Я сел на поезд до Берхтесгадена, но обнаружил там Гитлера в мрачном настроении. Нет, так много дел, и там все равно будет так много других людей со своими речами, это не стоило его времени. Он немного приободрился, когда я предложил устроить торжественную процессию и провезти гроб по Германии, как это было во время похорон президента Линкольна, которые видела моя мать и о которых так часто мне рассказывала. Это оказалось неосуществимым, но я был вооружен работами Карлейля и привел Гитлеру цитату о том, что «любая нация, которая не уважает своих мертвых, больше не может называться нацией». Это его очень глубоко тронуло, и мы вместе засели за написание общей схемы речи вокруг этой основной идеи.

К тому времени уже было довольно поздно, и я решил остаться на ночь в пансионате, где часто бывал Гитлер. Там было очень людно, и я встретился с Экартом, который пребывал в самом разочарованном настроении, чем сильно охладил мой пыл. Место называлось пансионом «Мориц», которым управлял бывший автогонщик Бюхнер. Его жена, Элизабет, была похожа на Брунгильду со сверкающими золотыми зубами, и она стала очередной из безрезультатных возвышенных страстей Гитлера. Он изображал для нее романтического революционера, расхаживая вокруг и щелкая хлыстом из кожи носорога, который та ему подарила. Прежде чем мы отправились спать, Экарт излил мне то, что накопилось у него в душе по поводу Гитлера. «Вы знаете, Ханфштангль, – говорил он, – с Адольфом случилось нечто совершенно неправильное. У него развивается неизлечимый случай мании величия. На прошлой неделе он вышагивал по двору здесь со своим чертовым хлыстом и выкрикивал: „Я должен войти в Берлин, как Иисус в Иерусалимский храм, и изгнать оттуда ростовщиков“ и еще более несусветную чушь. Я говорю вам, если в нем победит этот комплекс мессии, он погубит нас всех».

У меня возникла еще одна идея – попросить Шахляйтера освятить штандарты отрядов СА, которые примут участие в демонстрации в память Шлагетера, и я очень обрадовался, когда Гитлер с этим согласился. После речей – Гитлер выступал последним и имел тогда один из самых своих громких успехов – они промаршировали строем до церкви Св. Бонифация за Кенигплац, где хранятся останки Людвига I Баварского, а их флаги были освящены святой водой, после того как Шахляйтер произнес очень волнующую проповедь, посвященную «великому освободительному движению» и так далее. Что случилось парой дней позже? Розенберг выпустил Beobachter с очередной своей крайне антирелигиозной передовицей с идиотскими оскорблениями в адрес Христа и насмешками над католиками. Это уже был перебор. Бедный Шахляйтер был в ярости, и спустя недолгое время ему пришлось покинуть свой дом в храме Св. Бонифация из-за поднявшейся бури. Я потребовал объяснений от Гитлера, сказав ему, что Розенберг все портит, но, как обычно, он нашел какие-то оправдания и сказал, что поговорит с Розенбергом, однако в итоге не сделал ничего.

Все, что осталось от моего участия в тех событиях, была песня о Шлагетере, которую я сочинил тогда и которая позже стала неотъемлемой частью нацистского оркестрового репертуара. Я не умею писать музыку, поэтому просто наиграл мелодию и попросил старого королевского дирижера сделать к ней оркестровку.

События, связанные с Шлагетером, накалили общую обстановку до предела, и, несмотря на свое разочарование, я решил оставаться как можно ближе к Гитлеру в надежде, что у меня будут более благоприятные возможности, чтобы удержать его от крайностей. Я был очень занят, приводя дом в Уффинге в порядок, и устроил так, чтобы вокруг него возвели высокую каменную ограду, по смутным соображениям безопасности, предполагая, что в случае чрезвычайной ситуации это место окажется хорошим убежищем. Однажды к нам зашел Гитлер и остался на обед, после чего уехал в Мурнау, где он должен был выступать на собрании. Не помню точно почему, но много людей приехали из Мюнхена послушать его, а после выступления мы отправились в дом Готфрида Федера, проживавшего неподалеку. Федер был одним из основателей партии и ее финансовым экспертом, но при этом оставался безнадежным сумасбродом. Не хочу заострять на этом внимание, но он был таким смуглым, что его прозвище в партии было Нубийский Банщик. Он ни в коей мере не был неотесанным мужланом и приходился шурином историку Карлу Александру фон Мюллеру. У него была привлекательная жена с очень приятным сопрано, и после ужина и кофе я сел за пианино и аккомпанировал ей. Это был чудесный августовский вечер. Двери были открыты, луна светила, а Гитлер расслабился и наслаждался жизнью.

И только мы стали поздравлять друг друга с тем, что нам удалось немного его развеять, как один из гостей настоял на том, чтобы начать напыщенную философскую дискуссию. Это была Матильда фон Кемниц, которая стала второй фрау Людендорф. Она была очень заметной крупной женщиной, которая, как мне кажется, уже тогда внесла свою лепту в зарождающиеся разговоры об основании новой нордической религии, которые потом полностью заполнили умы многих людей. Она вещала о Вселенной и нордической крови и стала раздражать Гитлера. «Насколько я знаю, у слова Вселенная есть только астрономическое значение», – попытался он оборвать ее. Но это было слишком материалистично для нее. Она продолжила говорить о необходимости создания новой философии, пока Гитлер не вмешался в ее монолог и не сказал: «Это не мое дело – создавать новую философию. Мои проблемы исключительно практические и политические. Возможно, в будущем какой-нибудь философ сумеет уложить все, что мы совершим, в аккуратные рамки новой системы».

К сожалению, это лишь оказалось тем началом, которого ждала его оппонент. Встав во весь рост (она носила что-то вроде муслиновой накидки, и каждая черта ее массивного тела была видна исключительно отчетливо), она объявила: «Но, герр Гитлер, этот философ уже стоит перед вами». Это было слишком даже для Гитлера, который отвел взгляд от ее силуэта и встал, чтобы уйти. Было уже довольно поздно, но Федер заставил нас остаться с ними. Так что в конечном счете мы вдвоем заняли одну спальню, Гитлер на кровати, а я на диване в его ногах. «Вот видите, – сказал я ему, – вам придется иметь дело не только с коммунистами, но еще и с целой ордой таких вот фанатиков. Они вас еще достанут. Не уверен, что вы сможете спокойно спать сегодня». Он ухмыльнулся. Я часто так поддразнивал его и был, наверное, единственным человеком, которому он позволял так подшучивать над собой.

Политическая ситуация в Баварии к этому времени была очень неспокойной. Падение правительства Куно в Берлине 13 августа и постепенное нарастание французского давления в Руре дали новый импульс националистической агитации. В начале сентября в Нюрнберге сто тысяч человек из патриотических организаций прошли парадом перед Людендорфом и провозгласили его главой альянса под названием «Немецкий союз борьбы». Немного спустя Гитлер был назначен его политическим лидером. 26 сентября баварский премьер-министр фон Книллинг объявил чрезвычайное положение и назначил генерала фон Кара уполномоченным комиссаром с высшими административными полномочиями. В тот же день президент Эберт в Берлине делегировал исполнительные функции правительства рейха министру обороны Гесслеру и главе рейхсвера генералу фон Зеекту с предписанием поддерживать закон и порядок среди командиров местных военных соединений. Командующим войск в Баварии был фон Лоссов, который все еще был поклонником Людендорфа и относился к берлинскому правительству с достаточным презрением, чтобы игнорировать его приказы. Он занял выжидательную позицию, готовый использовать свои силы на стороне тех, кто захватит инициативу: с одной стороны Людендорф и Гитлер, с другой – баварские сепаратисты, которые могли рассчитывать на поддержку фон Кара.

Хотя я узнал об этом много лет спустя от родственника моей второй жены, полковника Зельхова, примерно 11 марта 1923 года состоялась секретная встреча между Зеектом, Лоссовом и Гитлером.

