В начале шестидесятых систематическое изучение истории Холокоста только начиналось. Только в шестьдесят первом вышла до сих пор широко используемая книга Рауля Хильберга «Уничтожение европейских евреев». Хильберг сосредоточил внимание на административном аппарате, проводившем «окончательное решение» в жизнь. В силу этого в книге подробно описывались юденраты. Эйхман был в ней обрисован как вполне ординарный чиновник. Арендт читала этот труд, когда вела репортаж с процесса, и содержавшиеся в нем факты явно произвели на нее глубокое впечатление. Слова о том, какого значения «вряд ли достигло бы» число жертв, писались с мыслями о книге Хильберга.

Но книгу Хильберга читали не все, и вывод, который сделала из нее Арендт, возмутил многих читателей, особенно евреев. Такой взгляд был воспринят как пренебрежительный и бездушный – сейчас еще было бы сказано, что это «обвинение жертвы». Конечно, истинный взгляд Арендт не был столь упрощенным, каким можно его счесть по этой фразе. Даже в «Эйхмане в Иерусалиме» она эту тему рассматривает с разных сторон. Она действительно упоминала о «роли еврейских лидеров в уничтожении собственного народа» как о «без сомнения самой мрачной главе во всей этой мрачной истории». Но она также писала, что вопросы о совместной ответственности за «окончательное решение» – «жестоки и глупы». Арендт пыталась занять позицию, примиряющую оба этих взгляда, но не соединила их открыто.

Это привело к проблемам. Арендт обсуждала вопрос об ответственности лишь потому, что он возник во время процесса над Эйхманом, однако все ее наблюдения по данной теме оказались гораздо более взрывоопасными и вызвали куда больше споров, чем все сказанное в зале суда. Критики обвиняли ее в тотальном искажении масштабов, в излишней снисходительности к Эйхману и чрезмерной требовательности к еврейскому народу. Норман Подгорец, ставший тогда издателем нового журнала Commentary, разражался громами:

Итак, вместо нацистских чудовищ она предлагает нам «банальных» нацистов, вместо еврея – добродетельного мученика нам предлагают еврея как соучастника зла, вместо противостояния виноватых и невиновных – «сообщничество» преступника и жертвы.

Конечно, Подгорец преувеличивал, но это его чувство – что Арендт в вопросе о юденратах потеряла моральные ориентиры – разделялось многими. Другой ее вечный критик, Лайонел Абель, писавший для Partisan Review, также зацепился за этот аргумент. Проблема, как ее описывал Абель, заключалась в том, что Эйхман был для Арендт «эстетически» интересен, а юденраты – куда меньше. (Хотя на самом деле значительная часть ее рукописи посвящена юденратам.) «Если один человек приставил другому пистолет к голове и заставил убить своего друга, – писал Абель, – то человек с пистолетом будет эстетически не так противен, как тот, кто из страха смерти убил друга да и сам, скорее всего, не спасся». В сухом остатке, утверждал Абель, Эйхман для Арендт интересен тем, что он интереснее и полнокровнее как персонаж книги, и это ослабляет ее доводы.

Однако подобные чувства испытывали не только постоянные противники Арендт. Абель и Подгорец ссылались на упрек по поводу интонации, который Арендт напрямую получила от старого друга Гершома Шолема. Он дружил с Арендт и Вальтером Беньямином в Берлине, но стал убежденным сионистом и в двадцать третьем году переехал в Израиль. Там стал изучать еврейский мистицизм и в особенности каббалу. С Арендт они время от времени обменивались дружескими письмами, но в шестьдесят третьем году он ей написал письмо, полное глубокого разочарования. Поставленная им проблема в основном относилась к интонации: тон книги об Эйхмане показался ему слишком легкомысленным. «Для предмета, о котором ты говоришь, это невообразимо неуместно», – объяснял Шолем в письме, которое изначально было личным. В сущности, он просил ее иметь сердце и какую-то лояльность еврейскому народу.

Арендт в ответном письме не согласилась практически ни с чем. Она не могла принять мнение своих критиков, будто ей не хватает какого-то существенного чувства сострадания – в своих письмах к Шолему и другим друзьям она часто называла это отсутствием «души». Она также не могла согласиться, что как еврейка имеет долг перед своим народом, – как ни умолял ее об этом Шолем. «На самом деле я люблю „только” своих друзей, и единственная любовь, которую я знаю и в которую верю, – это любовь к конкретным людям, – отвечала она. – Я не могу любить ни себя, ни что-либо вообще, что неотъемлемо от моей личности».

Шолем, попросив разрешение на публикацию переписки, отправил ее в Encounter, чем очень удивил Арендт. Она предполагала, что Шолем хочет опубликовать письма в Израиле, а они появились в журнале, интенсивно читаемом англо-американскими интеллектуалами. У Encounter было серьезное финансирование, прослеживаемое, как потом выяснилось, до антикоммунистических операций ЦРУ. Таким образом, писала Арендт Ясперсу, с которым возобновила переписку, письмо Шолема «заразило те слои населения, которые еще не были поражены эпидемией лжи».

Арендт было нелегко задеть. Она умела воспринимать лавину критики с некоторым недоумением и даже отстраненностью. О рецензии Абеля она писала Мэри Маккарти так: «Это написано в рамках политической кампании; это не критика и к моей книге не относится». Маккарти согласилась, но она также усмотрела в этом возможность для хода в политической борьбе и незамедлительно вызвалась написать лояльный отзыв, хотя книгу еще толком не прочла.

В такой острой борьбе не могло не быть переходов на личности. «Более всего меня потрясают своей неожиданностью океаны ненависти и враждебности, раскинувшиеся вокруг и только ждущие момента прорваться», – писала Арендт Маккарти.

По письмам Арендт трудно заключить, знала ли она, что многие из окружающих считают ее надменной и властной, что Абель (а может быть, не он один) за глаза называет ее «Ханна Высокомерная», что Сол Беллоу выражает свою к ней неприязнь заявлением, будто Арендт похожа на «Джорджа Арлисса в роли Дизраэли».

Но Арендт была проницательна. Все ее тексты и все ее рассуждения базировались не столько на абстрактной логике, сколько на личных наблюдениях. Ничто не ускользало от ее внимания, особенно проявления темной стороны человека – зависти, мелочности и жестокости. И то, что люди спокойно смотрят, как эти проявления кованым сапогом давят интеллектуальную честность, для автора «Истоков тоталитаризма» вряд ли могло быть неожиданным.

И у Маккарти триумфальное начало шестьдесят третьего года почти сразу сменилось полосой неудач, но Маккарти такие вещи изматывали намного сильнее, чем упрямую Арендт. С пятидесятых годов она работала над большим романом. Работа то и дело прерывалась, но в шестьдесят втором издатель Уильям Йованович вдруг так загорелся идеей книги, что предложил Мэри большой аванс, чтобы она книгу дописала. Маккарти ухватилась за эту возможность, и в сентябре шестьдесят третьего книга с маргаритками на обложке мгновенно стала бестселлером, как и ожидал издатель.

Это был роман «Группа». В нем прослеживаются судьбы восьми женщин в Нью-Йорке тридцатых годов. Они строили семейную и профессиональную жизнь в «дивном новом мире», которым было это десятилетие для подобных «хорошо-образованных-но-не-совсем-свободных женщин». Знаменитый «Барбизон-отель», «общежитие для девушек, работающих в Нью-Йорке», был построен в двадцать восьмом году отчасти для того, чтобы дать жилье женщинам, которых вдруг среди офисных работников стало резко больше. Для них работа оставалась чем-то вроде продолжения обучения в школе, местом, где можно дождаться вступления в брак. Написанная Маккарти хроника жизни восьми таких девушек, практичных, но неискушенных, была одной из первых книг на эту тему. В «Группе» есть персонажи всех подходящих типов: простушка Дотти Ренфрю, утонченная Элинор «Лейки» Истлейк, «богатая и ленивая» Поуки Протеро. Книга прослеживает их судьбы сквозь романтические неудачи, роды, триумфы и утраты вплоть до сорокового года, когда одна из них кончает с собой. В истории этой женщины, Кей Стронг, есть факты из биографии самой Маккарти. В остальных персонажах видны черты ее соучениц по Вассару.

«Группа» воспринимается не совсем так, как обычный роман. Написан он с юмором, но без перехода в сатиру; этому непростому равновесию способствуют ясный ум автора и характеристики персонажей без психологических усложнений. Полностью отсутствует острый самоанализ, присутствующий в ранних рассказах и в «Круге ее общения», нет и той сатирической едкости, которой Маккарти прославилась. Почти никто из друзей писательницы в литературных и интеллектуальных кругах не мог смириться с мыльноперностью книги, время от времени сваливающейся в мелодраму, и с ее излишней серьезностью. Роберт Лоуэлл пророчески писал Элизабет Бишоп: «Никому из знакомых роман не нравится, и мне подумать страшно, что с ним сделают в New York Book Review».

Скорее всего, Лоуэлл имел в виду не New York Times Book Review, а зарождавшийся в тот момент New York Review of Books. Лоуэлл основал его вместе с женой, Элизабет Хардвик, и друзьями, Джейсоном и Барбарой Эпштейн, в январе шестьдесят третьего. На новый литературный журнал у них не хватило бы денег, но в то время Нью-Йорк накрыла забастовка газетчиков, из-за которой New York Times, New York Daily News, New York Post и куча других изданий замолчали на месяцы, а с ними исчезли и книжные рецензии. В этот момент и явился New York Review of Books, заполнив образовавшуюся пустоту.

Никто в нью-йоркских интеллектуальных кругах не восторгался особенно тем потоком рецензий, что шлепал Times. Элизабет Хардвик, как за несколько лет до нее Маккарти (а еще раньше – Ребекка Уэст), написала однажды объемный анализ состояния книжной критики. Этот текст, вышедший в Harper’s в пятьдесят девятом году, часто воспринимался как своеобразный манифест New York Review. Хардвик писала:

Безжизненная похвала и вялые споры, зачаточный стиль и пустота заметок, отсутствие участия, страсти, характера, эксцентричности – в конце концов, литературного тона как такового – все это превратило New York Times в провинциальный литературный журнал, разве что чуть потолще воскресного книжного обозрения небольшого городка, но в целом – такой же.

Маккарти с таким взглядом не могла не согласиться: более чем двадцатью годами ранее она описала такой же подход в сборнике «Наши критики, правы они или нет», опубликованном в Nation. Поэтому, когда Хардвик и Лоуэлл к ней обратились, она охотно предложила встающему на крыло журналу свои услуги, бесплатно отрецензировав для первого выпуска «Голый завтрак» Уильяма Берроуза. Как это ни невероятно, книга ей понравилась, и была названа «первым серьезным произведением научной фантастики».

Но это оказалась последняя на много лет рецензия Маккарти для Review. Потому что, когда вышла «Группа», Review посвятил роману две статьи. Первая – относительно честный обзор Нормана Мейлера. Другая – пародия, написанная под псевдонимом Ксавье Принн.