Книги
На краю небытия. Философические повести и эссе
«Тебе это нужно?»
Я ответил почти цинично:
«Хочу кино до конца досмотреть».
И я уехал, нашел милицию, в отделении после несложных переговоров с представителями закона узнал, где они держат молодую женщину. С сержантом пухлолицым, с моргунчиком, который сидел у дверей КПЗ, то есть комнаты для заключенных, договорился быстро, дав ему несколько десяток. И вошел в комнату.
Там в углу на стуле сидела взлохмаченная, с бледным побитым лицом, мокрыми мутными глазами шатенка, платье на груди и подол были измяты, она вдруг с восторгом узнавания поглядела на меня. И зашептала:
«Как ты догадался, что это я тебе звонила? Это же я, Танька. Это моя любовь тебя нашла. Я тебя все эти годы любила. С самого детства. И замуж ходила, и Адик меня имел тогда, а я все о тебе думала. И сейчас, когда он меня заставлял, я ему давала, потому что он иногда о тебе рассказывал. Он говорил, что вы приятелями так и остались. Он мне и телефон твой дал. Сказал, что ты меня тоже помнишь. Говорил, что если очень захочу, то могу тебе позвонить, и ты меня приласкаешь. А вчера разошелся, влил в меня стакан рома, знал, что под градусом я отзывчивее, и трахал меня прямо при брате моем Борисе разными способами, а Борис у меня лежит, разбитый от алкоголизма параличом, все видит и понимает, но ходить не может. Адик ему деньги каждый раз дает, чтоб не возникал. Борис меня жалеет, но поделать ничего не может, – она говорила так откровенно такие жуткие подробности, что спина у меня захолодела. – Адик трахал меня и пил, пил и трахал, и под утро прямо у меня уснул. А с утра поволок меня в Тимирязевский парк, помнишь, там такой Олений пруд есть. Никогда не замерзающий. Вы там с Кириллом Тимофеевым головастиков ловили. Ты мне рассказывал, я помню. Так вот туда меня и потащил. Чего ему в голову взбрело, только там поняла».
А я вспомнил, как Адик со своим жабьим подрагивающим задом подучил других ребят со двора и пугал меня в лесу кровью в дупле, а они поддерживали и делали вид, что тоже пугаются.
«Чего?» – хрипло спросил я, живо вообразив Тимирязевский парк сейчас.
«Там люди были, а он заставил меня на колени встать и ему минет делать. А потом содрал с меня пальто, трусы и ботики и затащил в пруд, там, где мелко, и все приговаривал, и все приговаривал: «Ну, лягушонка, сейчас тебя жабий король как следует отымеет. Мы, жабы, обычно в воде трахаемся». На колени прямо в воду раком поставил, сам в воду вошел, брюки снял, на берег бросил, попой к народу повернул и показывал всем, как он меня… да еще вслух комментировал, как он это делает, называя лягушкой. Заставил по-лягушачьи прыгать. Потом подтянул к пню на берегу, засунул мою голову между корнями, ляжки раздвинул и принялся собравшимся меня показывать и издеваться надо мной. Хоть озеро и не замерзает, но ноги мои в воде замерзли. Тогда – я не знаю, как это я сумела, – я вывернула руки назад, ухватила его за затылок и швырнула головой о пень. Потом встала, схватила его за его член, затащила его в воду, а там его голова попала под корягу, и он начал захлебываться. Я же не хотела его топить. Стала кричать и его из-под коряги тащить. А все надо мной смеются и не помогают. Он воду хлебает, кричать не может, а потом перестал дергаться, замер».
Она заплакала.
«Приехали “скорая” и милиция. Его в простыню и увезли, а меня менты забрали».
Не зная, что сказать, я погладил ее по волосам.
«Я поговорю с лейтенантом. Тебя должны выпустить».
«Не сомневаюсь, лейтенант меня уже щупал, – она смотрела какими-то тоскливыми, опустошенными глазами. Глазами не проститутки, а женщины, попавшей в жизненный капкан. В капкан, который немного разжимался, когда она раздвигала ноги. – Ты не смотри на меня так. На самом деле я тебя всю жизнь хочу. Если не возражаешь, то можем сейчас, прямо здесь. Дай сержанту еще денег, он дверь посторожит».
«Не надо, – сказал я мягко, но тоном, который не допускал возражений. – Ты и так натерпелась».
«Не от тебя же».
«И все-таки. Хоть в твоем сознании, в твоей памяти я тоже существовал в эти твои плохие моменты, значит, виноват».
Она вдруг улыбнулась злой и жалкой улыбкой одновременно:
«Почему плохие? А может, мне это нравилось. Только я все время о тебе думала, поэтому они и не были плохими или – не совсем плохими. Я воображала, что это ты меня берешь».
Она вдруг схватила мою руку, прижала к губам, а потом к груди.