Но был один человек, хорошо знающий внутренний круг, который прочитал книгу и она ему понравилась. Этим человеком была Ханна Арендт. Незадолго до этого они с Маккарти помирились, случайно встретившись в метро. «У нас очень схожие мысли», – видимо, сказала ей Арендт через пять лет после той ссоры на вечеринке. В письме к Маккарти она восхваляет книгу, которая всем прочим так не понравилась:
Так что одну вещь «Оазис» сделал: свел «отъявленную извращенку» Маккарти с «сознательным парией» Арендт. Оказалось, что это соединение интеллектов совершилось на небесах. Им предстояло дружить без перерыва до самой смерти Арендт. Долгая дружба двух женщин одинакового нрава сама по себе не слишком примечательна. Но альянс Маккарти и Арендт отличался заметной прочностью. Они редко оказывались в одном и том же месте, и дружба выражалась в основном в письмах. Конечно, в письмах они нередко пересказывали слухи, но они всегда переплетались с обсуждением серьезных вопросов, с анализом книг друзей, рассказами о собственной работе. Идеи – вещь прекрасная, но живут они в большом мире и отражают человеческую суть своих владельцев.
Большую часть пятидесятых Маккарти жила в маленьких городах Новой Англии с сыном и Боуденом Бродуотером. Она писала Арендт, рассказывая о визите Рава, что он так же быстро ее простил, как и разозлился за «Оазис», точнее, за замечание: «Его марксистские убеждения потрясают меня свой допотопностью». И тут же добавила: «Он меня ужасно нервировал: мы общались как строители Вавилонской башни. Не то чтобы враждебно – отчужденно, внимательно друг к другу присматриваясь. Вероятно, это моя вина». Еще она жаловалась на всех, кто не давал ей говорить на вечеринках и в личных беседах.
Арендт в ответ из своей нью-йоркской квартиры в Верхнем Вест-Сайде присылала длинные сочувственные рассуждения об описываемых Маккарти персонажах – «философах-комедиантах», как называла их Арендт. И добавляла свои мысли о Сократе, Декарте, Гоббсе, Канте, Паскале. И конечно, о Хайдеггере.
А еще они ездили друг к другу через океан. Арендт моталась к Маккарти в Европу, когда Маккарти работала над книгой о Флоренции и Венеции, просила Маккарти «англизировать» свои тексты, как делали другие ее друзья. Когда Арендт практически перебралась в Европу, Маккарти, бывая в Нью-Йорке, всегда жила в ее квартире. Духовно эти двое были неразлучны.
Многие современники Маккарти недоумевали – кто намеками, а кто и прямо, – что такого могла Арендт найти в Маккарти. Они же в своих текстах такие разные: Арендт – конденсированная сложная мысль, Маккарти – элегантная режущая точность (очень вежливо выражаясь). Многие считали, что Маккарти – мыслитель совсем не того уровня, что ее подруга. Но сама Арендт не считала, что подруга ей уступает. Она посылала Маккарти рукописи на прочтение и редактуру (и «на англизацию»), и в их письмах на фоне сплетен и бытовых рассказов идут споры о литературе, о распространении фашизма, о личной морали и общественном здравом смысле.
Как ни пытаются сейчас задним числом включить Маккарти и Арендт в круг мужчин, объясняющих явления («мальчиков», как они именовали их в переписке), на самом деле ситуация была сложнее. «Мальчики» их не приняли бы как своих. В той же степени, с которой эти люди восхищались их работой, на критику Маккарти и Арендт в свой адрес они отвечали обиженно и агрессивно. Справедливости ради: обе мало хорошего говорили обо всех мужчинах своей тусовки. Например, Маккарти писала Арендт о Соле Беллоу:
О Казине, которые печатно нападал на Маккарти, Арендт писала:
Конечно, формулировки этих оскорблений – вопрос не только женской солидарности. Ни Маккарти, ни Арендт не приняли бы определения свой дружбы как «феминистской». Женщин в своем окружении они не любили. Они охотно говорили как женщины, но никогда бы не захотели признать свой пол определяющей характеристикой. Отчасти это связано со временем, в котором они жили. Отчасти с тем, что ни одна из них не могла толком сойтись ни с кем другим. Связь между ними была построена не на традиционном понимании «сестринства». Они были союзницами, у которых часто «мысли практически совпадали», как заметила Арендт на заре их дружбы. И этот общий способ мышления превращался в броню, которую использовали они обе, когда казалось, что весь мир против них.
Глава 6
Паркер и Арендт
В середине пятидесятых, после почти двадцати лет случайных публикаций, посвященных в основном написанию сценариев, Дороти Паркер попыталась вернуться в «большую литературу». Писала она всегда по одной и той же причине: из-за отсутствия денег. Но вдруг искать работу стало труднее.
Дело было в политике: имя Паркер все время привязывалось к коммунизму. Была ли Паркер членом компартии – до сих пор не до конца ясно, но она писала для органов партии и появлялась на ее мероприятиях. Так что, как только настроение Америки повернулось против коммунизма, ее имя замелькало в правительственных расследованиях. Когда в пятьдесят первом к ней впервые явились агенты ФБР, ее собака беспрестанно прыгала вокруг них. «Послушайте, я даже не могу заставить свою собаку сидеть на месте. Похожа я на человека, который может свергнуть правительство?» – сказала она им.
То ли Паркер их обаяла, то ли оказалась слишком стремной целью, ФБР ее так ни разу не арестовало. Сенатор Маккарти грозился вызвать ее в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности Конгресса, но не вызвал. Вызвала ее комиссия штата Нью-Йорк, и Паркер вежливо ответила на все вопросы – кроме вопроса о членстве в Компартии, сославшись на Пятую поправку. В общем, формально она никогда ни к чему присуждена не была никаким судебным учреждением, но репутация у нее была подмочена. И Паркер от этого пострадала – не в глазах публики; пострадали ее контакты с Голливудом. Она вдруг лишилась имевшегося почти двадцать лет постоянного источника приличного дохода. И личная жизнь тоже стала разваливаться. Паркер начала много пить, в сорок седьмом году развелась с Аланом Кэмпбеллом и снова вышла за него замуж в пятидесятом, а после снова рассталась – в пятьдесят втором. В шестьдесят первом они наконец помирились.
В этот промежуточный период Паркер, болтаясь без дела, вернулась в Нью-Йорк и поселилась в любимом отеле «Волни». Она написала в соавторстве пьесу об одиноких стареющих женщинах вроде себя и назвала ее «Дамы из коридора». И еще она снова начала писать рассказы для
Есть факты, свидетельствующие, что она теряла последние остатки таланта, и факты, свидетельствующие, что она об этом знала. На один рассказ – «Лолита», – напечатанный в
Как бы там ни было, ничто из того, что писала Паркер, в подметки не годилось ее прежним вещам. Ей стало неинтересно (или просто она уже не могла) выдавать искрометные фразы, ожидаемые до сих пор от Дороти Паркер. Короче, она провалилась. Бенчли умер от инфаркта в сорок пятом, Александр Уолкотт по той же причине несколькими годами раньше, в сорок третьем. Нью-Йорк уже был не тот, что в двадцатых – тридцатых, и сама она была не яркой штучкой из подающей надежды молодежи, скорее, «серым кардиналом» – роль, в которой ей было видимо некомфортно.