Нацисты были лишь одной из множества правых радикальных организаций, расцветших в то время в Баварии. На самом деле, за исключением козыря в виде Гитлера, они не были ни самыми многочисленными, ни самыми влиятельными. Бавария стала прибежищем для пестрой толпы военных националистов, некоторые из них были безработными членами бывших Добровольческих бригад, которые помогли армии разбить солдатские Советы, размножившиеся по всей Германии после войны. Было две причины, по которым им давали возможности свободно плести заговоры и агитировать в Баварии. Во-первых, в католической, сепаратистски настроенной Баварии всегда существовала неприязнь к протестантскому Берлину и центральному правительству. Во-вторых, баварцы уже были по горло сыты достижениями коммунизма послевоенных режимов Курта Эйснера и Эрнста Толлера, и после их изгнания правительство оставалось в руках рейхсвера и преемников консервативного правительства. Учитывая, что центральное правительство в основном состояло из социалистов, баварские власти активно искали способы противостоять ему и поощряли всех ожесточенных правых радикалов, которые стекались на юг в поисках убежища.

Назвать тогдашнюю ситуацию запутанной было бы слишком мягко. Большинство баварцев хотели восстановить монархию Виттельсбахов. Но одни хотели, чтобы король снова правил независимой Баварией, другие желали, чтобы он стал предводителем новой дунайской конфедерации, а третьи ратовали за провозглашение семьи кайзерами Германии. Признанным лидером правого крыла беженцев со всей Германии был Людендорф, но баварские националисты от него отвернулись за его сумасшедшие нападки на Римскую католическую церковь, а его последователям не доверяли, потому что те были пруссаками. Оккупация Францией Рура в январе 1923 года стала последней каплей, и целый год прошел в яростной националистической агитации, и наиболее непримиримые организации оказались в Баварии. Основной задачей Гитлера была попытка объединить различные патриотические организации и заручиться поддержкой баварского правительства и в особенности местных частей рейхсвера, чтобы устроить марш на Берлин, свергнуть социалистическое правительство и аннулировать условия Версальского мирного договора. То, что он сумел зайти так далеко, было удивительным примером того, чего может добиться один решительный человек в смутные времена.

Он более или менее открыто сотрудничал с людьми из бригады Эрхардта, хотя между ними было сильное взаимное недоверие, и именно в борьбе за сохранение СА в виде отдельной организации Геринг одержал вверх. Когда я начал посещать офис Beobachter, который служил штаб-квартирой заговорщиков, два человека, охранявшие кабинет Гитлера, не входили в СА, но были из группы «Консул», той части организации Эрхардта, которая стояла за убийствами Эрцбергера и Ратенау, хотя и нет никаких причин предполагать, что Гитлер был как-то замешан в этих убийствах.

В любом случае, для меня всегда оставалось загадкой, как в таком месте можно было работать.

Гитлер был человеком, который считал, что всего можно добиться с помощью речей, а бумажные дела оставить на откуп мелким служащим. Он доводил всех до белого каления, потому что никогда нельзя было знать, появится ли он в назначенное время на встрече, а добиться от него какого-либо конкретного решения было совершенно невозможно. Одним нашим несчастным соратником, который еще сыграет свою роль в этом повествовании, был капитан Ганс Штрек, доверенный человек Людендорфа. Бывший артиллерийский офицер, служивший в департаменте планирования Баварской армии, он хотел организовать работу офиса в эффективном ключе. Когда он попытался навести порядок в гараже, уволив часть водителей, которые систематически опаздывали на работу, то Гитлер настоял, чтобы их восстановили в должности, поскольку они были старыми членами партии. В конце концов он сдался. Подполковник Гоффман, человек Эрхардта и адъютант Геринга, жаловался на то же самое. Герман был ленив. Его машина приезжала спустя несколько часов после начала встречи, с Карин на заднем сиденье, болтающей с какой-то своей титулованной подругой. И раньше, чем их успевали затащить к себе, они уже исчезали, уехав обедать в один из фешенебельных ресторанов.