Зельхов был в то время адъютантом Зеекта и, в отличие от адъютанта Лоссова, капитана Окснера, был единственным присутствующим там посторонним. Зеект приезжал в Баварию с инспекцией, и незадолго перед отъездом Лоссов уговорил его встретиться с «политическим пророком», который, по убеждению Лоссова, должен был сыграть серьезную роль в будущем. Встреча происходила в штаб-квартире армии, где Гитлер произнес полуторачасовую речь о текущем положении дел. Он говорил о французах в Руре, литовцах в Мемеле, коммунистическом правительстве в Тюрингии и предположил, что Германия находится на грани краха. Его план включал создание коалиции патриотически настроенных людей, формирование большого числа милицейских отрядов под знаменами СА и увеличение численности армии. Следовало изгнать французов из Рура и разорвать оковы Версальского мирного договора. В конце он взглянул на Зеекта и сказал: «Герр генерал, я предлагаю вам возглавить все движение германских рабочих».

Зеект, который внимал этому представлению не перебивая, коротко ответил: «Герр Гитлер, как вы относитесь к военной присяге о верности?» Гитлер вскочил со стула: «Герр генерал, мое предложение никоим образом не конфликтует с вашим долгом. Само собой очевидно, что вы не можете нарушить свою клятву веймарскому правительству. Мы, национал-социалисты, видим это дело так: члены современного марксистского режима в Берлине будут висеть на фонарных столбах. Мы сожжем рейхстаг, и, когда все уляжется, мы предложим вам, герр генерал, возглавить всех немецких рабочих».

Теперь настал черед Зеекта встать со своего места: «В таком случае, герр Гитлер, нам больше нечего сказать друг другу». Когда Гитлера проводили, Окснер подошел к Зельхову и прошептал: «С этого момента Зеект покойник». Возвращаясь в Берлин, Зеект несколько часов говорил со своим адъютантом в поезде об этом эпизоде. «Будь что будет, – прокомментировал он, – генерал фон Лоссов уверил меня, что Гитлер не сможет устроить путч без рейхсвера, и этого на данный момент достаточно. Я просто не верю, что части рейхсвера можно повернуть против других частей».

Гитлер никогда в разговорах со мной не упоминал об этой встрече. Зельхов записал подробности происходившего той ночью в своем дневнике, и эти свидетельства неопровержимы. Самым удивительным является то, что Гитлер имел настолько сильное влияние на Лоссова и его окружение, что Окснер мог допустить такое вопиющее нарушение военной дисциплины.

Такая ситуация конфликта лояльностей была как будто на заказ создана для Гитлера. Рейхсвер в прошлом благосклонно относился к нацистам, и, хотя эта поддержка несколько ослабела, ее можно было завоевать снова. Сепаратисты были соперниками, но ненависть к берлинскому правительству делала их потенциальными союзниками. Правильные действия могли объединить все группы в единый фронт. Нацисты завоевывали поддержку во многих слоях общества, и Гитлер чувствовал, что требовалась лишь какая-то общая демонстрация, которая позволила бы прояснить ситуацию. У него были могущественные союзники, и он мог позволить себе некоторые опасные вольности. Франц Гюртнер, министр юстиции Баварии, уже был тайным сторонником Гитлера, и благожелательная поддержка начальника полиции Пехнера и его главного помощника Вильгельма Фрика позволила ему избежать опасных обвинений в нарушении общественного спокойствия со стороны министра внутренних дел Баварии Швейера.

Гитлер продолжал непрерывную череду встреч и переговоров с Лоссовом, Пехнером, Ремом и Шойбнером-Рихтером, еще одним прибалтом и близким другом Розенберга, который был тесно связан с Людендорфом. Макс Эрвин Шойбнер-Рихтер был русским агентом в Константинополе во время войны, перешел на сторону Германии и занял место в одной из организаций правых радикалов в Мюнхене в качестве посланника белой русской и украинской эмиграции. Частью своего влияния он обязан тому, что уговорил великую герцогиню Кобургскую, родственницу российской царской семьи, проводить через него денежную помощь для патриотических организаций. Он был еще одним пропагандистом «удара в спину», видя в поражении Германии только потерю ресурсов и сдачу на внутреннем фронте, что, по его мнению, можно было обратить в свою пользу, захватив контроль над зерновыми ресурсами Украины и Белоруссии.