Для Джекила Хайд не кто-то чужой, действующий против его воли. Именно Джекил готовит условия для появления Хайда. Это он пьет «любовный напиток». Превращение происходит именно благодаря ему и никому больше. Однако он игнорирует истинные мотивы, помимо рациональных объяснений, которые дает самому себе.
Давайте на некоторое время оставим художественную литературу и обратимся к теории фрейдизма. Термином «расщепление Я» Фрейд обозначает мощный защитный механизм, который приводит к сосуществованию внутри «Я» двух психических установок по отношению к внешней реальности: одна ее учитывает, а другая отрицает. Эти две позиции присутствуют одновременно.
Клиническое выражение расщепления, механизма деформации «Я», совершенно сбивает с толку, просто ошеломляет. Отчасти оно проливает свет на обаяние серийного убийцы.
– Это сделал я, но это был не я! – утверждает Жером.
– То, что я совершил, дело рук моей истинной сущности… Моя истинная сущность – это великая тайна, – скажет Ги Жорж.
В процессе беседы с такими людьми чувствуешь растерянность, сталкиваясь с их псевдонормальностью и сопереживанием, которое может к ним появиться. Мы поражаемся их острой интуиции, способности угадать, чего можно ожидать от собеседника, с которыми странным образом соседствуют незнание самих себя и страсть к самокопанию. Ги Жорж прекрасно прочувствовал особенности каждого из экспертов и предоставлял каждому то, к чему тот был наиболее восприимчив.
Нас покидает твердость духа, когда они вместе с нами бьются над разгадкой своей тайны, и когда мы обнаруживаем, что их поведение не имеет ничего общего с обманным маневром или сознательным манипулированием. Они полностью искренни и просят нас объяснить эту про́клятую часть, которая ускользает от них, эту мусорную зону, порождающую преступные помыслы.
Сознательное «Я» прекрасно понимает, кто совершил эти действия, но убийцы не чувствуют себя виноватыми. Чтобы понять это, необходимо, отбросив в сторону все стереотипы из области психологии, четко усвоить разницу между испытанным, действительным, прожитым опытом и событием, созданным как переживание этого «Я». Именно потому, что эти травмы неочевидны, преступление превращается в спектакль. Чаще всего местом для такого представления становится реальная жизнь, а не мир фантазий.
Но убить и умереть – это разные вещи, поэтому таким индивидуумам не понять сегодняшних страданий без эксгумации полученных ранее. Рене Руссильон[47] очень помог мне уяснить эту связь между прошлым, оставшимся незарегистрированным, и преступным настоящим, ищущим выражения в теле другого человека и в инсценировке. Он напоминает о том, что некоторые стороны психической жизни не поддаются вытеснению, так как они не представлены. Только представление может создать предмет вытеснения. Основываясь на выдающихся трудах Дональда Винникотта, известного английского психоаналитика, Руссильон описывает случаи психической агонии совсем маленького ребенка. Будучи не в состоянии освободиться от колоссального длительного травматического опыта, малыш обеспечивает себе выживание, удаляясь, отрезая себя от своей собственной субъективности. Он освобождается, ампутируя часть себя. Этот опыт неминуемо влечет за собой расщепление: одна часть «Я» наделена понятиями, а другая содержит только следы восприятия. Но психика – это не компьютер. Там нет корзины для мусора. Невозможно окончательно избавиться от всех следов. Они копятся и могут взорваться. Их несвоевременное столкновение с некоторыми психическими или физическими качествами, интуитивно обнаруженными при одной из таких встреч, рискует привести к поражению в виде раскола и распада. К этому мы еще вернемся, когда речь пойдет о понятии, которое я называю «преступной любовью с первого взгляда».
Расщепление «Я» сопровождает еще один грандиозный защитный механизм – буквально бешеная идеализация образа матери. Сила этой идеализации не раз поражала меня до такой степени, что я стал считать ее одной из основных черт психической организации серийных убийц, – об этом уже говорилось выше. Невзирая ни на какие превратности судьбы, даже если все факты противоречат этому, образ матери располагается на пьедестале, остается священным и в подавляющем большинстве случаев неприкосновенным. Первая мысль, возникающая у психиатра, заключается в том, что преступные деяния, по крайней мере частично, имеют значение перемещенного матереубийства. Ни у кого так сильно, как у серийных убийц, не ощущается крайняя напряженность этой системы, которая от сознательной идеализации доходит до бессознательной ненависти. Кроме того, как я уже отмечал, эта совершенно непостижимая ненависть начинает казаться безразличием. Я, во всяком случае пока, ни разу не встречал серийного убийцу, который выражал бы осмысленную ненависть к материнскому образу. Он мог быть объектом исключительно дурного обращения, жертвой жесточайшего насилия и отказа в приобретении самостоятельности; за все, что совершила в отношении его мать, будут расплачиваться другие женщины. Серийные убийства – это следствие не сознательной враждебности по отношению к матери, а бессознательной ненависти, расщепленной и направленной на материнский образ.
