Врачи очень обнадежили: нет оснований не верить, что на этот раз «подсадка» пройдет удачно. Алена опять сидела на диете и опять поправлялась, поскольку колола гормоны. Она плохо себя чувствовала, но готова была терпеть и страдать ради долгожданной беременности. Операция прошла успешно, домой, в Москву, возвращались как победители. Через несколько дней даже собрали друзей на домашние посиделки и уверенно мечтали о том, что в недалеком будущем отметят настоящий праздник. Еще через две недели эти надежды рухнули.

Алена предложила Илье развестись. Он попытался отшутиться, но, посмотрев ей в лицо, понял, что она говорит всерьез. Тогда Илья сказал, что и без детей их семья счастливее многих, но понял, что опять говорит не то и не так. Все последующие дни они старались не затрагивать эту тему, обмениваясь ничего не значащими репликами и делали вид, что ничего не произошло, но чем дольше они притворялись, тем яснее чувствовали ― произошло, и забыть это невозможно.

В один из этих горьких дней Алена вышла из здания, где размещалось ее агентство, чтобы подышать воздухом и чтобы не видеть сочувствующих физиономий сослуживцев. Была середина серенького декабрьского дня, холодного и безнадежного, как ее настроение. Женщина зашла было в соседнее кафе, но поняла, что не хочет даже воды... Она бесцельно пошла по улице, глядя себе под ноги, старательно перешагивая лужи грязного плавленого снега. Спасаясь от брызг, летевших из-под колес проезжавших по Тверской машин, свернула на маленькую улочку и обрадовалась ее относительной тишине и чистоте. Она подняла голову и увидела странную картину: возле небольшой церкви толпились оборванные люди, те, кого называют бомжами, мужчины и женщины, грязные, с мятыми лицами, с вечными своими котомками, костылями и плошками для подаяния. Их было много, странно много в одном месте, в самом центре Москвы.

Алена удивилась и, поскольку собравшиеся явно ожидали чего-то возле дверей храма, зашла внутрь. Внутри было тихо и пусто, как бывает в промежутке между службами, только посреди церковного зала люди в рясах и женщины, которых всегда можно встретить в церквах и которые помогают с уборкой, расставляли легкие пластмассовые столы, накрывали их бумажными скатертями, раскладывали пластиковые тарелки. Здесь же стояли большие фляги с супом и к привычным запахам воска и ладана примешивался запах горячей еды.

«Что это тут происходит?» ― спросила Алена одну из женщин. «Кормить будем бедных, ― женщина улыбнулась, поправляя платок. ― Что же им, на улице мерзнуть? Пусть в тепле поедят, заодно молитву послушают, может, чья-то душа встрепенется».

Алена пришла в этот храм на исповедь. Она никогда раньше не делала этого, в церковь заходила по большим праздникам, да и то потому, что в последние годы это стало модой, что ли... Иногда заходила и в будни, ставила свечки и спешила дальше, как большинство горожан, занятых своими делами и не имеющих ни времени, ни желания постоять и подумать о чем-то важном возле икон. Алене пришлось расспросить одну знакомую, как оно все происходит: сколько поститься, как готовиться, что и как говорить...

Она очень волновалась, стоя на службе, оглядывалась по сторонам, пытаясь понять, кто из соседей тоже ожидает исповеди, что за грехи на душе у этих людей. Еще больше она боялась, что пришла зря и незнакомый батюшка не захочет услышать ее и потратить времени больше, чем это требуется, чтобы не задерживать остальных. Очередь потихоньку двигалась, женщины (а только они и были) о чем-то тихо шептали худощавому сутулому священнику, он так же тихо говорил с ними, благословлял, отпускал. Алена подошла в свой срок, но ей было велено подождать. Как уж батюшка вычленил ее из толпы, неизвестно, но, отпустив всех остальных, говорил с ней долго, не торопясь, и Алена рассказала ему про свою беду. Отец Александр не стал утешать и напоминать о смирении, он сказал ей совсем не то, что она ожидала услышать, он сказал, что есть другой путь, что можно взять в дом сироту.

Среди дел, с которыми приходилось работать Илье, были и усыновления. То есть люди, желающие взять домой ребенка-сироту, должны в конце концов прийти в суд, где и решается, передавать ли права на малыша его новым родителям. Илья всегда с интересом присматривался к усыновителям, пытаясь понять, каковы причины их поступка, как сложатся отношения в новой семье... Проходили и дела о лишении родительских прав, так что у судьи не было иллюзий относительно того, из каких семей и от каких мамаш попадают дети в приюты. Но, подумав над неожиданным предложением жены, Илья согласился. Процедура была ему хорошо знакома, на всякий случай он еще и еще раз проконсультировался у директора дома ребенка, находящегося в его районе, да и пошел туда, для начала. И главврач, и социальный работник очень хотели помочь, показывали детей, объясняли, советовали, но ничего, кроме жалости и тоски, Илья в этот свой визит не испытал. Дома он не стал сообщать об этом Алене, наоборот, договорился, когда они пойдут на поиски вместе. В конце концов, это женщина должна найти своего ребенка, мужские чувства могут и не включиться вовсе.

