В первой половине следующего дня на самой конференции я не был, так как с 08:00 утра до 14:55 сидел и пытался править, а точнее заново переписывать перевод речи шефа на французский язык (как выяснилось уже на месте, он на конференции оказался рабочим), который за ту же ночь кое-как был сделан в посольстве. К указанным 14:55 я исправил около половины текста и пришел к разумному выводу, что закончить его весь я не сумею, поскольку Фирюбин должен был выступать первым в 15:00. После короткого, энергичного и несколько панически проходившего совещания было найдено единственное разумное (по всеобщему мнению нашей делегации, за исключением одного воздержавшегося) решение для спасения положения дел – отправить воздержавшегося при голосовании в будку синхронного перевода, высказав при этом лестное для него мнение, что только он один способен на такой подвиг. Робкие возражения пострадавшего, что, мол, он и готов бы был, но вот фактор тридцати-сорока минут сна за двое суток, видимо, не будет способствовать блестящему выполнению этой миссии, были отведены как несостоятельные. Так я очутился в кабине.
Первые полчаса шеф говорил от себя, стараясь блеснуть риторическими способностями и заткнуть Цицерона в разные непотребные места. Затем решил более-менее следовать заранее подготовленному тексту, не делая отступлений более чем на десять-пятнадцать минут. В этот момент я обнаружил, что пять страниц текста из тех, что я проработал, отсутствуют. Ограничившись коротким словом
Далее все разворачивалось по обычному сценарию: писанина, еще один заключительный прием, перелет в Ханой, встреча, обед, утрясание программы (это все было уже вчера, то есть утро в Лаосе, а день и ночь в Ханое). Вчера же после официального ужина от имени министра иностранных дел выбрались в баню, где я совершил свой второй подвиг (все время хвастаюсь, но ведь хочется) – стоически, не пикнув, перенес экзекуцию двух асов, работавших двумя вениками каждый. А потом было много пива с копченым омулем, которым посольство, как и большинством других продуктов, снабжалось через соответствующие структуры Минобороны. Это было хорошо.
Затем, поспав очередные четыре-пять часов, мы утром на военном самолете прилетели в Кампучию, где и находимся. Опять же после официального обеда и посещения посольства сейчас первый раз сели за стол переговоров. Кстати, очень красиво уставленный цветами, разнообразными фруктами (я, в частности, периодически кидаю в себя по дольке плода хлебного дерева – именно в сию минуту его и жую) и разными напитками.
Первую часть заседания говорил шеф, и я использовал эту возможность, чтобы продолжить свой «мемуар». Потом два часа говорил главный хозяин, и я исписал полблокнота. Сейчас снова с заключительным словом выступает шеф. Видимо, он заканчивает, так что придется закончить и мне. После этого идем на официальный ужин, затем в посольство поработать. Вернемся с Игорем Рогачевым в нашу весьма внушительную резиденцию (на двоих у нас целый дворец, так как Николай Павлович, как всегда, остановился в посольстве), видимо, после полуночи, немного поспим, а завтра утром продолжим беседы и в 12:00 на том же самолете возвращаемся в Ханой…
Здесь я от своего дневника слегка отвлекусь и теперь уже по памяти упомяну об одном загадочном происшествии, случившемся в этом самом когда-то шикарном дворце (это когда он был королевским), а на тот период весьма мрачном и пустынном. К тому же выяснилось, что и с водоснабжением в нем дела обстояли весьма плохо. Холодная вода еще текла тоненькой струйкой, а вот горячей совсем не было. Поэтому перед тем как отправиться на покой, я спросил у сонного администратора, который вроде бы говорил по-французски, нельзя ли будет утром часиков около восьми доставить нам в комнаты немного горячей воды для бритья. Тот пообещал, что все будет сделано.
Лег я в кровать на мокроватые простыни и моментально заснул. А через какое-то время был разбужен настойчивым стуком. Зажег свет – было где-то в районе трех утра (или ночи?). Что-то накинул на себя, подошел к двери и спросил: кто там? «Это моя вам воду принесла», – ответил на ломаном французском женский голосок. Открыл дверь – стоит симпатичная, слегка смущенная девчушка с кувшином в руках. «Да ты что, сдурела, милочка? – довольно невежливо сказал я. – У тебя что, часов нет? Приходи к указанному времени». И на том выпроводил посетительницу и отправился обратно спать. Только лег, снова стук в дверь. На этот раз явился Рогачев. «Слушай, к тебе девица с водой приходила? Такая миленькая, в красненьком платьице?» – «Заходила, – говорю, – только моя была в синеньком». – «Ну и что? – вопросил Игорь Алексеевич. – Как ты полагаешь, что это значит? Глупая ошибка? Или «гостеприимство» местных хозяев, или просто провокация?» Ответа на эти вопросы мы не нашли и отправились досыпать. А горячую воду утром мне молча принесла другая, уже немолодая женщина.
И вот мы летим из Ханоя. Какое это счастье – очутиться в салоне (где к тому же никого, кроме нас, нет) самолета, зная, что все уже позади и остался лишь последний участок пути. Красотища за иллюминатором – необыкновенная. Сначала летели низко – набирали высоту, и была зелень, красные черепичные крыши домов – таких красивых с высоты и, увы, невзрачных на самом деле. Потом пошли густые белые кучи облаков, я их видел десятки и десятки раз и все-таки каждый раз поражаюсь – до чего же красиво и неправдоподобно. Северный полюс, снежные торосы, а на них розовый свет заходящего солнца. В отдельных прогалинах – красно-коричневые горы, с отдельными зелеными оазисами деревенек и белыми ниточками дорог.
В самолете – дивно. Сидим все по отдельности, в отдалении друг от друга, и никто никому не мешает. Вернусь по этому поводу к своим «вуайяжам» (говоря по-французски).
…В Ханой мы вернулись, как и было запланировано, на том же военном самолете. Кстати говоря, он был весьма неплох, хотя и не очень велик, но даже с кроватью, на которой поспал шеф, и весьма миленьким салончиком на шесть человек. Это я к тому, чтобы снять излишний оттенок героизма – вот, мол, какие мы – на военных самолетах летаем, и вообще черт знает чего.
Вернувшись в Ханой, сели в посольстве писать за Пномпень. На следующие утро, возложив венок к мавзолею Хошимина, приступили к переговорам. На них первыми говорили до обеда хозяева, а посему на вторую часть, равно как и на очередной официальный ужин, я уже не пошел, сидел в кабинете посла и диктовал. Сначала сделал большой материал, потом из него проект депеши для Москвы, затем пришли с ужина начальники и продолжили коллективную работу. Я, правда, особо не встревал и, честно скажу, за каждую строчку не дрался, что правили, я со всем соглашался, ибо вообще по характеру человек мирный, а уж тут и устал как собака. Сидели в общей сложности до 00.20.
В перерыве прочитал послу[2] лекцию о французских коньяках и шотландских виски. Перед отлетом это была единственная тема для разговоров. Шеф и прочие утверждали, что я нанес неизлечимую травму нашему хозяину, весьма к тому же гостеприимному, поскольку теперь ему придется ликвидировать весь резерв представительских напитков (после моей лекции он осознал, что до сих пор закупал все не то, что нужно) и начинать новую протокольную жизнь…
На этой мажорной ноте повествование об одной из азиатских поездок завершается. Перехожу к другой.
Но сначала речь кратко пойдет о Николае Николаевиче Соловьеве. Он, по моему мнению, был любимцем всего МИД"а – от Фирюбина, который в нем души не чаял, до официанток и уборщиц, не говоря уже о его непосредственных подчиненных. Николай Николаевич являлся крупнейшим японистом (сейчас, после его кончины, таковым стал наш общий друг Александр Николаевич Панов). Возглавлял 2-й дальневосточный отдел, был советским послом в Токио, а затем в Китае. В российском МИД"е мы с ним, будучи директорами департаментов, делили пополам Азию, сидели рядышком на заседаниях коллегии. Николай Николаевич был не только профессионалом высшего качества, но и необычайно обаятельным человеком с неиссякаемым чувством юмора. Он являлся поставщиком всех новых анекдотов в те времена, когда еще не было Интернета, да и в газетах, как теперь, их не печатали.
