Эта техника – демонстративно не перебивать героев собственными оценками или мыслями, а якобы давать им говорить беспрепятственно, выставляя себя идиотами, – стала стандартным приемом Дидион. В такой манере написаны целые страницы ее знаменитого рассказа о поездке в Хейт-Эшбери. Это эссе начинается с длинного объяснения, как «центр распадается на части», а потом оно ныряет в расширяющуюся бездну, где встреченные персонажи раскрывают себя парой фраз. Например, две фанатки
За примитивностью этих ответов видна пустота их авторов. Читатели, в общем, соглашались в этом с Дидион, их письма были непривычно полны похвал за глубокое проникновение в варварскую секту хиппи – тогда их действительно считали сектой. Были, конечно, и несогласные: «Ромашка» – Санни Брентвуд – продолжала настаивать, что «дети-цветы в основном отличные ребята: они хотят улучшить мир, чтобы жить в нем было приятнее».
Но возобладала точка зрения Дидион, а ее эссе стало заглавным для вышедшего в шестьдесят восьмом сборника «И побрели в Вифлеем», который принес ей национальную славу. В отзыве для
Что ж, вполне возможная точка зрения, хотя упоминание шляпной булавки явно принижающее, а сама концепция, что мнения женщин – «цена», а не дар, что-то нам приоткрывает. Дидион в своих статьях вырастила личность автора, не менее разочарованного женщинами – Гёрли Браун, девушками-хиппи, Нэнси Рейган и домохозяйками с пудингом, – нежели «миром мужчин», где бы таковой ни искать. Она, эта личность, не столько женственна, сколько наблюдательна и остра. Некоторые двери восприятия шире открыты для женщин, однако это не значит, будто мужчины не могут увидеть, что женщины им показывают. Нужно только согласиться слушать и смотреть.
Когда вышел сборник «И побрели в Вифлеем», литературоведы полезли из всех щелей. Они стадами ломанулись брать у Дидион интервью, печатая ее фотографии с подписями вроде «Джоан Дидион: острее бритвы», намекая на ее худощавую фигуру, или «И побрели к Джоан Дидион».
А между тем на дворе были семидесятые. Альфред Казин, давний друг Ханны Арендт, сделал себе командировку в Калифорнию. Супругов Дидион-Данн он нашел в Малибу – они жили в отдельном доме и вместе писали сценарий фильма «Играй как по писаному», экранизации написанного в семидесятом романа Джоан о пребывающей в депрессии актрисе Мэрайе Уайет (роман вызвал поток восторженных рецензий). Казин подметил разницу между образом Дидион, который она создает на печатных страницах (хрупкая болезненная женщина на грани развода – как, например, в знаменитой колонке шестьдесят девятого года в
Казин отмечает и другие несоответствия. Насколько же голос Дидион-писательницы «сильнее ее детского голосочка в жизни!». Слово «Малибу» наводит мысль о беспечном отдыхе, но Казина шум волн оглушил: «Люди, живущие в пляжном доме, понятия не имеют, как это изматывает». Дидион он назвал моралисткой, отметив, что она «одержима серьезностью». Она всегда, даже в художественной прозе, пишет как критик, желающий вскрыть дефекты всего, о чем пишет (это свойство у нее было общим с Мэри Маккарти, хотя стилистически их голоса разнились). Он даже сопоставил Дидион с Ханной Арендт, которая однажды сказала ему, что, когда американцы впадают в отчаяние, оно выходит куда более глубоким, чем она видала у европейцев.
К моменту выхода очерка Казина Дидион была уже просто звездой, не больше и не меньше. Но
Кажется, что дальше будет самораскрытие, но наметившиеся рамки семейных проблем тают в воздухе: Дидион рассказывает об ощущении полного отстранения от всего на свете, о том, с каким трудом вообще вызывает у себя эмоции. Сообщает, что она, как ей предсказывал когда-то один давний бойфренд, стала совершенно бесчувственной. Вещь получилась настолько мрачной, что редакторы
Здесь просматривается намек на одну важную черту стиля Дидион: даже когда она пишет о невыносимом отчаянии, об ощущении, что ее жизнь разваливается вместе с жизнью всей страны, работает здесь совсем иной механизм. Ни один человек в такой депрессии и отчаянии, какие Дидион себе приписывает, не мог бы писать прозу столь точную, находить слова, так насквозь раскрывающие тему. Когда она признается в возможном разводе, движущая сила этого признания – гнев. Гнев на редактора, который ей мешает раскрыться на полную мощь, который считает Джоан Дидион менее смелым писателем, чем те «парни», что поехали в Сайгон. В музее крупнейших редакторских ошибок этой принадлежит далеко не последнее место.
Дидион стала снова писать романы. Иногда она давала что-нибудь в
Тем не менее мысль обратиться к женским журналам, как раз тогда, когда движение за освобождение женщин достигло кульминации, была бы для нее нестерпимой. Ее, без сомнения, как Зонтаг, спрашивали о лояльности «кружкам самоосознания», которые вдруг возникли повсюду. Но ей, кажется, не приходилось отвечать прямо, пока, наконец, в семьдесят втором на страницах
Дидион не желала признавать у нарождающейся второй волны феминизма ни глубоких оснований, ни глубокого смысла, и адресовала ей одно из, пожалуй, самых прямых оскорблений за всю свою деятельность. «Очень это по-новоанглийски – такая лихорадочная и рассудочная страсть», – сказала она о писаниях радикальной феминистки Шуламит Файрстоун. Некоторые методы движения она назвала сталинистскими, особо отметив сходство проводимой британской писательницей Джулиет Митчелл практики «повышения сознательности» с действиями маоистов. Она встала на защиту Мэри Маккарти от попыток теоретичек феминизма деконструировать образы героинь «Круга ее общения» и «Группы» до едва узнаваемой сверхполитизированной карикатуры: «рабыни, упорно ищущие собственную суть только в мужчине».
Все же в статье Дидион нет полного отрицания самой концепции феминизма. Автор всего лишь тревожится оттого, что некогда казавшееся единым вязнет в спорах из-за мелочей – вроде распределения домашних обязанностей наподобие мытья посуды: