Но он ни на мгновение не вовлечен в это эмоционально. Он по-прежнему отстранен, словно речь идет о ком-то другом. Умом Ги Жорж способен поставить себя на место семей погибших, но совсем им не сочувствует. Он признает себя «чудовищем», но с точки зрения других. Он может измерить ужас своих поступков только при условии, что влезет в чужую шкуру и посмотрит на себя со стороны. Одновременно с тем ужасом, который он читает во взгляде другого человека, Ги Жорж добавляет:
– Если бы я знал, почему это сделал, я бы так не поступил!
Стандартное, верное и обезоруживающее замечание!
Ги Жорж совсем не жалуется на изоляцию в одиночной камере. Похоже, он довольно рано осознал свое одиночество: я один против всего мира, я несокрушим. Вот что в психоанализе называется «грандиозным Я». Ему недоступна амбивалентность эмоций, неведомы оттенки и градации чувств. Когда он ненавидит – полицию, общество, политику, журналистов, – все это у него происходит единым блоком. Такое понятие, как дилемма, ему также незнакомо. Но, как ни парадоксально это звучит, демонстративное отсутствие хоть каких-то слабых мест служит доказательством от противного: мы не имеем дело с ненормальным субъектом, который скрывается за маской гипертрофированной нормальности. При этом то, что этот человек лишен обычного психического, то есть невротического, функционирования, не означает, что он психически болен!
Несмотря на попытки произвести впечатление гордого одиночки, Ги Жорж вполне явно продемонстрировал способность вызывать симпатию. Например, когда он был приговорен к общественным работам в Париже, коллеги устроили ему прощальную вечеринку.
После ареста он сохранил большинство друзей. Хотя все эти люди были в ужасе от Убийцы из Восточного Парижа, они все равно не отказались от этого по-своему очень милого парня. Даже притягательного. Его не бросают. За него ручаются. Ему пишут и его навещают в тюрьме. Говоря о друзьях, Ги Жорж замечает:
– Они не видят другой стороны. Моя истинная сущность – это великая тайна!
Куда делся серийный убийца, державший в страхе весь Париж? Я сижу напротив Зверя Бастилии и слышу, как он говорит о своей застенчивости, при этом замечаю, что так оно и есть! С Ги Жоржем мы постоянно балансируем между очевидной нормальностью этого человека и ужасающей чудовищностью его преступлений. Это одна из отличительных черт расщепления, он не способен собрать себя воедино. А за ним и мы не можем этого сделать. Как и многие психопаты, он культивирует миф о бунтаре:
– Там, снаружи, меня ничто не в силах остановить! Хочу всегда оставаться вне рамок!
То, что подходит большинству, – работа, социальные ограничения, интерес к политике – не для него. На свободе у него нет никакого причала и, если можно так выразиться, никакого якоря в виде родственных связей. Получи он сейчас возможность покинуть тюрьму, не стоит и надеяться на то, что он добровольно сдастся полиции или вернется в камеру. Это значило бы признать свою вину и подчиниться закону! Психопаты – это мятежники, не признающие никаких причин для бунта, кроме своих собственных. Между Ги Жоржем и его выбором, между ним и остальными людьми не может существовать никакой третьей стороны. Он увидит в этом потерю контроля и, следовательно, повторное вскрытие личных недостатков. Он потеряет свои защитные навыки.
Тем не менее я отмечаю исключения в этой линии поведения. Отбывая наказание за незначительное правонарушение, Ги Жорж получает разрешение на увольнительную. Вопреки своему обыкновению, он возвращается в тюрьму сам. С этим фактом не поспоришь. Но за этот краткий промежуток времени он совершает свое первое преступление! А в тюрьму приходит, чтобы укрыться. Причем его цель состоит не в том, чтобы помешать себе сделать это еще раз. Он намерен избежать ареста за убийство. Я объясняю этот поступок тем, что в нем еще не было ощущения безнаказанности и всемогущества. Он еще не включился в процесс преступного повторения.
Этой постоянной непокорности противостоит иллюзия о том, что он может управлять своей судьбой. Ги Жорж развивается в двоичной вселенной, и социальные отношения сводятся к соотношению сил: если он теряет власть над миром, то чувствует опасность, – мир грозится обрести власть над ним.
Однако когда Ги Жоржа ловят, он подчиняется правилам. Контраст между его необузданным образом жизни на улице и спокойствием в тюрьме разительный. Находясь за решеткой, он почти безмятежен, словно остановлен в своем безумном беге, и, похоже, способен поддерживать определенную непрерывность усилий: он сдал экзамены за неполную среднюю школу и показал результат 15/4 в теннис. Отчасти он даже проявляет сознательность:
– Мне лучше оставаться в тюрьме. Снаружи я представляю опасность!
На воле он был словно огнем охвачен сумасшедшим бегом, будто старался раствориться в пространстве. Я не восхваляю тюрьму как таковую, а только замечаю, что в данном случае закон прерывает этот процесс. Независимо от того, заперт он или нет, находясь под наблюдением представителей закона, субъект держится в рамках. После одного из своих преступных деяний Ги Жорж получил условный приговор и оставался спокойным до тех пор, пока помощник судьи не объявил ему об окончании срока наказания. Тотчас же он сорвался с якоря. Не видя буйков и преград, он, по его собственному выражению, «послал все подальше» и вернулся к бродяжничеству и тяжелой форме пьянства. Выйдя за рамки, он только что не взрывается, – это свободный электрон, способный на худшее.
Серийных убийц зачастую принято относить к категории сексуальных садистов. Считается, что это жестокие люди, которые наслаждаются, творя зло.
Такое случается редко. Когда подружки Ги Жоржа дают показания, они описывают его как мужчину, способного быть чувствительным и внимательным, предпочитающего стандартный секс. Ги Жорж занимался любовью, как самый обычный человек! Сам он редко рассказывает о связях с женщинами. О жертвах он отзывается следующим образом:
– Они были милыми. Я думал, что получу удовольствие, но ничего подобного не произошло.
Признавшись, что увиденная им в кино сцена насилия возбудила его, он тут же уточняет, что фантазии на эту тему пришли ему в голову сразу же после первого убийства, как будто переход к делу исчерпал источник вдохновения. О садизме здесь не может идти и речи, поскольку он подразумевает партнера-мазохиста и минимум психической сценарной работы. Нельзя путать сексуального извращенца с субъектом, который иногда вступает в самые обычные отношения, а порой совершает чудовищные убийства. Вопреки распространенному мнению, мы сталкиваемся не с эротизацией процесса причинения зла, а с проявлением разрушительной силы, которая активизируется под влиянием внезапного импульса.
Мы в центре нарциссического извращения в его крайнем проявлении. Его особенность – перенос на другого своих исходных конфликтов и в то же время отрицание существования этого другого, отказ присвоить ему человеческий статус. Другой овеществлен, обезличен, чтобы не вызывать сочувствия. Жертва – безымянный объект, который позволяет убийце использовать все виды архаичных проекций. Когда Ги Жорж делает уступку: «Я думаю о том вреде, который причинил ей, ее родным и друзьям», – очевидно, что он произносит лишь то, чего от него ожидают.