Рамзи пожал плечами. Пить ему сейчас, наверное, не следовало, но исключительно из уважения к старшему…

Судья поднес бутылку к губам, сделал глоток и поморщился. Жидкость обожгла горло и пищевод. Словно жидкий огонь или кислота. Француз был прав. Гадость.

Тем не менее Рамзи сделал еще один глоток.

Несколько минут мужчины молча следили, как по ночному небу медленно ползла полная луна. Затем старик тихо заговорил:

– Я помню время, когда моя дочь была в возрасте вашей Фебы. То было время бесконечных вопросов, безграничного терпения и великого множества разноцветных лент.

– Моей Фебы… – пробормотал Рамзи, и его сердце пропустило один удар. Он уже полюбил эту девочку; полюбил ее сияющую улыбку и звонкий голосок еще до того, как узнал об их родстве, хотел научить ее не только плавать, а быть сильной, быть шотландкой.

Он станет защищать ее, растить, баловать… и отчитывать. Будет любить ее больше, чем кто‑нибудь когда‑нибудь любил любого другого ребенка. Эта малышка – его кровинка, и он каждый день будет знать, что она любима. Феба станет не просто доктором, а самым лучшим доктором на свете. И он, судья, разнесет в щепки ту школу, которая откажется ее принять. Он изменит любые правила, если они будут мешать его дочке осуществить свою мечту: малышка хотела сделать так, чтобы все мамочки оставались живы. Он поможет девочке сломать стены, возведенные мужчинами вокруг учебных заведений. Горы свернет, чтобы ей никогда не пришлось на что‑либо жаловаться.

Боже, ну почему он был таким ослом, тупым слепым ослом?

После их с Сесилией первой встречи он обрушил на ее голову столько неприятностей!… А ведь сам был во всем виноват.

Великий Рамзи был совершенно ослеплен злобой, гордыней и своими непоколебимыми принципами, и он мог навсегда потерять единственную в мире женщину, предназначенную для него. Ему попросту не хватало смелости это осознать.

Пока Рамзи был занят своими невеселыми раздумьями, Жан‑Ив негромко продолжил:

– Мою любимую доченьку унесла инфлюэнца, когда она была всего лишь на несколько лет старше Фебы. Жена вроде бы сначала боролась с болезнью, но горе лишило ее сил, и она тоже меня покинула. Я остался совсем один. Тогда я был моложе, чем вы сейчас.

– Мне очень жаль. – Это была дежурная фраза, но ничего другого Рамзи придумать не мог. Сердце его болезненно сжалось. Он знал свою дочь всего несколько часов, но уже не мог себе представить, что бы почувствовал, лишившись ее.

Тут Жан‑Ив вдруг окинул его внимательным взглядом и тихо спросил:

– Скажите, милорд, вы намерены забрать ее у нас?

– Что?… – Глядя на старика, Рамзи уже не впервые задавался вопросом: а каковы на самом деле отношения Сесилии и француза, что сформировало столь прочную связь?

Не дождавшись ответа, Жан‑Ив отвернулся и долго всматривался в ночь. Потом поправил повязку, удерживавшую его руку на весу, и неожиданно ответил на вопрос, который Рамзи не задал:

– Так же как маленькая Феба теперь ваша ответственность, Сесилия – ответственность моя. Много лет назад, на Женевском озере, она преподнесла мне бесценный дар – свое маленькое разбитое сердечко, и я делал все возможное, чтобы защитить ее, заменить ей отца. – Жан‑Ив снова взглянул на Рамзи, и в его глазах промелькнула неприязнь. – Вы причинили ей боль, но она оправится, в этом я не сомневаюсь, – продолжил старик. – Но если вы намерены вырвать из ее рук этого ребенка, то я должен подумать, как помочь ей справиться с горем.

– Я не чудовище и прекрасно вижу, как сильно они привязаны друг к другу, – сказал Рамзи, сделав очередной глоток из бутылки француза. – Ирония судьбы состоит в том, что проблем бы не было, согласись Сесилия стать моей женой. Я смог бы растить свою дочь. Свою собственную единственную дочь. – Рамзи уставился на бутылку и со вздохом пробормотал: – Получается, что я сам все испортил.

– Да, Сесилия сказала, что… в этом вопросе вы не нашли понимания. – Жан‑Ив хмыкнул и затянулся трубкой. – Бедняжка весь мой сюртук промочила своими слезами.