…Генконференция, Дни Советского Союза, написание годового отчета остались позади. После завершения всех этих многотрудных дел Хильчевский решил, что мы заслужили право на не слишком обременительную командировку. Надо, мол, ознакомиться с работой группы наших врачей в Лионе и специалистов в международном океанографическом комплексе в Монако (все они находились в командировке по линии ЮНЕСКО). Ну, а на обратной дороге, пользуясь предстоящими выходными, осмотреть еще несколько достопримечательностей на юге Франции. Помимо жены Рады Ивановны и водителя, в эту поездку он взял и меня.

Прибыли в Лион, провели обстоятельную встречу с врачами, по завершении которой согласились на предложение руководителя группы – гостеприимного грузина, отужинать у него дома. Сидим спокойненько за хорошо сервированным столом, дружески беседуем. И вдруг телефонный звонок. Хозяин взял трубку и, выслушав несколько фраз, передал ее Хильчевскому – это вас спрашивают, Юрий Михайлович. Далее последовало несколько реплик со стороны шефа: «А что такое стряслось? Что-то личное у меня или Котова? Нет? Служебные дела? Ну, хорошо, мы часов в шесть утра выедем. Ах, вот как! Ну ладно, тогда мы вскоре тронемся и к раннему утру будем в Париже».

Вернулись в гостиницу, быстренько собрались и отправились в обратный путь. В машине, естественно, только и разговору было о том, что же такое могло случиться. Обсуждали, в частности, следующую версию. За последний год (до нашего приезда в Париж) было два случая бегства советских сотрудников ЮНЕСКО на Запад. По тем временам это было серьезное ЧП. Ну и что – снова кто-то сбежал? Неприятностей, конечно, не оберешься: не уследили, проморгали и т. д.

Часам к пяти-шести утра были в постпредстве, а оно тогда размещалось в здании посольства, там же в жилом доме была и квартира Хильчевского. Останешься у меня, сказал он мне, в гостевой комнате, а я пока пойду попытаюсь узнать, что же все-таки произошло. Вскоре он вернулся со следующим сообщением: «Ну и дела, такого мы и предположить не могли! В десять часов вечера в МИД был вызван советник-посланник Афанасьевский, где ему заявили, что французские власти объявляют персонами нон-грата где-то около пятидесяти советских дипломатов, среди них есть и наши юнесковские. Сам список с фамилиями у посла, а он ненадолго уехал передохнуть в резиденцию и вернется через пару часиков. Давай и мы чуть-чуть отдохнем».

Ну, особого отдыха, конечно, не получилось. К восьми утра отправились в служебные помещения: Хильчевский к послу – им тогда недавно стал Юлий Михайлович Воронцов, а я в холл представительства. Там уже было полно народу. Никто толком ничего не знал, но все понимали, что произошло что-то неординарное. Минут через пятнадцать появился постпред. Молча прошел в свой кабинет, на ходу только бросив: Юрий Михайлович, зайдите ко мне. Я последовал за ним. Закрыв дверь, он сразу же сказал: «Юра, ты в списке!» Я сказал, что предполагал это. «Да перестань, с какой стати, визу относительно недавно тебе дали, нормально работал – и вот, так вдруг? Ах, черт, пойдем ко мне выпьем по рюмке коньяка!»

Вернулись в квартиру Хильчевского. Тот с порога закричал: «Рада, Рада, Котов попал в персоны нон-грата!» Реакция его супруги была следующая: «Да как же так? С единственным человеком подружились, и вот на тебе! Юра, а ты не можешь его обменять на двух-трех других сотрудников?» Вместо ответа Юрий Михайлович достал бутылку коньяка и налил всем по довольно солидной порции.

А теперь попытаюсь изложить свои соображения относительно моего изгнания из Парижа. На мой взгляд, причин могло быть три – вместе взятые или по отдельности.

Первая. Вся эта заранее продуманная кампания по высылке с подачи американцев (об этом потом писалось и во французской прессе) была направлена на предотвращение «разведдеятельности по получению научно-технической информации». Из постпредства СССР при ЮНЕСКО целиком были объявлены «персонами» все семь сотрудников группы по науке. Видимо, выглядело бы довольно странным, если бы это не коснулось ее руководителя.