5. Зло в поисках воплощения
Кто же вы, мистер Хайд? Теперь мы в состоянии ответить на этот вопрос: мистер Хайд представляет собой набор посттравматических мнемонических следов, только и ждущих, когда можно будет появиться на сцене и включиться в действие. В детстве наших убийц всегда есть травма отвержения и стресс. Но они никогда по-настоящему не видны, потому что развились в очень раннем возрасте и слишком масштабные, чтобы их можно было представить себе, облечь в символы и проанализировать с точки зрения психологии. Их следы дремлют там как резерв – на той самой мусорной свалке, в эпицентре разрушительности, в бочке с порохом, которая ожидает искры, способной взорвать субъекта. Когда расщепление в опасности, остается только один выход – повторить травмы из далекого прошлого, обратив их вспять: но на этот раз пострадает жертва. Джекил, сам того не зная, в какой-то мере выступает ведущим в игре при посредничестве бесчинствующего Хайда. Безумная мечта Джекила – стать хозяином Хайда, диктовать, когда тот снова должен совершить свое ужасающее деяние. В серийных убийцах нас зачаровывает их безумная попытка присвоить то, что ни в коем случае не может быть присвоено, – неосознанное стремление к смерти. То, что я метафорически называю психической областью преступления, действует как структура, притягивающая негатив. Она позволяет субъекту не быть отмеченным двойственностью или наличием внутреннего конфликта. Благодаря этой потребности в разделении можно защитить нечто, лежащее в основе расщепления: служа своеобразной стеной, оно одновременно укрывает и отсекает. Само расщепление, пока оно действенно, придает Джекилу на удивление невинный облик. Эта черта поражает в Жероме. Нас так и тянет сказать: «В глубине души он хороший парень!»
В этой связи остается лишь процитировать Паскаля, который так сказал о человеке: «Чем больше он стремится уподобиться ангелу, тем скорее превращается в животное». Тот, кто пытается стать ангелом, выходит за пределы человечности!
Джекил и Хайд не могут встретиться, потому что для Джекила это будет означать катастрофу. Именно в эти критические мгновения Хайд появляется в облике монстра и начинает действовать. Как только преступное деяние будет совершено, последует знаменитое «как ни в чем не бывало». Хайд испарится до следующего раза. Почему Джекил должен чувствовать себя ответственным за злодеяния Хайда? Именно из этих проступков он извлекает выгоду, превратив риск поражения в триумф. Ведь действовал Хайд! Ни один из наших убийц не испытывает чувства вины. Бесчестье и окончательный крах могут произойти только в результате внешнего вмешательства. Только когда Джекил и Хайд будут разоблачены, у доктора потребуют отчета за преступления Хайда. Когда его секрет станет достоянием гласности, на Джекила будут смотреть как на монстра. Сам он не ощущает себя чудовищем, потому что в эту минуту не помнит о дезорганизующих травмах, которые когда-то удерживали его на грани психической агонии. Единственное, что для него очевидно: он стал рабом «врожденной извращенности».
После чтения художественной литературы совершим краткий экскурс в мир кино. Стивенсон оживил отделенную часть Джекила. Как представить себе непостижимое? Как изобразить то, что не оставило после себя никаких зримых свидетельств? В этом и заключается задача сценаристов и режиссеров. Мягко говоря, многие из них брались за это дело: серийным убийцам посвящено невероятное количество фильмов. Сценаристы используют их как ярчайшее воплощение зла и борьбы с ним. В конечном счете само понятие серийного убийцы кинематографично. Роберту Ресслеру[48], автору словосочетания serial killer, принадлежат следующие слова: «Оглядываясь назад, полагаю, что при выборе наименования я держал в голове мыльные оперы, которые тогда были в моде и демонстрировались в субботу вечером. Каждая серия заканчивалась такой напряженной и драматичной сценой, что зритель неизменно возвращался на следующей неделе, чтобы узнать, что будет дальше»[49].
