На самом деле это была уже вторая премия, которую Дидион выиграла в свои двадцать с небольшим. Она уже участвовала в программе журнала Mademoiselle на Манхэттене в качестве приглашенного редактора. (Более всего программа известна тем, что в ней стажировалась на пару лет раньше Сильвия Плат, сатирически описавшая ее в автобиографическом романе «Под стеклянным колпаком».) Для того выпуска журнала Дидион написала аккуратное эссе-портрет романистки Джин Стаффорд, недавно разорвавшей свой брак с поэтом Робертом Лоуэллом. Дидион очень тщательно, с дотошностью прилежной ученицы записала рассуждения Стаффорд о продаваемости романов по сравнению с продаваемостью рассказов. Еще и намека не было на тот ее голос, который людям предстояло услышать.
В Париж Дидион не поехала. Учась в Беркли последний год, она попросила Vogue дать ей работу на Манхэттене. Журнал нашел для нее место в отделе художественно-технического редактирования, и осенью пятьдесят шестого года она переехала в Нью-Йорк. Эти два приезда в Нью-Йорк как-то замалчиваются в начале знаменитой статьи Дидион о расставании с Нью-Йорком «Прощание со всем этим». Джоан пишет, что впервые увидела Нью-Йорк в двадцать лет – во время стажировки в Mademoiselle. Но описывает она в своей статье опыт второго приезда – от работодателей, советовавших ей одеваться у Хэтти Карнеги, и до такой бедности, что деликатесы в «Блумингдейле» приходилось покупать в долг – она, как поступают в молодости, их себе позволяла даже при полном безденежье.
Для ясности уточним, что обманом это назвать нельзя: пропуск одной поездки из двух – нюанс тонкий, и в любом случае почти все, кто бывал в Нью-Йорке, могут засвидетельствовать, что ощущение, которое она описывает – «нет ничего невозвратимого и все досягаемо», – это возобновляемый ресурс, из которого можно черпать снова и снова. Но тут можно подметить некую характерную черту метода Дидион: она редактировала (и зачастую сознательно) факты своей жизни так, чтобы они говорили не только о ней самой.
В Vogue Дидион сперва сунули в отдел рекламы, потом ей досталась должность, которую занимала когда-то Дороти Паркер: она придумывала заголовки. Vogue больше не придерживался чопорного стиля Эдны Вулман Чейз: журнал претендовал на большее, особенно когда дело касалось показа мод на его страницах. Однако интеллектуальная атмосфера в редакции изменилась не слишком. Там по-прежнему работали люди, неоспоримо более богатые, чем Дидион, но не выделяющиеся ни литературными, ни интеллектуальными талантами. Но они следили за трендами, и иногда эти тренды приводили их к очень хорошим авторам.
Дидион всегда рассказывала, что первая статья под ее именем вышла в Vogue случайно. В редакцию не поступила статья, намеченная в номер, и Дидион написала заметку, чтобы место не пропадало – рассуждение о природе ревнивой зависти, не слишком убедительное. Ключевой тезис: такая зависть – одна из действующих в жизни сил.
Поговорите с любым, чья профессия требует работы над собой: с писателем, с архитектором. Вы услышите, как хорошо писал Икс, пока его не погубил Нью-Йорк, или узнаете, что второй роман Игрека (что бы ни говорила Дайана Триллинг) только разочарует всех, кто понимает, на что Игрек на самом деле способен.
Если это читается так, будто начинающий писатель собирается с силами ради блестящей карьеры, то важно не забывать, что в этот момент Дидион не писала для журнала, уважаемого в литературных и интеллектуальных кругах. Темы статей, которые Vogue позволял ей писать в шестьдесят первом – шестьдесят втором годах, иногда, казалось, отражали ее внутреннее недовольство. Она писала о самоуважении, об умении примириться с отказом, об эмоциональном шантаже.
В то время Дидион печаталась не только в Vogue: одновременно она сотрудничала с Holiday и Mademoiselle. «Я просто писала статьи и посылала им, – рассказывала она интервьюерам. – И никто меня не контролировал». И все эти статьи сейчас читаются в каком-то смысле как попытки писателя овладеть ремеслом. В позднейшие сборники Дидион их не включала, явно не причисляя к своим лучшим работам.
Кроме того, Дидион иногда писала колонки о книгах и культуре в консервативном издании National Review. Там ей дали возможность писать на такие темы, что статьи трудно было назвать простой журнальной шелухой, написанной в порядке самообучения литературной технике. Напротив, ей приходилось писать вещи вроде рецензии на «Фрэнни и Зуи» Дж. Д. Сэлинджера (эту повесть она разгромила безжалостно). Она вспоминает свою встречу на одной вечеринке:
А еще там была ошеломительно предсказуемая девица из колледжа Сары Лоуренс, и она меня хотела втянуть в разговор об отношении Дж. Д. Сэлинджера к дзен-буддизму. Когда я никак не отреагировала, она постаралась объяснить доступным мне языком: Сэлинджер, заявила она, – единственный в этом мире человек, способный ее понять.