Ушел он из жизни, которую так любил, очень рано – в шестьдесят шесть лет. На своем последнем посольском посту в Индонезии. Помню, как я его отговаривал от этого решения: Коля, зачем тебе это надо, поезжай в какую-нибудь европейскую страну, где хороший климат и нормальные бытовые условия. Но он был непреклонен: я – азиат, а Индонезия крупная страна, занимающая важную позицию в этом регионе.
Ну а по жизни Коля был одним из моих самых близких друзей по совместной работе в нашей «лавочке». Общались мы с ним практически ежедневно и в период, когда он приходил в секретариат Фирюбина, и впоследствии в российские времена, когда мы ходили вместе обедать в начальственный буфет или наскоро перекусывали либо в моем, либо в его кабинете. Дружили, как говорится, семьями – мы с моей Люсей частенько бывали у них в гостях (его Люся, как я всегда признавал, готовила многие блюда лучше, чем я, но я-то другие тоже неплохо), а они у нас.
Но вот в командировку вместе с ним мне довелось съездить лишь один раз – в его любимую Японию. Это была весьма долгая и для меня крайне интересная поездка. Она как бы делилась на две части и на две «ипостаси» Фирюбина: сначала политическую, а затем хозяйственную. Несколько дней провели в Токио, где проходили весьма сложные переговоры с японцами по всему комплексу двусторонних отношений. Затем отправились в Осаку, где Николай Павлович «принимал на баланс» новое здание генерального консульства. Возвращались оттуда на скоростном поезде (тогда это была новинка) с остановкой на осмотр древней японской столицы Киото. На самолете слетали ознакомиться с деятельностью другого нашего генконсульства в Саппоро. В общем, впечатлений у меня от впервые увиденного – начиная с традиционной чайной церемонии до общения в одном из ресторанов с гейшами – была масса. Гейши, кстати, были очень милые. Одеты в национальные одежды, изящно «наштукатуренные», крайне внимательные к гостям: развлекали разговорами, подливали сакэ, раскуривали и передавали нам сигареты. И никаких даже намеков на что-то фривольное не было.
Напоследок вернусь к еще одной поездке с четой Соловьевых, на этот раз не такой дальней – на отдых в санаторий Барвиха. И сделаю это с тем, чтобы рассказать об очередном курьезном случае или совершенно неожиданном совпадении. Связано оно с упоминавшейся на первой странице этой главы Клерой Леонидовной – женой, а на описываемый момент вдовой Фирюбина. Когда я вернулся из своей второй краткой командировки из Франции (а Николай Павлович скончался в этот период), мы с ней отправились на его могилу на Новодевичьем кладбище. Я купил букетик цветов, а Клера два, пояснив, что там же похоронен и ее первый муж Гоголев. Прошло немного времени, и она активно принялась за поиски третьего супруга. И как стало известно из достоверных источников, вроде бы довольно успешно – нашла себе в женихи еще одного видного вдовца – бывшего председателя Госплана Байбакова. Дело вроде бы шло к очередному законному браку, но в последний момент что-то сорвалось.
И вот в Барвихе лежим мы с Николай Николаевичем в павильончике около озера и болтаем на разные темы. И вдруг речь заходит, не знаю уж с чего, именно об этом. «Так что, – спрашивает у меня Коля, – это правда, что Байбаков «сорвался с крючка» у Клёпы (так мы ее называли между собой)?» Не успел я ответить, как к нам подбежала взволнованная Люся Соловьева. «Ребята, ребята, – закричала она, – вы знаете кого я сейчас видела? Клеру Леонидовну!» – «А ты не ошибаешься?» – засомневались мы. «Да точно – она». – «Одна или с кем-нибудь?» – «Ну я ее видела одну, а там кто знает».
Подошло время ужина, и мы вчетвером отправились в ресторан. А через несколько минут в него заходит вдова Фирюбина! Увидев нас, радостно бросается к нашему столику: «Николай Николаевич, Юрий Михайлович, как я рада вас видеть! Вот, познакомьтесь с моим мужем Леонидом Васильевичем». Как выяснилось чуть позднее, им оказался бывший зампред Совмина СССР Л.В. Смирнов. Посмотрел сейчас в Википедии – он скончался в 2001 году, похоронен на Новодевичьем кладбище. Так что Клере Леонидовне (если она еще сама жива), видимо, на могилы приходится покупать три букета.