Цель серийных преступлений – инсценировка и воплощение в беззаконных деяниях того, что ранее не имело психического представления[50]. Напрашивается вопрос, не является ли совершенно неочевидный характер психологической травмы – а следовательно, и глубинный мотив преступных деяний, – причиной изобилия и даже переизбытка мифических, кинематографических и литературных образов, а также порожденного ими увлечения таким персонажем, как серийный убийца? Не в силах представить себе эту травму, оказавшуюся как бы в слепом пятне, публика начинает фантазировать, вкладывая в само преступление слишком глубокий смысл. После совершения первых убийств следует подготовка к следующим. Чем чаще субъект повторяет свои деяния, не будучи при этом задержанным, тем ближе то, что он ищет в себе, тем сильнее он приближается к извращенному сценарию. Но повторная активация перцептивных действий происходит не в психическом сценарии, а в реальной жизни. Напоминаю, что речь идет не о сексуальном извращении, а о сексуальной извращенности и нарциссическом извращении.
Парадокс заключается в следующем: фантазировать может весь мир, но не они, неизменно отмеченные бедностью воображения. Они действуют, а не размышляют, не зная, что ими движет. И чем меньше они думают, тем больше мы фантазируем за них. Серийному убийце приписывают целый спектр желаний, наслаждений и протестов. Будучи непостижимой для нашего понимания, его мотивация порождает всевозможные фантасмагории. Так, дегуманизацию себя и других, а также демонстративное безразличие мы находим в легендах о механическом убийце Големе. Угроза всему живому воплощается в мифической власти демиургов. Расщепление «Я» – это пресловутое соприсутствие доктора Джекила и мистера Хайда. Жадное поглощение того, чего они чувствуют себя лишенными, взывает к легендам о вампирах. И вот так жалкие неудачники принимают облик всемогущих эпических героев. В очередной раз мы попадаем в ловушку, отождествляя их с этим мифическим всесилием.
Изощренному обаянию этой современной парадигмы зла следует противопоставить реализм клинической практики. Только она позволяет освободиться от увлеченности, не поддаваться ей, избегать возвеличивания зла, даже если это происходит в процессе борьбы с ним (подобное нередко встречается в художественной литературе).
Что же касается профайлера, то он должен отследить путь серийного убийцы в обратном порядке, действуя во имя добра, – хотя для кого-то предчувствие зла может показаться подозрительным. Убийца превращает незалеченную психическую травму в преступную реальность. Посредством поистине алхимического преобразования профайлер меняет сценическую реальность преступления на психологическую. Он распознает психику убийцы. Из крови, спермы и пропитанного ужасом хаоса он заставит проступить личность преступника. В данном случае я не говорю о той помощи в расследовании, которая может быть оказана психиатрами или психологами, – речь идет о современной мифологии профайлинга.
В природе Хайда сеять зло, наносить ущерб жертвам. Итак, я перехожу к тому, что назвал преступной любовью с первого взгляда, то есть к встрече с несчастной будущей жертвой. Нечего и думать, что здесь может быть универсальный образец. Я уже говорил, что попытка измерить такое явление, как серийный убийца, – нечто из области фантазий. Таким образом, дальнейшие выводы касаются только части случаев. В своих изысканиях я опирался на исследования Клода Балье, касающиеся серийных насильников, и на работы американского психоаналитика Рида Мелоя[51], который изучал преступников‑психопатов. Вначале такой субъект бессознательно испытывает зависть. Будущая жертва обладает витальным началом, которого серийные убийцы изначально лишены и которое они тут же интуитивно обнаруживают. Многие нарциссические извращения восходят к архаическим представлениям о захвате энергии, оживлении, вампирской жажде. Их восприятие психической деятельности другого человека обратно пропорционально их интуиции в отношении собственной психической жизни. Кажется, будто витальная сила окружающих заполняет внутреннюю пустоту серийного убийцы. Парадокс состоит в том, что изначально эта встреча весьма опасна и для самого убийцы, так как в ней непосредственно участвует расщепленная зона. Истинное насилие осуществляется в той мере, в какой преступник ощущает опасность собственного уничтожения: ставка высока. В условиях обратной перспективы пассивность и страх травмы преобразуются в активность и торжество над другим человеком. Начиная с удивления, связанного с первым более-менее неподготовленным преступным деянием, этот матричный опыт будет постепенно осваиваться. Это освоение включает в себя предвкушение нападения, преследование, методы действия и перекликается с фрейдистским принципом удовольствия[52]. Оно подразумевает подготовку условий для возникновения чудовищного, «выходящего за рамки принципа удовольствия», с целью вернуться к еще одному фрейдистскому понятию – влечению к смерти. Иными словами, парадокс заключается в попытке управлять непреодолимым влечением к повторению – тем, что в принципе невозможно обуздать. Попытка контролировать травму заранее обречена на провал. Преступление едва ли может служить способом исцеления. Оно не окупается психически. Остается принуждение повторять его снова и снова.