– Я недостаточно силен, чтобы видеть, как общество ее презирает, – проговорил наконец Рамзи.

Старик молчал, и Рамзи продолжил:

– У меня сердце разрывается, когда я думаю о том, что кто‑то покушается на ее жизнь. Мне хочется запереть их с Фебой в высокой башне, хоть как‑то обезопасить. И я не хочу быть мужем содержательницы игорного притона, не хочу жить в страхе из‑за того, что Сесилия каждый день проводит в логове порока, где постоянно рискует жизнью.

Рамзи ожидал очередных нравоучений, но старик одобрительно кивнул, и на душе у Рамзи потеплело.

Еще немного помолчав, Жан‑Ив спросил:

– Скажите, милорд судья высокого суда, а вы на службе не рискуете?

– Это другое дело, – проворчал Рамзи.

– Потому что вы – мужчина?

– Проклятие! Да, поэтому! Потому что я мужчина! – Рамзи снова глотнул огненной жидкости, но легче не стало. – Потому что я воевал за свою страну, потому что я могу выжить там, где Сесилия не выживет, потому что я побывал в аду, о существовании которого она не подозревает. Кроме того, мой долг и моя привилегия – защищать тех, кто мне дорог.

Жан‑Ив кивнул – и вдруг улыбнулся.

– Да, конечно, лорд Рамзи. Я верю, что вы совершили множество мужских поступков. И, вы, выбравшись отсюда, проделали очень долгий путь. – Старик окинул взглядом окрестности. – Я слышал о ваших прежних проблемах и аплодирую вашим достижениям, но теперь вы должны послушать меня – и очень внимательно. – Жан‑Ив с трудом встал, скрипнув зубами, но жестом отказался от помощи Рамзи. – Так вот, только что выяснилось, что вы очень мало знаете о Сесилии, – продолжил Жан‑Ив. – Запереть ее в башне – значит низвергнуть в прежний ад, потому что она провела свое детство в погребе викария.

– Что?! – ужаснулся Рамзи. Боль в груди стала почти нестерпимой.

– Когда человек, которого она считала отцом, желал покарать греховный мир, что случалось очень даже часто, он наказывал ее. Запирал в погребе на несколько дней, морил голодом, бил, унижал. И постоянно твердил, что она слишком толстая. Этот злобный мерзавец взвалил все свои жизненные неудачи на ее детские плечи. По его мнению, девочка должна была ответить за грехи всех женщин, начиная с Евы.

Вы, милорд, конечно, не благоденствовали здесь, но у вас, по крайней мере, была вода, чтобы пить, и небо, на которое вы могли смотреть. У вас была возможность отправиться в город, но не сделали этого, потому что и здесь способны были выжить. Таков был ваш выбор. Всего этого Сесилия была лишена. У нее не было ничего, кроме мрака и ненависти благочестивого фанатика с мертвой душонкой.

На Рамзи нахлынула очередная волна эмоций, и он был вынужден опереться о столбик крыльца, чтобы удержаться на ногах.

– Нет‑нет, – прошептал Рамзи.

А ведь Сесилия говорила, что не понаслышке знает, что такое одиночество. Но он тогда не придал значения ее словам, не услышал их.

Судья стиснул зубы, его пальцы сжались вокруг крылечного столбика. И ему вдруг почудилось, что они смыкаются на горле викария Тига.

– Но ее же спасли и отправили на Женевское озеро, верно?

– Да, Сесилию спасла Генриетта и отправила в Шардонне. Но не думайте, что на этом ее проблемы закончились. – Жан‑Ив криво усмехнулся. – Когда я впервые встретил Сесилию, эта толстенькая малышка в полном одиночестве прогуливалась по саду, в котором я служил садовником. Друзей у нее не было. С ней никто не хотел дружить и никто даже не садился за один стол, потому что считали ее пустым местом. Над ней смеялись, потому что она была слишком умна, и потому, что полненькая, тихая и застенчивая. Но если дети, которых обижают, часто становятся жестокими, то Сесилия, напротив, стала добрейшей из женщин.