Это было отчаяние. Алена уже в который раз за последние несколько месяцев приходила знакомиться с детьми, а решения все не было... Вроде бы эта девочка нравится... Ах, у нее родители алкоголики... А вот этот мальчик? Плохо со здоровьем? Не советуете?.. А вот этот? А...

Она не понимала, как можно почувствовать, что именно этого мальчика или девочку ей следует выбрать. Недели шли за неделями, на ее глазах другие люди находили своих малышей, делали свой, непонятный посторонним выбор.

Иногда вместе с ней отправлялся Илья, но это было еще хуже: он дотошно расспрашивал все о ребенке и обязательно объяснял, почему его нельзя взять ни в коем случае... В апреле Алена решила, что пора прекращать поиски, хотя бы на время, а там уж как получится. Она уговорила Илью в последний раз зайти в дом ребенка, в тот самый, где их поиски начинались. Они стояли возле кроватки, где спала симпатичная и даже вполне здоровая девочка, как вдруг увидели Мишку. Он покачивался на тощих ногах в соседней люльке. Крохотные голубоватые пальцы держались за верхнюю перекладину, и в пальцы эти упирался острый подбородок малыша. У него было странное лицо, лицо старичка. И смотрел он куда-то вбок, совсем не реагируя на стоящих рядом взрослых.

«Что это с ним?» ― Илья пытался поймать взгляд ребенка.

«Соматическая депрессия, проще говоря, ребенок почему-то не хочет жить, ― главврач вздохнула, ― мы уже отправляли его в больницу, но надо бы снова».

Мишку изъяли у пьющей матери. Мамаша, правда, на время пришла в себя и попыталась бороться за ребенка. Она некоторое время не пила, навещала сына и обещала начать новую жизнь. Ей поверили и ребенка даже не показывали никому из возможных усыновителей, надеясь, что настоящая мать вернет его себе. Но через некоторое время она стала приходить пьяная, ее не пускали, она устраивала безобразные сцены у дверей, ругалась, грозила грязными кулаками. Потом стала появляться все реже, потом исчезла совсем. Мишку попытались устроить в семью. Но он оказался невезучим. Сначала одна пара ходила к нему, но отказалась, потом другие люди собирались забрать именно его, но в последний момент передумали... И мальчик затосковал. Он не умел говорить, ведь ему был всего год от роду, он даже не плакал, он просто перестал есть. В него впихивали насильно, он выплевывал, или его рвало. Мишку пытались развеселить, с ним даже выходили на прогулки, в порядке исключения, его кололи уколами, отправляли в больницу на обследование, но все было бесполезно ― мальчик таял на глазах, у него клоками вылезали волосы, и старческие складки пролегли возле крохотного носа. Мишка не хотел жить, и переубедить его было невозможно, он был слишком мал.

Илья потом очень удивлялся своему решению. Почему, увидев умирающего мальчика, он сразу решил, что это и есть их долгожданный ребенок, ― объяснить было невозможно. Непонятно, почему Алена тоже ни секунды не сомневалась, выхватила невесомое Мишкино тельце из кроватки и стала прижимать к себе и что-то тихо говорить ребенку, раскачивая и утешая.

Они тут же заставили отправить мальчика в хорошую клинику и мотались в палату, изводя врачей и сестер вопросами и придирками, они тормошили ребенка, не давая ему надолго погружаться в свое одиночество. И настал тот день, когда он посмотрел на них.

Дотошный Илья уже собрал все необходимые документы и готовился впервые пойти в суд как обычный посетитель. Алена расцвела, она бегала по магазинам, скупая детские вещи, обустраивала комнату для ребенка. В какой-то момент устыдилась, что за все эти месяцы так и не зашла к отцу Александру, не поделилась переживаниями, не созналась в своем отчаянии.

В ближайшее воскресенье пришла в храм, дождалась исповеди, торопливо поблагодарила за совет, данный так давно... «Нашли? ― спросил батюшка. ― Ну, теперь и своего родите... что вы так смотрите? Сколько уже раз так бывало: нет детей, а возьмут ребенка из приюта, тут и еще Бог даст. Как зовут обретенного? Приносите крестить».

Забирали Мишку из дома ребенка в начале мая. Илья ждал в кабинете у главврача, а Алена пошла с нянечкой, чтобы переодеть ребенка во все новое.

Мишка все еще был очень худым, но уже подвижным и живым, а проплешинки на его маленькой голове покрылись новым светлым пушком.