Вторая. Банальная месть за профессиональную деятельность моего отца. Вряд ли можно считать совпадением, что в число изгнанных «чистых» дипломатов кроме меня попал мой дружок Сережа Крючков (сын Владимира Крючкова) и 1-й секретарь посольства Андросов (сын генерал-майора С.П. Андросова, в то время резидента внешней разведки в США).

Третья. Хильчевский поручил мне заняться подыскиванием здания или участка под строительство для постпредства (с учетом моего прошлого опыта по купле-продаже «дачек», подробно описанного в «Петухе»), поднимая все мои старые знакомства. В этой связи он дал указания завхозу, не обращаясь каждый раз к нему, выдавать мне средства на проведение необходимых протокольных мероприятий. Поскольку к тому времени я уже арендовал весьма приличную квартиру, сразу начал их организовывать. Такое сочетание: простой советник, живет в городе, ездит на шикарной машине да еще и иностранцев к себе домой в гости приглашает. Как-то это было не похоже на «чистого» дипломата.

На сборы нам французы щедро отвалили не двадцать четыре часа, а аж целых пять суток. При этом утечка в СМИ об этой акции произошла лишь за несколько часов до отлета в Москву. Этого было достаточно, чтобы утром в этот день у посольства собрались десятки машин с журналистами, вооруженными теле– и фотокамерами. Они, правда, не смогли запечатлеть торжественную церемонию прощания с речами, цветами, шампанским, которая проходила внутри здания. А там нас чествовали как героев, незаконно пострадавших от произвола французских властей.

По окончании этого мероприятия все отъезжающие, а их с членами семей было более ста человек, разместились в шести автобусах и выехали в аэропорт Орли. Сопровождали нас более десятка легковых автомашин с сотрудниками посольства, а также вся упомянутая журналистская братия. Кортеж растянулся где-то на несколько сот метров. В аэропорту нас подвезли не к зданию аэровокзала, а к воротам, выходящим прямо на летное поле, где был установлен временный погранпункт (таможенного не было).

В соответствии с правительственным решением за нами из Москвы были посланы два самолета: пассажирский ИЛ-62 и грузовой под багаж. Перед отлетом все были проинформированы, что летят они первым классом. Фиксированных мест не было, расположились в соответствии с собственными пожеланиями. Мы с Сережей Крючковым сели на первый ряд в основном большом салоне. Взлетели, и вскоре нас начали кормить обедом. Подкатили к нам столик с закусками. «Ну, а на аперитив, девушка, – сказал я стюардессе, – нам, пожалуйста, налейте височки со льдом и газированной водой». – «Извините, – смущенно ответила та, – но спиртные напитки полагаются только пассажирам с билетами первого класса». – «Так мы же все им летим?!» – «Да, да, конечно, но за исключением спиртного». Пришлось мне лезть в карман и извлекать билеты первого класса (они полагались советникам и членам их семей). «Ну, а теперь нальете?» – «Разумеется, а что же вы сели не в соответствующий салон?» Инцидент был исчерпан, ложечки нашлись, но осадок остался.

Следующий сюрприз нас ожидал уже в Москве. Опять же предварительно было обещано, что посадят нас в элитный аэропорт Внуково-2. Приземлились в Домодедово. И снова, как и в Париже, обошлись без аэровокзала. Высадили нас прямо на летное поле и на него же в полном беспорядке выгрузили весь багаж. Уже стемнело, включили прожектора, и мы битый час под их лучами собирали свои коробки. На сем рассказ о пятимесячном пребывании во Франции заканчиваю и возвращаюсь на Смоленскую площадь в родное здание МИД"а.

Мой вынужденный отъезд из Парижа имел значение не только для меня, но и для моей сестры. Ее муж Саша Покровский, будучи доктором химических наук со знанием иностранного языка, стоял в списке кандидатов на пост в секретариат ЮНЕСКО. Но поехать туда не мог – родственник, то есть я, уже там находился, а по тем временам это было недопустимо. Ну а после моей высылки дорога ему открылась.