Несмотря на все это, Гитлер продолжал неистово вещать. «Майне геррен, – говорил он, когда его удавалось затащить на закрытое собрание, – не отвлекайте меня деталями. Для них еще будет достаточно времени. Через две недели мы начнем действовать, и будь что будет» – в такой постоянной неразберихе все мы были крайне взвинчены. Были бесконечные марши и демонстрации, военные смотры и речи и бряцание оружием, но никогда не принималось каких-то конкретных решений. Одно жуткое фиаско случилось в ходе большого смотра полувоенных формирований на Фротманингер-Гайде. После него предполагалось, что отряды промаршируют в город и займут здания правительства. Единственной проблемой было то, что дождь лил как из ведра, и Геринг, разъезжающий вперед и назад на белом коне, с лентой «За заслуги», затянутой вокруг шеи, промок до костей. Некоторые готовы были маршировать, большинство нет, и в конечном счете все закончилось тем, что лидеры вернулись в мою квартиру на Генцштрассе за так необходимым горячим кофе.

Примерно в то же время, первого мая, похожая демонстрация проводилась в Обервизенфельде, для которой несколько штурмовиков СА захватили на военном складе несколько пулеметов. В рейхсвере этим бойцам разрешали тренироваться с оружием уже несколько недель, и, по-видимому, те подумали, что имеют на это право. Однако в штабе решили, что все зашло слишком далеко, и заставили штурмовиков вернуть все назад. Это оказалось болезненным ударом по престижу Гитлера.

Движение было гораздо более военизированным в те дни. Тогда еще было не так много свастик, а во главе процессии всегда несли военный штандарт Германии. Штурмовики СА обычно маршировали вместе с людьми из Союза «Викинг», которые входили в военные формирования Эрхардта. Музыка была баварской, но цвета были черными, белыми и красными – цветами кайзеровского рейха. На самом деле имперский флаг дал имя другой организации, «Рейхскригсфлагге», возглавляемой капитаном Ремом, и именно там я первый раз встретился с ним. Он был политическим советником у генерала фон Эппа, освободившего Мюнхен от коммунистов в 1919 году, и все еще служил офицером в Мюнхене в штабе местного командующего армией генерала фон Лоссова. Этот человек имел значительное влияние на Гитлера и был главным связующим звеном с рейхсвером.

Тогда ли он приобрел свои наклонности, из-за которых стал пользоваться дурной славой, – вопрос открытый. Безусловно, в войну он, как и нормальные мужчины, интересовался женщинами, а некоторые говорят, что он стал гомосексуалистом после двух лет изгнания, проведенных в Боливии, в конце двадцатых годов. Но если Гитлер и не был тогда явным извращенцем, вокруг него такими были очень многие. Гайнс и еще пара лидеров патриотических организаций получили известность из-за пристрастий такого рода. И когда я вспоминаю свои ранние контакты с нацистским рекрутером, то понимаю, что вокруг Гитлера было слишком много людей такого склада.

Частью его смутного сексуального облика, который только начинал интересовать меня, было то, что, мягко говоря, он не испытывал явного отвращения к гомосексуалистам. Думаю, верно, что в любом подобном мужском движении, где во главе стоит один мужчина, непременно найдутся неявные сексуальные извращенцы. Такие обожатели мужчин всегда притягиваются друг к другу, и, благодаря тесной связи внутри группы и взаимной поддержке, им, как правило, удается занять некоторые ключевые посты. Но балты и пруссаки, которые составляли большую часть этих организаций, казалось, не разделяли моих опасений. «Не волнуйтесь, эти люди будут драться как львы против большевиков. Они будут как спартанцы древности, – говорили они. – Когда они попадают на фронт к врагу, для них это становится своего рода Liebestod[25]». Гитлер всегда уклонялся от этой темы. «Мои самые приверженные последователи не должны быть женатыми мужчинами с женами и детьми, – заявлял он. – Люди, связанные семейными узами, не годятся для уличной борьбы».

