Елица побледнела: конец, он все знает! Она облокотилась на стол, собираясь с силами.

— Дядя, извини меня, но пусть это останется нашим личным делом.

— Я тебе не опекун, но должен сказать, что не понимаю вас.

— Ничего особенного. Война нервов.

Нягол наблюдал за ней сквозь дымовую завесу., Этот зверек о чем-то умалчивает, это чувствовалось.

— Отец у тебя человек спокойный, мать — тоже. Насколько я тебя знаю, и ты умеешь владеть собой. Что же это за войны и что за нервы?

— Домашние, дядя.

— И это все?

— Да.

— И ты ничего не скрываешь? — понизил голос Нягол.

Елица не дрогнула.

— Нет, дядя.

Нягол откашлялся.

— Тогда послушай и постарайся понять меня правильно. Мы будем вместе столько, сколько ты пожелаешь — ты знаешь, что мне это приятно… Но с отцом и матерью ты должна помириться, подать им руку, как и подобает дочери.

— Что я им такого сделала, что должна подавать руку?

Нягол вскипел:

— Послушай, Елица! Не смей так со мной говорить! Свои мелодрамы можешь разыгрывать в самодеятельности! Понятно?.. Да кто ты такая, чтобы отрекаться от отца с матерью?

Елица молчала, стиснув зубы.

— Ты что же, хочешь опозорить меня, навлечь дикие подозрения, — этого ты хочешь?

Елица почувствовала приступ дурноты. Только бы выдержать, только бы выдержать, повторяла она сама себе, он ничего не знает…