— Дядя, — простонала она, — бог мне свидетель, этого я хочу меньше всего… — Комната вдруг закружилась, оба они на мгновение оказались на потолке, потом все снова встало на место. — Поверь, это нервы… Папа и мама знают, что ты здесь ни при чем…

— Но подозревают меня, я же не слепой, вижу!

— Им стыдно перед тобой, дядя.

— Но это просто глупо, как ты не понимаешь!

Елица глубоко вздохнула, чтобы не дать комнате закружиться снова.

— Одно дело понимать, а другое…

Елица откинула голову, шрам на щеке угрожающе блеснул. Нягол спохватился: надо сменить тон, иначе она не выдержит.

— Ну хорошо, — сказал он примирительно, — понял. Понял, что вам нужно время. — Он ожесточен-, но смял сигарету в пепельнице. — Однако я требую, чтобы ты взяла себя в руки, а кроме того, выправила положение в университете.

Елица вздрогнула:

— При чем здесь это…

— А при том, что нужно получить образование.

— А если я его не получу?

— Будешь жалеть.

Елица ушла в себя, Нягол это понял по опущенным векам, безвольной позе и бессильно упавшим рукам. Тайное сияние осветило изнутри ее лицо, высветлило летний загар, придав ей неземную красоту, будто она вот-вот вознесется на небеса. Это была та, настоящая Елица, ради которой он был готов на все.

Она медленно открыла глаза. На него смотрела другая, нездешняя Елица, и перед нею его воля странным образом таяла.

— Зачем мне образование, дядя, — произнесла она, устремив взгляд куда-то вдаль, — если я все равно долго не протяну.

Нягол попытался было возразить, но у него сжалось сердце, он наклонился и неловко обнял Елицу.

— Глупышка ты моя, маленькая моя глупышка…

Вечером, убедившись, что Елица заснула, Нягол сварил себе кофе, принес и положил рядом особой сигареты и сел за стол. Достал заброшенные после ранения рукописи, полистал, задымил и погрузился в чтение.

Это была продолженная нынешней весной летопись, которую он начал когда-то, получив убежище у Мальо с Иванкой, потом снова начал и снова забросил после реабилитации. Наверное, он просидел за чтением долго, потому что потом насчитал в пепельнице пять окурков. Дверь была распахнута, со двора тянуло прохладой, доносился запах обмолоченных хлебов и свежей соломы — дыхание зрелости, постепенно теряющее тепло в ночном воздухе. Примерно в это время появлялся старый Гном, прошлой ночью он снова посетил Нягола и попросил сделать ему массаж, размять старые кости, застуженные еще в Средневековье…