Сейчас эта фраза вызывает несколько ироническое отношение, поскольку с тех пор несколько поколений женщин утверждали, что Дидион выразила в своих статьях самые глубинные их мысли. Но когда Дидион только начинала писать, она за такой популярностью не гналась. Статья о Сэлинджере была для нее возможностью свалить дутый кумир: повесть «Фрэнни и Зуи» она назвала «насквозь фальшивой». Она видела человека, льстящего своим читателям, внушающего им, что они входят в элиту, лучше других знающую, как жить, а на самом деле – всего лишь жевал банальности. Он утверждал людей в их одержимости какими-то поверхностными мелочами, и потому мог им предложить лишь что-то вроде само- и взаимопомощи.
Среди немногих, кто согласился с Дидион, была Мэри Маккарти, писавшая для Harper’s. Еще за год до выхода сенсационной «Группы» она приготовилась препарировать книгу самыми острыми своими инструментами. Маккарти тоже пожаловалась, что Сэлинджер слишком застревает на банальнейших действиях: вот сделал глоток, вот закурил. Но особенно Маккарти неприятен был взгляд Сэлинджера на мир: настоящие люди – это только его узкий доверенный круг, остальные все врут. Она не могла смириться с неоднозначностью самоубийства Сеймура Гласса, ощущающейся на всех страницах книги, и хотела знать, почему он покончил с собой: из-за неудачной женитьбы – или оттого, что был слишком счастлив? Свои рассуждения она закончила незабываемой фразой:
Или оттого, что он лгал, и автор его лгал, и все это было чудовищно, и сам он был вымыслом?
Тогда Сэлинджер находился на пике популярности и еще не стал отшельником. Но в общем раздражении Маккарти и Дидион в его адрес проявилось что-то им вызванное: было в нем нечто, заставлявшее предполагать лишь фасады. Забавно, что их обеих впоследствии мазнули той же кистью: восхваляли как безупречных стилисток, чьи идеи и наблюдения никогда не дотягивали до того совершенства, с которым были выписаны.
Например, когда Кейл ругала Дидион за «гламурность», то критика шла именно в этом направлении. Но Кейл также знала, что Дидион писать умеет, и, даже разнося ее, признавала, что есть в ее прозе проблески гениальности: «От этих фраз, вырезанных из сухого льда, поднимается дым созидания». Она всего лишь хотела, чтобы Дидион была не такой меланхоличной, не такой уязвленной, не выглядела такой – в целом – жертвой. Не без основания кажется, что эта критика вызвана лишь расхождениями в стиле: Кейл никогда и ни за что не признавала своей вины или слабости, тем более – письменно.
И хотя сейчас об этом вспоминают редко, когда-то у этих двоих была почва и для профессионального соперничества. В шестидесятых Дидион недолгое время писала кинорецензии для Vogue – примерно тогда же Кейл начала работу в New Yorker. Дидион давали куда меньше места на полосе, чем Кейл, и сами по себе междоусобицы кинокритиков ее не интересовали. Но она разделяла неуважение Кейл к популярным табу и недоверие к праву режиссеров на определенную сентиментальность. Кейл тоже как минимум однажды, по отношению к конкретному фильму, повторила мнение Дидион. В семьдесят девятом журнал New York Review of Books попросил Дидион оценить «Манхэттен» Вуди Аллена, и ее отзыв был в чем-то похож на новаторскую и язвительную рецензию Кейл на «Огни рампы». «Абсолютная самопоглощенность, – начинает Дидион, – и не менее абсолютная неуверенность в себе».
«В смысле отношений с женщинами я – лауреат премии Стриндберга», – заявляет персонаж Вуди Аллена в «Манхэттене». Далее в ставшей знаменитой реплике он говорит Дайане Китон: «Никогда у меня связь с женщиной не длилась дольше, чем у Гитлера с Евой Браун». Эти фразы и бессмысленны, и не смешны; это просто «отсылки» – как Харви, Джек и Анжелика или «Воспитание чувств», – ссылки, «умные разговоры», чтобы зритель понял: говорящий эти слова знает толк в Литературе и в Истории, не говоря уж про Шоу-Бизнес.
Забавно, что Кейл при всех ее претензиях и при том, что она часто подогревала интерес к фильмам Вуди Аллена, точно так же была раздражена «Манхэттеном», как и Дидион, и так же считала, что все глубокомысленные диалоги лишь маскируют неискоренимую поверхностность. «Какой мужчина за сорок, кроме Вуди Аллена, смог бы выдать тягу к девушкам-подросткам за поиск истинных ценностей?» – писала она через год, зацепив по касательной «Манхэттен» в рецензии на «Воспоминания о звездной пыли».
Ясно, что Дидион в своих критических статьях абсолютно не стеснялась раскрывать собственное «я». Но к шестьдесят четвертому году, спустя три года после пробы пера в Vogue, ее явно подмывало написать о чем-то, кроме себя. Тем временем менялась ее жизнь. Дидион напечатала небольшой роман «Беги, река», который обернулся разочарованием. Название выбрал издатель, а редактор полностью изменил форму произведения, сменив экспериментальную композицию на вполне традиционную. Кроме того, Джоан вышла замуж за Джона Грегори Данна, с которым когда-то дружила, и он ей помог пережить крушение ее прежнего длительного романа. Они решили бросить работу в журналах и уехать в Калифорнию – с неопределенными планами сделать карьеру на телевидении.
Vogue, не желая отпускать Дидион с концами, попросил ее начать рецензировать фильмы. В стартовой колонке шестьдесят четвертого года, написанной за месяц до свадьбы, Дидион объявила, что ее критический подход будет достаточно демократичным: