«Летом 95-го года, – писала вдова поэта Давида Самойлова Г.И. Медведева, – на антресолях Дубового зала ЦДЛ поджидали гостей, припозднившихся на банкет по случаю Юриной Государственной премии. Юра, глядя вниз, сказал: “Нет ни одного столика, за которым бы я не сидел. И по многу раз. Эх, да что говорить!” Говорить дальше и вправду не имело смысла»[152].
Автор этих строк и сам сиживал с Левитанским в ресторане ЦДЛ раза два или три. Помнится, в один из дней конца 70-х годов я пришел на встречу поэта с читателями в Доме архитекторов. Странно: «вечер» начинался днем, часа в четыре, проходил он в крошечном каком-то каминном зале, собралось человек тридцать. В остальном все шло в штатном режиме: чтение стихов, вопросы-ответы, все по-доброму… Однако Левитанский был расстроен. Я помню и сейчас слова, которые он тогда сказал после встречи: «Мне это уже не по чину». Нетрудно было понять, что он имел в виду: заштатная, едва ли не проходная аудитория, мало народу. А он – автор «Кинематографа и «Дня такого-то», великолепных поэтических книг, ставших новым словом в российской поэзии. Что следовало предпринять в такой ситуации? Ясное дело: отправиться в ЦДЛ! В ресторан этого престижного литературного клуба я вхож не был. А тут свезло, как сказывал классик. Мы сели за столик в Пестром зале, Левитанский заказал (это я помню точно) бутылку водки, порцию маслин… и больше ничего. Даже мне, не слишком искушенному новичку, было понятно: когда посетитель ресторана делает подобный заказ, значит, он хочет напиться… Что и произошло в скором времени. Я доставил поэта домой в Астраханский переулок, где он тогда жил.
Друзья часто вспоминали Левитанского сидящим в одном из ресторанных залов Центрального Дома литераторов.
«…Однажды мы с ним сидели в ЦДЛ днем, – рассказывал Михаил Козаков. – Я после записи на радио зашел туда. Часа два было. Стоял февраль, поземка. Зашел и вижу: пустой зал. А я шел в надежде кого-нибудь встретить. Думаю, ну, Юрка, может быть, там сидит. И действительно, он сидел. Я сел к нему, мы стали болтать о всяком. Подошел Эмиль Лотяну с трубкой в зубах, поздоровался, я представил его Юре. Он снимал в то время “Анну Павлову”. Лотяну спрашивает: “Миша, хочешь, я тебя сейчас познакомлю с актером Робертом Де Ниро?” Какой Де Ниро?! Бред. Февраль. Москва. 82-й год. Де Ниро какой-то. Но, действительно, был Де Ниро! Приехал в Москву по делам каким-то ненадолго. Я обалдел… Подошел, познакомился с Де Ниро! Глазам своим не верю. Они меня пригласили за стол. Я говорю: “Нет, нет, я здесь со своим другом сижу”. Возвращаюсь к Юре. Спрашиваю: “Ты знаешь, кто это?”. Он говорит: “Кто?”. Я говорю: “Это Роберт Де Ниро”. Юрка говорит: “А кто это такой?”. “Ну как? Это великий артист, снимался там-то и там-то”. Тогда еще эти фильмы шли мало, разве что на видео, поэтому неудивительно, что Юра не знал его. Я говорю: “Охотник на оленя”, “Бешеный бык”… Он говорит: “Не знаю, кто это такой. Вот тебя знаю, а его не знаю”. Я очень смеялся потом: тебя знаю, а его нет!»[153]
«После первой-второй рюмочки, – вспоминает Елена Камбурова, – Левитанский становился легким, мягким, его обычная замкнутость улетучивалась, он начинал балагурить, напевать. […] Коронным застольным номером Юры была его собственная “Песенка о часах”:
«В Доме литераторов тогда гуляли допоздна. В тот вечер в ЦДЛ гулял Юрочка. Хорошо гулял, крепко. Настроение было такое и деньги, а он их никогда не считал. Если они, разумеется, были…» Так начинает свой рассказ друг Левитанского, писатель и правозащитник Феликс Светов.
История и в самом деле поразительная…
В этот раз поэт гулял с девушкой, с которой недавно познакомился. Вместе они вышли на улицу, моросил осенний дождь. У Никитских ворот девушка решила позвонить… Куда? Этого Левитанский, конечно, не знал. Девушка прикрыла за собой дверь будки телефона-автомата, а Юрий закурил. И вдруг он заметил своего товарища, только что вышедшего из ЦДЛ, писателя и журналиста Валерия Осипова, человека огромного роста, бывшего спортсмена, с годами погрузневшего, по виду – ну, чисто чемпион-тяжелоатлет Василий Алексеев. Это была настоящая удача. Пока девушка беседовала в телефонной будке, Левитанский скоро, но деловито сказал проходившему мимо товарищу: «Валера, помоги!» Разумеется, тот сразу согласился. Левитанский прошептал ему несколько слов, и Осипов исчез как раз в тот момент, когда девушка вышла из будки. Наша парочка выходит на Тверской бульвар. Темно, кругом ни души.
«Может, лучше пойти по улице…» – опасливо говорит девушка.
«Не бойся, ты же со мной», – отвечает Левитанский.
В эту минуту из темноты, слегка пошатываясь, возникает огромная фигура подвыпившего хулигана с явно агрессивными намерениями. Страшноватый мужик подходит к ним вплотную, девушка в ужасе прижимается к Левитанскому.
«Ошибка вышла, – разя перегаром, вещает громила, – это моя барышня».
Он пытается схватить ее за руку, но Левитанский, заслонив насмерть перепуганную девушку, делает шаг к хулигану, что на две головы выше его, хватает за грудки и зверски шипит: «Исчезни, гад, я тя счас в лапшу изрублю. Съем, падла. Брысь!..»
Виновато заморгав и промямлив что-то невнятное, типа «век свободы не видать, обознался», громила исчезает в кустах. Девушка спасена!
«Такой был замечательный вечер, – завершает свой рассказ Феликс Светов. – А потом и ночь. Или не было ночи. Дальше он мне не рассказывал»[155].
Думаю, неслучайно в Пестром зале долгие годы, вплоть до недавнего ремонта, на одной из стен ресторана отчетливо выделялся ростовой профиль поэта Левитанского – своеобразная фреска. Да и сейчас в одном из залов висит его портрет. Память осталась.
Покорение вершины. «Жизнь моя, кинематограф»
Подлинное литературное признание принесла Юрию Левитанскому книга «Кинематограф» (1970), которая и определила его судьбу как выдающегося российского поэта нашего времени.
Уже к началу 1969 года книга, в основном, была завершена. Летом и осенью Вадим Сидур работает над его оформлением.
Снова обратимся к дневнику Юлии Нельской-Сидур: