Но в любом случае цели у Маккарти были чуть иные. Пусть она и близко не предавалась такому самобичеванию, как Паркер, проза у нее была все же критической. Она отстранялась от текста в той степени, в которой в нем отражался ее собственный опыт, оценивала этот опыт и беллетризовала события согласно этой оценке.

Самоосознанность ее прозы полностью отличалась от интонации исповедальной прозы вообще: нечто игривое, отстраненное и безжалостно честное.

Очевидно, что такая техника подходила и для описания не столь давних событий. В период семейной жизни с Уилсоном она напечатала в New Yorker рассказ «Сорняки», в котором описала некоторые болевые точки своего замужества. В начале рассказа героиня (без имени) размышляет у себя в саду, как ей уйти от мужа. В конце концов она сбегает в Нью-Йорк. Муж (тоже без имени) едет за ней и привозит обратно. У женщины случается истерический припадок, и рассказчик, его описывая, равнодушно анализирует ее мысли:

Она понимала, что выглядит нелепо, даже омерзительно, что муж ошеломлен ее видом и издаваемыми ею звуками, но всхлипы взахлеб доставляли ей удовольствие, потому что это был единственный оставшийся у нее способ его наказать, пусть видит, насколько она стала похожа на ведьму, как на глазах распадается ее дух – и вот это наконец и будет ее местью.

Автобиографические элементы рассказа не сразу бросались в глаза: один из первых черновиков Маккарти сама показала Уилсону, и он не высказал претензий к тому, как его изобразили. Вот после публикации в New Yorker он мнение поменял. «Просто из себя вышел, – вспоминала Маккарти. – Я ему сказала: „Я же тебе его показывала!” А он ответил: „Так ты же его улучшила!”»

В сорок четвертом, после семи лет ссор и размолвок, вдохновивших на эту блестящую серию рассказов, Маккарти наконец ушла от Уилсона. Развод происходил бурно и закончился в суде, где кипели споры, кто кого сильнее и глубже ранил.

Как бы ни был неудачен этот брак, пусть его в порыве эмоций можно было назвать катастрофой, но он послужил повивальной бабкой для лучших вещей Маккарти. Нет, это, вопреки популярной риторике, ничего не «искупило». Но именно художественная проза Маккарти, а не рецензии на давно снятые спектакли и забытые романы, продолжает жить. И это приводит нас снова на ту вечеринку у Филипа Рава в сорок четвертом, на ту, где Маккарти отпустила замечание, рассердившее Ханну Арендт. Может быть, измотанные разводом нервы могут объяснить хамоватое замечание о Гитлере, но все равно для Маккарти, опытной в приеме гостей, такой промах был необычен. В «Сорняках» жена приезжает в Нью-Йорк и обнаруживает, что отношение к ней не то, что прежде: мало кто из друзей ей перезванивает. В жизни же Маккарти вернулась в Нью-Йорк в силе и славе. Успех, которым пользовались у критиков ее рассказы, сделал ее писательницей и объектом зависти куда больше, чем могли сделать все ее театральные и книжные рецензии в левой прессе. В те времена, как и сейчас, именно беллетристика считалась вершиной литературных достижений. Маккарти стала пользоваться спросом, она стала получать предложения преподавать и принимала их – в Бард-колледже, колледже Сары Лоуренс. Плюс к тому она быстро оправилась и нашла себе мужа куда спокойнее и не такого величественного, как Уилсон. Это был изящный и щеголеватый автор журнала New Yorker со звучным именем Боуден Бродуотер, за которого она вышла в декабре сорок шестого.

К этому времени у Маккарти создалась весьма специфическая известность: о ней знали читатели литературных и развлекательных журналов, но бестселлерами ее книги не были. И все же вдруг стали замечать, как она причесывается, как одевается. «Был период… когда мне казалось, что она копирует простоту Джордж Элиот», – вспоминал один такой наблюдатель. О «Круге ее общения» написали в колонке «О них говорят» журнала Vogue. Было сказано, что Маккарти пишет как «блестящая гарпия с гарпуном, которым тычет куда попало просто забавы ради».

Вот это мнение, что стиль Маккарти – чистейшая злоба, было общепринятым. Рецензенты отмечали, что есть у нее определенная чуткость, есть отточенный стиль. Но ее взгляд на мир и то, что она в этом мире видела, им не нравился – во всяком случае, фиксировать это в прозе они считали невежливым. По их формулировкам, ум у нее был едкий, разрушительный и даже попросту злой. Так считали и те, кто знал ее лично, и те, кто не знал. Ее друг Альфред Казин впоследствии назвал книгу «глубоко серьезной», но «такой же по-бабски злобной, как отзыв хористки о товарке по хору». Может быть, ничего специфически женского в этом не было. Может быть, ничего не было и злобного – в традиционном понимании этого слова. В прозе Маккарти есть сатирическая острота, но персонажи, прототипом которых была она сама, точно так же смешны и так же беспристрастно судятся, как и все прочие. Да, эти книги резки, нахальны, но они не обязательно злобные и не вызывают неприятия.

Есть, впрочем, одно возможное исключение, подтверждающее правило. Выйдя замуж за Бродуотера, Маккарти начала роман «Оазис», выбрав местом действия тусовку левых интеллектуалов Нью-Йорка. В несколько фантастической завязке группа интеллектуалов, склоняющихся к социализму, едет в сельскую Пенсильванию строить утопию. Естественно, попытка проваливается, и в немалой степени – из-за претензий обитателей колонии. Трудно сказать, что конкретно подвигло Маккарти писать «Оазис» – работу она закончила быстро, за пару месяцев. В те времена была мода на политическую сатиру, порожденная «Фермой животных» Оруэлла – быть может, она Маккарти и вдохновила. В реальной жизни у Маккарти была катастрофическая попытка организовать среди американских левых интеллектуалов поддержку для иностранных писателей. Все переругались в дым.

Возможно, «Оазис» был задуман как месть.

«Все это чистейший вымысел», – утверждала Маккарти много лет спустя.

Она имела в виду сюжет. Участвующие в нем люди, как она признавала, списаны с реальных. «Я пытаюсь хотя бы быть максимально точной в описании сути персонажа, найти ключ, от которого он работает и в реальной жизни, и в произведении».

Филип Рав изображен под именем Уилла Тауба. Тауб – руководитель группы, но его неистовство скрывает серьезный недостаток – неуверенность в себе, – не в последнюю очередь связанный тем, что Тауб еврей. Его поддерживает молчаливая жена, с которой он «обращается бесцеремонно и пренебрежительно… когда она пытается думать о социальных проблемах». Рав тогда был женат на одной из одноклассниц Маккарти по Вассару – женщине по имени Натали Суон, которая в чем-то под это описание подходила.

Абстрактно роман был забавен. Социально – саморазрушителен. Маккарти практически навлекала прямые насмешки на многих своих друзей. И как один стали огрызаться все те, кто много лет был связан с Partisan Review.

«Эта женщина – просто хулиганка!» – так, говорят, жаловалась Дайана Триллинг.

У многих из пародируемых возникло чувство, что их предали. В частности, Рав был очень задет. Он собрал совещание, чтобы обсудить, что делать, и многие тогда пытались уговорить его «не надуваться». Но Рав уже принял решение и угрожал подать в суд. По его поручению адвокат послал американскому издателю письмо, в котором заявил, что книга «представляет собой грубое вторжение в частную жизнь и содержит утверждения полностью ложные, спорные и клеветнические». В конце концов, он все же сдал назад – отчасти потому, что его друзья напомнили ему: чтобы доказать диффамацию, ему придется убедить суд, что именно он выведен в романе Маккарти под видом глупца.

Эта перспектива его не вдохновила.

Что хуже, книга оказалась не очень-то успешной. Она описывала довольно узкий круг, причем не такой, который мог бы узнать среднестатистический читатель газет. «Идеальная точность мисс Маккарти оказалась недостатком, и получилась книга для аудитории из нескольких концентрических кругов», – сетовал критик New York Times:

Внутренний круг слишком мал. Редактор маленького журнальчика – не лорд-казначей Англии. А за пределами данного круга читатели мало что почерпнут из «Оазиса» – разве что ощущение убийственной иронии и несколько симпатичных эпизодов.