Именно в компании Рема я снова увидел Генриха Гиммлера, однако их связь была не той, о которой вы могли подумать. Школьный подхалим стал своего рода адъютантом, который занимался административными вопросами в «Рейхскригсфлагге», пока Рем исполнял свои военные обязанности. У него было бледное, круглое, бесстрастное лицо, почти как у монгола, и выглядел он совершенно безобидно. Никогда в те годы я не слышал, чтобы он поддерживал расистские теории, хотя впоследствии Гиммлер стал одним из самых ярых их поклонников. В то время когда я потерял его из виду, он учился на хирурга-ветеринара, кажется в Вайгенштефане, но, думаю, так и не закончил обучение. Возможно, это было лишь одним из этапов обучения на сельскохозяйственного управляющего, но, как мне кажется, имея дело с беззащитными животными, он приобрел равнодушие к страданиям, которое потом стало одной из самых пугающих его черт. Тем не менее у нас было общее баварское прошлое, кроме того, я учился у его отца, что вместе добавило немного теплоты в наше знакомство. Он всегда относился ко мне вежливо и приветливо, даже по-дружески.

После прихода нацистов к власти это оказалось полезным. Когда Розенберг и его клика сформулировали свои идеи относительно крестового похода против России, я иногда вспоминал в мыслях отца Гиммлера. В свое время отец Гиммлера предпринял выдающееся путешествие на санях через Россию до Новой Земли, и он никогда не смог забыть своих впечатлений от ее бескрайних просторов. В школе он часто рисовал мелом карту на доске и доказывал невозможность завоевания России с запада. «Россия – это открытый треугольник, – говорил он. – Кто бы ни пытался напасть на нее с запада, сумеет захватить лишь огромные снежные пустоши и неизбежно повторит печальную судьбу Наполеона». Я помню его доводы и рисунки абсолютно четко и иногда цитировал его, пытаясь опровергнуть доводы Розенберга и компании. Но приятели его сына полагали, что им лучше знать!

Чтобы развеяться от этой атмосферы постоянного противостояния, Гитлер часто ходил в кино по вечерам, это был его способ расслабиться, которым он пользовался многие годы, даже когда уже стал канцлером. На самом деле я знаю, что иногда он даже откладывал серьезные совещания, для того чтобы посмотреть фильм. Одним из популярных фильмов того времени был «Король Фридрих» в двух сериях, с Отто Гебуром в роли Фридриха Великого. Я посмотрел первую серию годом раньше в Гармише с Рудольфом Коммером, а вторая серия шла много недель весной 1923 года в кинотеатре на площади у Зендингерских ворот. Мы с женой взяли с собой Гитлера на сеанс. Он был крайне впечатлен, но, как и следовало ожидать, больше всего ему понравилась сцена, в которой старый король в исполнении Альберта Штейнрука угрожал обезглавить наследного принца. «Это лучшая часть фильма, – напыщенно произнес Гитлер, – классический пример дисциплины, когда отец готов приговорить своего собственного сына к смерти. Великие дела требуют жестких мер». Потом мы перешли к разговору о движении сопротивления в Руре во время французской оккупации, и я привел ему в качестве исторической параллели русское сопротивление Наполеону. Внезапно Гитлер взорвался: «Ханфштангль, я говорю вам, что только партизанские действия будут эффективны. Если бы русские хоть сколько-нибудь сомневались в 1812 году, Наполеон никогда не был бы побежден, а Ростопчин никогда не осмелился бы сжечь Москву. Какое значение имеет, что пара десятков наших рурских городов превратятся в пепел? Сто тысяч погибших ничего не значат, если они сложили головы во имя будущего Германии». Меня как громом поразило, мы шли по открытой улице и как раз проходили мимо монумента Шиллеру. Я смог только пожать плечами и сказать, что Ростопчин – это плохой пример, потому что у нас в Германии нет самого главного стратегического элемента той войны – бескрайней территории России. Тогда еще нельзя было предугадать, что этот пироманьяк в душе Гитлера вырастет в законченного нигилиста, готового увидеть Германию превращенной в пыль и пепел.