К тому времени тот окончательно сменил свою сексуальную ориентацию, хотя не знаю, насколько об этом было известно Гитлеру, когда он посылал за ним. Сослуживцы-офицеры, знавшие Рема по войне, всегда утверждали, что тот был абсолютно нормальным, и даже описывали оргии в армейских публичных домах, в которых он принимал участие. Он точно подхватил сифилис в тот период, и, возможно, это в какой-то степени повлияло на Рема. Скандал разразился вскоре после его возвращения в октябре 1930 года. Каким-то образом в руки третьих лиц попали письма его партнеров-мужчин. Последовали обвинения. Генерал фон Эпп, который до путча Людендорфа был высокого мнения об организаторских способностях Рема, даже потребовал объяснений в связи с теми слухами и получил от Рема абсолютно лживое слово чести, что все подобные разговоры не имеют под собой никакой почвы. Позже, в 1932 году, скандал стал публичным, и, хотя его как-то удалось замять, Рем вполне открыто признавался в своем отклонении Тони Дрекслеру, а тот сообщил об этом мне. Гитлер совершенно точно никогда не имел никаких иллюзий по этому поводу, и, когда в 1934 году решил, что Рема необходимо расстрелять, его мнимый ужас был чистой воды притворством.

1 января 1931 года Коричневый дом был официально открыт в качестве штаб-квартиры партии. На третьем этаже для меня была отведена тесная комнатка, которая мне показалась весьма неудачно расположенной, потому что иностранным корреспондентам в поисках приходилось плутать по всему зданию. Моим непосредственным соседом был Генрих Гиммлер. До тридцатых годов он был лишь второстепенным нахлебником внутреннего круга нацистской партии, но Гитлер в конечном счете нашел для него место и поручил ему создание специального отдела безопасности, ответственного за свою охрану. Поначалу его рост был медленным, и лишь через некоторое время размер отдела увеличился всего до трех человек, однако позже он занимался заполнением концентрационных лагерей, и под его крылом было сформировано тридцать пять дивизий СС. Если бы кто-нибудь тогда описал мне такое развитие событий, я бы посоветовал ему обратиться к врачу.

Именно в кабинете Гиммлера я впервые увидел молодого Бальдура фон Шираха. Что подвигло его родителей дать ему такое романтическое имя, я не знаю. Но этого было достаточно, чтобы уничтожить его до конца жизни. Он говорил на действительно хорошем английском. Однажды он заявился в мой кабинет, чтобы выяснить, возьму ли я его своим секретарем, или адъютантом, как это называлось в нацистской фразеологии. Он облокотился на край моего стола, взял ручку и стал играть с ней, перекладывал с места на место другие вещи, пока мы говорили, в общем, он стал меня раздражать, и я спросил Шираха, где его учили манерам. Это стало плохим началом наших отношений: после этого он всегда плохо ко мне относился. Правда, потом он женился на Хенни Гоффман, а в свое время даже считался золотым мальчиком партии, практически наследным принцем.

Что касается моих номинальных обязанностей, то я был не особенно ими доволен. Гитлер так и не избавился от своих привычек со времен посиделок в кафе и своей врожденной неспособности придерживаться расписания. Я договаривался о встречах с журналистами, а он забывал об этом, или мне приходилось целый день охотиться за ним, бегая по местам, где его можно было найти. Вся его жизнь была экспромтом в стиле богемы. Гитлер обычно появлялся в Коричневом доме в одиннадцать или двенадцать часов, как ему было удобнее. Он сообщал о своем приходе или не сообщал, а люди могли ждать его часами.

Единственным местом, где его можно было с большой вероятностью застать, оставалось кафе «Хек», в котором он заседал примерно с четырех часов. Он ненавидел любые собрания, где ему могли задать неудобные вопросы, и предпочитал неформальные встречи в кафе, где у него была неограниченная возможность разглагольствовать, не вступая в дискуссии. Обычно люди слушали его завороженно, и добиться от Гитлера чего-либо по делу было крайне сложно, потому что все просто молча смотрели ему в рот, и приходилось ждать часами, чтобы остаться с ним наедине для разговора. Со временем он понял, что я прихожу не для того, чтобы слушать одни и те же рассказы из истории партии по пятнадцатому разу, и что у меня есть конкретные вопросы, требующие обсуждения, но в тот период он этого еще не понимал.

Я делал что мог. В Париже работал вполне дружелюбно настроенный журналист Густав Эрве, редактор La Victoire, с которым мы обменивались открытыми письмами, где пропагандировали франко-немецкое понимание и сотрудничество. Работал я и со старым Германом Баром, очень уважаемым австрийским фельетонистом и писателем. Он был убежденным католиком, но где-то опубликовал статью, в которой не без приязни отзывался о нацистском движении, и я убедил Гитлера воспользоваться престижем Бара и напечатать эту статью в иллюстрированной Beobachter. Розенберг разнес статью в пух и прах, после чего Бар взбесился и больше не имел с нами ничего общего. Был португальский журналист из лиссабонской Diário de Notícias. Я пытался заставить Гитлера перекинуться с ним парой слов в кафе «Хек», но проблема заключалась в том, что Гитлер совершенно не представлял, о чем можно говорить с иностранными журналистами. Он желал их видеть обращенными в нацизм заранее либо ожидал, что они станут его страстными сторонниками. Он совершенно не владел искусством говорить дружелюбные банальности, с помощью которых настоящий политик общается с прессой. Наш португальский гость был очень раздосадован. Он провел несколько дней в дорогом отеле «Регина» и ничего не получил взамен и, конечно, написал очень неприятную для нас статью. Она попала в руки Филипа Боулера, одного из адъютантов Гитлера, который прекрасно говорил на португальском, так как долгое время провел в Бразилии. Так что в конечном счете все ополчились на меня за то, что я не делаю свою работу должным образом.

Читая свое письмо от 9 февраля 1931 года, я вижу, что все мои сомнения только усилились. Тогда по просьбе моего друга, Карла Оскара Бертлинга, я связался с неким Максимилианом фон Гаммом, который просил меня подыскать ему какую-нибудь работу в партийной организации. Вряд ли мой совет его обнадежил: «Внешняя и внутренняя политика НСДАП, вдохновленная идеями русского немца Альфреда Розенберга, настолько нелепа, если не сказать криминальна, что сейчас я предвижу лишь новую катастрофу, надвигающуюся на партию. Антирелигиозная агитация, поднятая этим мифоделом, приведет лишь к национал-большевизму… Большинство людей в руководстве партии – жалкие посредственности, ничего хорошего от продолжения их влияния не произойдет… У вас будет причина поблагодарить меня, если мне удастся отговорить вас присоединяться к нам… Мне очень грустно писать вам это, но если Гитлер не станет на позиции разума, то, несмотря на весь свой талант оратора, он так и останется лишь нарушителем спокойствия, никем больше. Все свидетельствует о том, что у него нет качеств, необходимых лидеру Германии».

Тем не менее я опять оказался волей-неволей втянутым во внутренние партийные склоки. В апреле 1931 года Гитлер потащил меня в Берлин, где части СА подняли мятеж против руководства. Им не платили, и они думали, что их отстраняют от подлинного участия в политической борьбе. Гитлеру пришлось кататься по пригородам и со слезами на глазах умолять штурмовиков положиться на него, обещать доказать, что их интересы защищены. Ему удалось восстановить порядок. На следующий день мы сидели в своего рода отеле для коммивояжеров под названием «Герцог фон Кобург» напротив вокзала Анхальтер: Геббельс, Гитлер и Вальтер Штеннес, которого обычно называют лидером мятежа, но на самом деле он был скорее жертвой. Мне он показался весьма порядочным человеком, он был племянником кардинала Шульта Кёльнского. Он отвел меня к одному из открытых окон, где наш разговор мог заглушить шум транспорта, и сказал: «Понимает ли Гитлер, что истинный зачинщик этого мятежа стоит перед ним?» – он имел в виду Геббельса. «Он провоцировал всех выйти с демонстрацией на улицы вопреки приказу Гитлера не встревать в драки, а теперь они винят во всем меня». Частично проблема заключалась в том, что часть денег, которые предназначались для формирований СА, прикарманил предпочитавший роскошь Геббельс. У него как раз бурно развивался роман с его будущей женой Магдой, которая в то время была замужем за герром Квандтом, и ему, по-видимому, было необходимо произвести на нее впечатление своей властью и достатком. Штеннесу потом удалось без последствий выпутаться из этой истории, после чего он уехал в Китай и стал советником Чан Кайши.

Гораздо более важная встреча состоялась вскоре после нашего возвращения в Мюнхен, когда Ауви снова гостил у меня вместе с Герингом и привез письмо Гитлеру от своего отца, кайзера, который, хоть и в общих фразах, более или менее формально назначал Ауви своим представителем в нацистском движении и обещал поддержку и благосклонное отношение. Сам я этого письма не видел. Я стоял в двух-трех метрах в стороне, когда Гитлер получил письмо, молча его прочел, сложил и отправил в карман с одобрительным мычанием. Позже Ауви сказал мне: «Гитлер должен быть очень доволен этим. Мой отец достаточно явно обещает ему свою посильную поддержку, а я со своей стороны буду сдерживать Гитлера, насколько мне это удастся». Потом, имея в виду возможную реставрацию монархии, добавил: «В конце концов, я лучший скакун в конюшне Гогенцоллернов».

Ауви оставался моим гостем несколько недель и постоянно звонил в Доорн и Потсдам[38]. Мне это влетело в копеечку. Гитлер был достаточно проницателен, чтобы понимать, что поддержка монархистов могла стать существенным фактором, и на самом деле играл на надеждах на реставрацию германских королевских семей многие годы, по крайней мере пока это было ему выгодно. «Я считаю монархию очень подходящей формой государственного правления, особенно в Германии, – сказал он мне однажды, и, разумеется, так же он разговаривал со всеми, кто хотел в это верить. – Эту проблему нужно очень тщательно изучить. Я готов принять Гогенцоллернов в любое время, но в других землях нам, возможно, потребуется посадить регента, пока мы не найдем подходящего правителя». Когда пришло время, он еще раз поддержал эту иллюзию, назначив некоторое число людей рейхштатхальтерами (королевскими губернаторами), среди которых самым известным был генерал фон Эпп в Баварии. Гитлер был крайне низкого мнения о наследном принце, которого считал легкомысленным, интересующимся только лошадьми и женщинами, и, хотя симпатизировал его брату Ауви, не питал иллюзий по поводу его способностей. «Возможно, новый кайзер уже марширует в наших рядах в роли простого члена СА», – сказал он мне однажды, и я знал, что принца, которого он имел в виду, зовут Александр, сын Ауви от первого брака.

Именно благодаря Ауви больше, чем кому-либо, во мне ожила надежда на будущее партии. Он гораздо более оптимистично смотрел в будущее, чем я, и во многом благодаря его примеру я официально вступил в ряды партии. Примерно в августе 1931 года он вышел из рядов «Стального шлема»[39] и присоединился к НСДАП. Мы зарегистрировались в один день, и в результате множества перетасовок членов партии, которые происходили постоянно, мы получили смежные номера: 68 и 69.

Был еще один фактор, сцементировавший мои отношения с Гитлером. Экономический кризис теперь затрагивал все стороны жизни в Германии, и наша семейная фирма тоже не оказалась в стороне. У меня был долгий разговор с моим братом Эдгаром, когда я хотел понять, готов ли он взять меня на работу в качестве директора на полный рабочий день, но он сказал мне, что фирма находится в бедственном положении и об этом не может быть и речи. Я оказался в довольно безвыходном положении. И совершенно точно не собирался работать на Гитлера бесплатно. Я пытался придумать наилучший выход из этой ситуации и как-то обедал в кафе «Хек», когда туда вошел Гитлер.

Я сидел с Отто Гебуром, актером, который никогда не встречался с Гитлером, так что я представил их друг другу. Помню, как Гитлер восторгался тем, как он играл Фридриха Великого, так что я представил его в качестве «Его Величество король Пруссии». Это позабавило Гитлера, и они хорошо поладили друг с другом, что привело Гитлера в благодушное расположение духа к тому моменту, когда Гебуру надо было уходить. Мы пространно болтали о работе, которую он хотел, чтобы я делал, и я сказал ему, что нахожу ее весьма разочаровывающей и что не смогу продолжать, если только некоторые мои расходы не будут оплачиваться. «Сколько вам нужно? – спросил Гитлер. – Приемлема ли будет сумма в тысячу марок в месяц?» «Ну что ж, для начала этого хватит», – сказал я, но, как оказалось, это было все, чего я смог добиться от него, даже после того, как они пришли к власти. Несмотря на все мои дурные предчувствия, теперь я был накрепко связан с Гитлером в поворотный психологический момент его жизни.

Глава 9

Гели Раубаль

Гитлер приобретает роскошную квартиру. – Амуры его племянницы. – Порнографические рисунки и шантаж. – Бесталанное сопрано. – Неохотный арендатор. – Суицид. – Тело и отсутствие дознания. – Харакири и беременность. – Герострат-импотент

С поступлением денег из Рура Гитлер наконец-то покинул свою маленькую квартирку на Тирштрассе и перестал строить из себя лидера рабочей партии. Незадолго до конца 1929 года он переехал в симпатичные девятикомнатные апартаменты в доме номер 16 на Принц-Регент-плац в одном из самых дорогих районов города. С собой он взял фрау Райхерт, свою домохозяйку с Тирштрассе, и ее мать, фрау Дахс. Потом в качестве слуги он взял к себе офицера запаса Винтера, который служил адъютантом у генерала фон Эппа. Позже Винтер женился на камеристке графини Терринг, и эта пара стала главной прислугой в квартире. Ангела Раубаль, сводная сестра Гитлера, которую он привез из Вены, оставалась вести дела в доме в Берхтесгадене.

Ее дочь Гели к тому времени была крепкой девушкой двадцати одного года от роду. Пару лет до этого она снимала комнату в Мюнхене недалеко от старой квартиры Гитлера и, как мне кажется, сделала попытку показать, что поступила на какой-то курс в университете. Один из периодов своего обучения она закончила довольно быстро, и уже вскоре у нее завязался роман с Эмилем Морисом, водителем Гитлера. Хотя в своих чувствах она не была особенно постоянна. Морис однажды пришел в ярость, когда застал ее в обществе студента, которого он прогнал из комнаты взашей.

Гитлер узнал об этой связи, но поначалу его реакция не зашла дальше гнева на Мориса. По своему обыкновению, он не выставил его прямо, все-таки этот человек был старым членом партии, но Гитлер понемногу стал отстранять того от дел, снизил зарплату, и в конечном счете Морис ушел сам. Насколько я знаю, был какой-то незначительный иск в суд по поводу денег, а потом эту работу получил Юлиус Штрек.

Ангелика (Гели) Мария Раубаль (1908–1931) – племянница Адольфа Гитлера (дочь единокровной сестры Ангелы Раубаль-Гитлер, впоследствии Ангелы Раубаль-Гаммитцш)