей поэтической фантазией.

После четвертого стакана Максим, как я и предполагал, попытался устроиться у меня на коленях, но на сей раз я не сплоховал и успел увернуться. Максим упал и долго не мог подняться, так как голова его застряла под стулом. Таня беззвучно хохотала, уронив голову на бутерброд с котлетой.

– Нехорошо! – строго сказал мне Рома. – Нехорошо, старина! Ну посидел бы он у тебя на коленях минуту-другую! Ну и что? Ты сегодня триумфатор и должен быть великодушным.

– Ты в рубашке родился, – сказала мне Таня, вытирая платком испачканную котлетой щеку. – Честно говоря, я не верила, что поэма проскочит. Она у тебя – не от мира сего. Ни на что не похожа. Я уж на тебе крест поставила, ей-богу! А ты, оказывается, в рубашке родился! Дай я тебя поцелую!

– Давайте читать стихи! – предложил Рома и сам начал:

– Заткнись ты со своими дровами! – сказала Таня. – Давайте лучше споем, – и она запела неестественно звонким ненастоящим голосом:

Целый месяц я ставил автографы. Сначала друзьям, а после знакомым и знакомым знакомых, а также сослуживцам, родственникам и сослуживцам родственников. Однажды на улице ко мне подошел незнакомый юноша с уже надоевшем мне номером журнала в руке.

– Вам тоже автограф? – спросил я, устало поморщившись.

– Нет, – мрачно усмехнулся юноша, – я хочу вернуть вам вашу поэму. Она бездарна и претенциозна. Не пишите больше. Вы не поэт!