Книги
Мой друг Адольф, мой враг Гитлер
Это еще больше раздосадовало Гитлера, но было очень типично для двойных и тройных властных интриг в Баварии в то время. Даже некоторым нашим, казалось бы, надежным союзникам из «Союза борьбы» нельзя было доверять. Можно было положиться только на Рема и его «Рейхскригсфлагге». Действительно, он воодушевился и захватил военное министерство с кадетами-офицерами на следующий же день. С другой стороны, поддержка Эрхардта была под большим сомнением, хотя кое-кто из его «Викинга» все еще работал в Beobachter, чтобы показать свою близость с национал-социалистами. Я позвонил туда из Уффинга несколькими днями ранее, и меня случайно переключили на занятую линию, так что я стал свидетелем разговора, из которого стало ясно, что люди Эрхардта распределяли оружие из общих запасов крайне странным образом. Я предупредил Гоффмана, адъютанта Геринга, но он тоже был членом «Викинга», поэтому этот вопрос как-то замяли. Однако мои подозрения более чем подтвердились, когда в день путча Эрхардт примкнул к Кару.
И Эрхардт был не один. Капитан Каутер, другой помощник Геринга, также перешел на противоположную сторону и защищал министерство Кара, когда пришло время выбирать. Пехнер, смещенный с поста начальника полиции, но все еще обладавший большим влиянием, был еще одним сомнительным союзником. Он разными способами защищал Гитлера, и тот очень рассчитывал на его поддержку. Но когда грянул путч, Пехнер потерял самообладание, и Геринг с Ремом не получили от него никакой помощи, хотя он все равно оказался под подозрением, а потом попал на скамью подсудимых вместе с остальными.
Многие офицеры из дворянских семей в присоединившихся патриотических организациях открыто заявляли о лояльности нескольких сторонам. О наследном принце Руппрехте очень часто говорили как о Его Величестве, и большинство людей из «Союза борьбы» выглядели явными монархистами. Много лет Гитлер давал понять, что собирается восстановить монархическое правление, и впоследствии это принесло ему серьезную поддержку со стороны Брюнсвика, Гесса и Гогенцоллернов. Но в конечном счете, оказавшись преданными, им пришлось горько пожалеть об этом.
Как оказалось потом, более решающим фактором стало пренебрежительное отношение Гитлера к мнению католиков. Людендорф и значительная часть северонемецких, националистически настроенных оппозиционеров, которые нашли убежище в Баварии, были либо протестантами, либо отчаянными противниками Церкви и особенно католичества. Было ошибкой считать, что путч увенчается успехом только при их поддержке. Генерал фон Эпп, сам католик, был так сильно оскорблен Розенбергом, что стал абсолютно равнодушен к какому бы то ни было путчу, возглавляемому Гитлером и Людендорфом. После того как фон Эпп приказал отслужить мессу и благодарственный молебен на самой большой площади Мюнхена после освобождения в 1919 году, Розенберг стал иногда называть того в своих язвительных статьях в Beobachter «Muttergottes-General» (генерал – крестная мать). Это заставило фон Эппа полностью отвернуться от нацистов, и далее он имел с ними мало общего. Вместе с тем за ним готовы были пойти 25 тысяч резервистов лейб-гвардии, и его выступление на стороне Гитлера могло бы склонить чашу весов в его пользу.
Тогда это была фантастически запутанная ситуация, а Гитлер приказал Розенбергу и мне взять свои пистолеты и идти освобождать Германию. В то утро, словно демонстрируя свое подобострастное отношение к Лоссову, Völkischer Beobachter вышла с огромным рисунком на первой полосе, изображавшим генерала Йорка фон Вартенбурга, который выступил против Наполеона и с прусской армией переходил на сторону русских под Тауроггеном. Заголовок гласил: «Найдем ли мы второго генерала Йорка в час нужды?» Мы с Розенбергом обсуждали возможный эффект, когда к нам ворвался Гитлер. Бросив одобрительный взгляд на номер на столе, Гитлер сказал мне, поворачиваясь к выходу: «Я рассчитываю, что вы обеспечите удовлетворение интересов иностранной прессы». Через несколько мгновений до меня дошло. Заявление Гитлера по крайней мере заставило Розенберга отказаться от своей приводящей меня в бешенство привычки свистеть сквозь зубы, когда я с ним разговаривал, но действительно наступило время для действия, а не для препирательств.
Первой моей мыслью было устроить так, чтобы моя жена, которая как раз снова забеременела, и мой сын Эгон двух с половиной лет от роду смогли покинуть Мюнхен. Быстро дойдя до своей квартиры на Генцштрассе, которую я до сих пор держал в качестве временного пристанища, я сказал им собираться и тем же днем отправляться в Уффинг. Я также шепнул пару слов иностранным журналистам (в частности, Х.-Р. Никербокеру и Ларри Рью из Chicago Tribune), которые стекались в то время в Мюнхен в ожидании волнующих событий, что они ни в коем случае не должны пропустить собрание в «Бюргерброй Келлер» тем вечером, хотя я, конечно, не мог назвать им причину. Я сам был сильно сбит с толку в связи с дальнейшим развитием событий и попытался встретиться с Гитлером снова тем же днем, чтобы обсудить и прояснить ситуацию, но мне не удалось до него добраться. Мне сказали, что он на совещании с капитаном Эдуардом Дитлем из штаба Баварской армии, который был одним из основных информаторов Гитлера в рейхсвере, а позже командовал дивизией в Норвегии и Финляндии.
Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер (1884–1923) – немецкий дипломат и политический деятель, ранний соратник Гитлера.
Позже я узнал, что план путча на самом деле был разработан Шойбнером-Рихтером, который получил сведения, что Кар готов перехватить инициативу. Как бы то ни было, впоследствии все дивиденды получил Гитлер, потому что Шойбнер-Рихтер оказался одним из тех, кто погиб на Фельдернхалле на следующий день.
«Бюргерброй Келлер», в высшей степени уважаемая пивная, часто посещаемая людьми из тогдашних высших слоев общества, находится примерно в полумиле по Розенгаймерштрассе от центра Мюнхена, на другой стороне реки Изар. Я прибыл туда рано, около семи часов, и обнаружил, что территория оцеплена полицией, которая отказалась пускать в здание и меня, и иностранных журналистов, которые уже подошли. Из меня никудышный революционер, но вообще-то вся та сумятица свидетельствовала о крайней неорганизованности и любительской природе происходящего. И вот мы стояли там, а я пытался уговорить полицейских, чтобы они пустили нас внутрь. Гитлера нигде не было видно. Прошло, должно быть, около получаса или больше, когда подъехал недавно приобретенный им красный «бенц», и оттуда вылезли он сам, Аманн, Розенберг и Ульрих Граф. «Эти джентльмены со мной», – сказал он полицейскому инспектору тоном, не допускающим возражения, и все мы поспешили за ним внутрь.
Я замыкал процессию с американской журналисткой, и, когда другие уже вошли, входная дверь захлопнулась прямо перед нами. Я стоял снаружи и, чувствуя себя крайне глупо, ругался с полицией. «Эта дама представляет американскую газету, – гневно сказал я. – Герр фон Кар произносит там важную речь, и случится первоклассный скандал, если зарубежным репортерам запретят там присутствовать». Помогло нам то, что моя спутница курила американские сигареты, крайне редкий и роскошный запах в нищей Германии, и это убедило полицию в истинности моих слов. Нас провели внутрь, где мы столкнулись с одним из телохранителей Гитлера, которого тот послал выяснить, куда мы запропали.
Входной коридор был абсолютно пуст, за исключением огромной кучи цилиндров, шинелей и сабель в гардеробе. Было очевидно, что здесь собралась элита всего Мюнхена. Я заметил, что Гитлер тихо занял свое место рядом с одной колонной, примерно в двадцати пяти метрах от сцены. Никто не обратил на нас внимания, и мы просто стояли там с невинным видом примерно двадцать минут. Гитлер, все еще одетый в свой плащ, сидел, тихо переговариваясь с Аманном, покусывая ноготь и иногда оглядываясь по сторонам и на сцену, где сидели фон Кар, фон Лоссов и фон Зейссер.
Кар был на ногах и монотонно бубнил какую-то невнятную и скучную речь. Я подумал, что ждать довольно скучно и поэтому не обязательно заставлять себя мучиться от жажды. Так что я вышел в буфет и взял там три литровых кувшина пива. Помню, каждый из них стоил миллиард марок. Я сделал хороший глоток из своего кувшина и передал остальные нашей группе, где Гитлер задумчиво приложился к одному. Я подумал, что нет никакого смысла просто стоять там, а в Мюнхене никто никогда не заподозрит человека, у которого нос в пивной пене, в каких-либо тайных намерениях.
Ожидание казалось бесконечным. Кар все еще бубнил, и я мог внимательно осмотреться по сторонам. Там были все, это совершенно точно: кабинет министров баварской провинции, общественные лидеры, редакторы газет и офицеры. Невдалеке я заметил адмирала Пауля фон Гинца, который до войны служил немецким послом в Мексике, а теперь жил в Зальцбурге. Говорили, что там он выступает в роли посредника в переговорах с Отто Габсбургским. Значит, подумал я, они в этом тоже участвуют со своими планами по созданию католической Дунайской конфедерации!
От болтовни Кара всех клонило в сон. Он только произнес «А теперь я перехожу к заключительной части», что, как я понимаю, должно было отмечать кульминацию его речи, когда двери позади нас, через которые мы прошли внутрь, распахнулись, и внутрь ворвался Геринг, выглядевший как Валленштайн на марше, звеня всеми своими орденами, а вместе с ним примерно двадцать пять «коричневых рубашек» с пистолетами и пулеметами. Что за шум поднялся! Все произошло мгновенно. Гитлер стал прокладывать себе путь к сцене, а мы бросились за ним. Столы с пивными кружками оказались перевернуты. Я видел Вуцгофера, одного из членов баварского кабинета правительства, который заполз под стол в поисках укрытия. По пути мы прошли мимо майора Мукселя, одного из начальников разведки в штабе армии, который начал вытаскивать пистолет, увидев приближающегося Гитлера, но его накрыли телохранители, и стрельбы не случилось. Хорошо помню, что я думал в тот момент: если бы мне пришлось выхватывать свое оружие, я, наверное, мог покалечить самого себя.
Гитлер взобрался на стул и разрядил обойму в потолок. Обычно говорят, что он сделал так для того, чтобы устрашить и подчинить собравшихся, но, клянусь, это было сделано лишь для того, чтобы разбудить присутствующих. Речь Кара была настолько нудной, что по крайней мере треть собравшихся практически уснула. Я сам почти задремал, стоя на ногах. Как бы то ни было, оказавшись наконец в своей стихии, Гитлер экспромтом прокричал воззвание: «Националистическая революция свершилась. Рейхсвер с нами. Наш флаг развевается над казармами…»
Случайно я поймал взгляд Лоссова, брошенный на Гитлера. Его лицо с моноклем, украшенное сабельными шрамами, выражало такое неприкрытое презрение, что я понял: ему больше нельзя доверять в нашем деле. Я повернулся к Герингу и сказал: «Герман, действуй осторожно. Лоссов обманет нас». «Откуда ты знаешь?» – спросил Геринг. «Одного взгляда на его лицо достаточно», – ответил я. Я чувствовал, что назревают неприятности. Гитлер и Лоссов были повязаны друг с другом, как воры, уже много недель, но я знал, что командир армии не давал каких-либо обещаний о помощи. Он так и не смог свыкнуться с мыслью о том, что он был аристократом и генералом, а Гитлер – простым бывшим капралом. В то время в Германии не было места для человека, который бы добился всего сам, и Гитлер боролся с таким отношением многие годы.
Гитлер пригласил Кара и компанию пройти с ним в одну из боковых комнат, чтобы обсудить планы. Там к ним присоединились Шойбнер-Рихтер и Людендорф, выглядевшие совершенно потрясающе в своей форме со всеми знаками отличия. После безрезультатного совещания Гитлер вернулся в зал один и разразился жуткой речью. «Пришло время покарать грешников с их Вавилонской башней в Берлине» – и так далее. Он объявил, что вступил в коалицию с правящим триумвиратом, но аккуратно умолчал, что те явно отнеслись к этому крайне холодно, и вскоре аудитория горела энтузиазмом. Возможно, частично это было связано с тем, что в своем возбуждении он говорил о «Его Величестве наследном принце Баварском». Или же сделал он это сознательно, чтобы привлечь людей на свою сторону, создав впечатление, будто поддерживает восстановление монархии Виттельсбахов. В любом случае это сработало. Он вернулся, чтобы сообщить своим вынужденным союзникам, что все собрание на его стороне и что можно продолжать действия против Берлина.
Чтобы слова Гитлера достигли такого мгновенного эффекта, они должны были найти благодарного слушателя. Для очень большого числа солидных и уважаемых людей в зале он представлял собой обычного авантюриста. Тем не менее все поддались роскошной картине власти, которую он для них рисовал. Со времен Бисмарка, основавшего второй немецкий рейх, Бавария была всего лишь провинциальным вассалом, теперь же для Мюнхена появлялась возможность принять лидерство в Германии, отобрав его у презираемых пруссаков в Берлине. В зале было много женщин, изысканных местных матрон в тяжелых, провинциального вида мехах, которые аплодировали громче всех. Еще один пример того, как женщины могу реагировать на неприкрытое нахальство.
В главном зале люди СА полностью контролировали обстановку. Все полицейские исчезли, и это на самом деле была главная услуга со стороны Пехнера, который до сих пор имел достаточное влияние на Фрика в полицейском департаменте, чтобы заставить его приказать своим людям не вмешиваться. Геринг запрыгнул на сцену и со своим бесподобным отсутствием такта заявил, что лидеры удалились на совещание и все должны оставаться на своих местах. «В любом случае здесь можно пить пиво», – сказал он с явным презрением северного немца по отношению к баварцу, будто предполагая, что, покуда у людей кружки в руках, им больше ничего особо и не требуется.
Примерно в то же время я в свою очередь взобрался на стул с более мирным и до нелепости спокойным объявлением, что представители иностранной прессы должны ко мне присоединиться. Потом я провел импровизированную пресс-конференцию, объяснив, что сформировано новое правительство, что права людей будут соблюдены, собственность перераспределяться не будет, что в стране будут восстановлены порядок и дисциплина и так далее – вещи, в которые я тогда действительно верил. Увидев мою двухметровую фигуру на стуле, к нам подтянулись и несколько моих немецких друзей. Там был фон Боршт, бывший лорд-мэр Мюнхена, доктор Герлих, редактор Münchner Neueste Nachrichten, и другие, которые пришли со своими требованиями. «А, дорогой Ханфштангль, как рад видеть вас здесь, – сказал Боршт, старый друг моего отца. – Вы не можете помочь мне покинуть это место? Нас здесь держат, как заключенных».