– Нет, – возразил я, – это совсем не Авраменко, это Юрий Левитанский.
– Поздравляю! – худенький похлопал приятеля по плечу. – Ты знаменит. Тебя узнают даже в аптеке. Даже в аптеке города, куда ты нынче прибыл впервые в жизни.
Оказывается, накануне собрались у Левитанского по случаю его дня рождения друзья, и Гриша Поженян вдруг достает из кармана железнодорожный билет: “Вот мой подарок – везу тебя и Булата в Ленинград”. Так Юрий Давыдович впервые оказался в Питере…
Да, тот второй, “худенький”, тут же мне представленный, был Окуджава, тогда на невском бреге еще никому не известный. И про Авраменко он сказал, оказывается, потому, что неделей раньше в “Литгазете” появился портрет Юрия Левитанского с подписью: “Илья Авраменко”. Я это как-то пропустил…»[138]
Продолжает Юрий Левитанский:
«Остановились в гостинице. Первое утро, выходим – очередь на такси, и молодое очаровательное лицо, длинные волосы, мгновенный взгляд в мою сторону, и вот она уже садится в машину, и я – а я человек застенчивый, а тут вдруг за ней следом, открываю дверцу, и вот мы уже едем вместе. Она такая пижонка, говорит: а я вас знаю. Откуда, я первый раз в городе. А я вас в Москве видела в театре. Я что-то такое вспомнил. Она приехала на съемки. Я спрашиваю: где вы остановились. В той же гостинице. Когда будете? В пять часов. Я даю ей телефон. Ровно в пять часов звонок: я приехала. Я говорю: я сейчас зайду. И начинается головокружительный роман, длившийся все дни, которые мы были в Ленинграде, и потом ехали вчетвером в Москву, и в Москве… потом была жуткая драма, когда расставались, она рыдала, я рыдал…»[139]
Л. Сидоровский датирует это путешествие январем 1956 года. Левитанский обычно не называл дат, даже года порой забывал.
Но кто же героиня этого стихотворения? Понято: «съемки» – значит, скорее всего, актриса… Загадка для будущих биографов Левитанского!
В подвале у Вадима Сидура. «Мы полюбили Юру Левитанского»
Выдающийся российский скульптор Вадим Абрамович Сидур (1924–1986) воевал на фронте всего около года, однако он уверял, что его жизненный опыт состоит на восемьдесят процентов из военного. Зимой 1944 года в ходе тяжелейших боев в Украине восемнадцатилетнему младшему лейтенанту, командиру пулеметного взвода, довелось увидеть невероятное, незабываемое зрелище: дом, где он родился и вырос, больше не существовал – «только печная труба торчала, как новаторский памятник моему детству и юности». В марте в боях под Кривым Рогом он был тяжело ранен в голову. По воспоминаниям людей, спасших его в тот день, у бойца ничего не осталось от лица. Пуля выбила верхнюю челюсть, прошла через гайморову полость, почти оторвала язык. В девятнадцать лет он стал инвалидом – страдания от жестокой раны сопровождали Сидура до конца жизни.
Лепить и рисовать он любил с детства. Однако же хотел стать врачом и даже проучился год в Душанбинском мединституте. Но неожиданно, приехав на очередную операцию в Москву, поступил в Строгановское училище на факультет монументальной скульптуры. В период хрущевской оттепели Сидур участвовал в выставках «авангардистов»; вместе с Владимиром Лемпортом и Николаем Силисом, соучениками по Строгановке, он организовал творческую группу «ЛеСС», название которой состоит из первых букв фамилий этих мастеров.
В 1957 году Сидур женился на молодой учительнице французского языка Юлии Нельской.
В мастерской художника она оказалась впервые, и эта среда произвела на нее неизгладимое впечатление.
«Мир, который вдруг на меня обрушился в этом подвале, – вспоминала она, – был совершенно чужой, но, тем не менее, очень интересный. Даже реалистические вещи, которые делали тогда Сидур и его товарищи, произвели на меня огромное впечатление тем, что они отличались от того, что было вокруг. Вокруг нас были бюсты, такие бравые фигуры всяких строителей и победителей. […] А тут были вроде живые люди, все это было в реалистической манере – терракотовые скульптурки: женщины, мужчины, много обнаженных, это вообще мне показалось непристойным. В подвале была магнитофонная приставка, тогда магнитофонов не было, и там Жорж Брассенс пел. Выпили, конечно… Начали мы танцевать, и тут мы с Сидуром как-то поцеловались – и все, как говорится, больше уже никуда друг от друга не делись»[140].
Юлия Нельская-Сидур стала не только женой и помощником скульптора, но и летописцем «подвальной жизни» мастера. Дневники, которые она вела в течение нескольких лет, впоследствии были опубликованы[141]. Читатели получили возможность проследить за повседневной жизнью целого слоя оппозиционно мыслящих советских художников, писателей, общественных деятелей, описанных пусть и пристрастным, но все же честным и умным человеком.
После распада группы, а впоследствии и разрыва отношений с коллегами, мастерская, которую все называли просто «подвал», оказалась в полном распоряжении Вадима Сидура. Подвал находился в доме на Комсомольском проспекте, строительство которого началось в начале 60-х годов по плану реконструкции Москвы.
«Раньше эта улица называлась Чудовка, – рассказывала Юлия Нельская-Сидур. – И напротив этого дома углового была и сейчас находится церковь Николы в Хамовниках. Это церковь XVII века. Когда делали Комсомольский проспект, Чудовку расширили, и там была церковная стена, ее потеснили. И вот остались камни известняковые. Сидур стал делать из этих камней портреты. У него была композиция – люди. Но люди были какие-то грубоватые, обобщенные, очень мощные»[142].
Несколько позже, в середине 60-х, в подвале меняли канализацию, и в мастерской в большом количестве остались чугунные трубы. Сидур внимательно их рассматривал и добавлял к ним детали старых моторов, холодильников, стиральных машин, которые приносил с помоек. Так рождалась уникальная манера мастера.
Постепенно в подвале Сидура сложился особый мир, состоявший в основном из людей, скептически относившихся к официальному советскому искусству. Кто только не побывал в его мастерской – Э. Климов и В. Шукшин, Б. Окуджава и Т. Гуэрра, Г. Белль и Ю. Трифонов…