Как типичный местечковый еврей, Шолом- Шахна должен вести переговоры с двумя типа­ми иноверцев: русские крючкотворы, которые го­ворят на высоком гойском языке и олицетворя­ются Мундиром и кондуктором; и носители низ­кого гойского языка (украинского): носильщик Еремей (в реальности) и Иван Злодий (во сне)⁸⁶. На родной земле разговор для героя Шолом- Алейхема никогда не представляет трудности. Искусство коммуникации подвергается испыта­нию, только когда герой едет в поезде⁸⁷.

Приехав под покровом ночи на железнодорожную станцию в Злодеевке, где стены вокзала покрыты сажей, а пол заплеван, Шолом-Шахна готовит­ся претерпевать общеизвестные мучения хибет га-кейвер (Y 246). Чтобы после смерти в могиле его не били, он проводит долгую ночь на вокза­ле, и единственное место, где можно прилечь, за­нято царским чиновником, одетым по всей фор­ме. «Кто был Мундир, приехал ли он или уезжает, у него не было ни малейшего представления — у Шолома Шахны то есть. Но он мог сказать, что Мундир был не простым чиновником. Это было ясно по его фуражке, военной фуражке с крас­ным кантом и околышем. Наверное, это был офи­цер или полицейский офицер» (Y 246, Е113). Из-за этого высокопоставленного офицера, о котором ничего не известно, кроме его военной фуражки (может быть, это командир стоящего здесь пол­ка, думает Шолом-Шахна, «или даже еще выше», сам печально известный Пуришкевич?), наш ге­рой может обращаться к своему противнику только в собственном воображении. «Но когда он

сказал себе — теперь послушайте это — Мундир, сказал он, — что же это за Мундир такой? И кого волнует этот Пуришкевич? Разве я не плачу за проезд так же, как Пуришкевич? Так почему же у него есть в жизни все удобства, а у меня нет?» (Y 247, Е 114)

Приободрившись таким образом, Шолом- Шахна обращается к единственному оставшему­ся на сцене иноверцу, носильщику Еремею, с ко­торым он говорит на примитивном украинском, что, правда, мало облегчает волнение героя. В последовавшем за этим кошмарном сне Шолом- Шахна видит, что он едет домой на Песах в теле­ге, «которой правит вороватый крестьянин Иван Злодий». Хотя телеги относятся к доиндустриаль- ной эпохе и разговор идет по-украински, скоро телега начинает нестись так, что Шолом-Шахна теряет шляпу.

Как в сказке, герой рассуждает наиболее здраво во сне. Сон не только отражает то, что произойдет с евреем, когда антисемит захватит власть, но также и тот момент, в котором реаль­ность уступает место видениям. Когда Шолом- Шахна проснется, он уже никогда не будет прежним. Все, на что он способен, это схватить под скамейкой первую попавшуюся шляпу и броситься покупать билет. Втянутый в комедию ошибок, где каждый смотрит только на офицер­скую фуражку с красным кантом и околышем, Шолом-Шахна сталкивается с разным отноше­нием со стороны толпы, кассира и кондуктора. Все обращаются к нему по-русски, называя его «ваше превосходительство», но эти слова на него не действуют; он только злится от такого обра­

щения. Он колеблется между злостью и замеша­тельством, пока кондуктор не провожает его в купе первого класса, хотя заплатил он только за третий.

Оказавшись в купе один, Шолом-Шахна огляделся, чтобы разобраться что к чему — слышите, что я говорю? Он ни­как не мог взять в толк, почему все эти почести внезап­но обрушились на него — первый класс, честь отдают, ваше превосходительство. Может, это от сделки с недви­жимостью, которую он только что обделал? Вот оно что! Но подождите минутку, если его собственный народ, ев­реи то есть, почитали бы его за это, это понятно. Но ино­верцы! Кондуктор! Кассир! Что это с ними? Может быть, он видит сон. Шолом-Шахна потер лоб и повернулся в ко­ридор, где на стене висело зеркало. Он чуть не упал! Он видел не себя, а офицера с красным кантом. Так вот кто это! «Все мои кошмары о голове Еремея, его руках и но­гах, этот болван! Двадцать раз говорил я ему разбудить меня и даже дал ему на водку, и что он сделал, эта ту­пая скотина, пусть холера его заберет, он разбудил вме­сто меня офицера! А меня он оставил спать на скамей­ке. Плохо дело, Шолом-Шахна, старина, но в этом году ты проведешь Лесах в Злодеевке, а не дома». (Y 252, Е 116-117)

Это блестящий символ современного кризиса идентичности. Еврей смотрит в зеркало и видит себя в самом невероятном образе, какой только мог представить. Его потрясение так велико, что он выскакивает из поезда, чтобы разбудить «на­стоящего» себя, а поезд уходит без него.

Проведя Песах в Злодеевке, Шолом-Шахна на­правляется домой в Касриловку, где жена осы­пает его насмешками, а община обращается к нему с издевательским почтением. Русские сло­ва «Ваше превосходительство! Ваше превосхо­дительство!» звучат у него в ушах как горький упрек. На родной земле, где говорят на всех язы­ках, некуда бежать от коллективного гнева. С нейтральной почвы на чуждую, а оттуда — на родную: знакомая трехчастная структура мно­гих рассказов Шолом-Алейхема и европейской сказки вообще. Сначала герой покидает дом и творит добро. Чтобы вернуться, ему приходит­ся пройти через вражескую территорию (вок­зал в Злодеевке), где он борется с великаном (Мундиром). Затем герой похищает оружие ве­ликана (его военную фуражку с красным кан­том и околышем) и волшебным образом преоб­ражается. Однако он не выдерживает последне­го испытания и несет заслуженное наказание (опозданием на поезд и вербальным порицани­ем, которое ждет его дома). И то, что начинается довольно игриво с фиктивной сделки с недвижи­мостью и невозможным расписанием поездов, заканчивается пародийной притчей об утрачен­ной идентичности.

Посылка этого рассказа, написанного по по- лутрадиционным лекалам, в том, что Шолом- Шахна никогда не сможет стать Мундиром. Герой хватает первую попавшуюся шляпу, пото­му что не может ехать домой с непокрытой голо­вой. Дело не в барьерах, который не дают еврею превратиться в иноверца, а в превратностях со­временной жизни (поезд, наличие антисемитов), из-за которых рискованно быть евреем или при­держиваться какой бы то ни было определенной идентичности⁸⁸.

Последнее добавление к железнодорожным рассказам «Из-за шляпы» показывает, какое раз­рушение историческое время несет времени мифическому. Вы можете забыть о Песахе, если

едете домой на поезде. (Фишл-меламед был спо­собен на это еще в 1903 г., потому что переплывал полноводную реку Буг на лодочке.) Так же как и в «Станции Барановичи» последним смеется рас­сказчик. Это он (маклер из Касриловки, конечно, а не литератор) ставит все на место, убежденный, что все возвращается на круги своя: неудачник остается неудачником, побитым, но не сокру­шенным в схватках окончательно, потому что зло проникло повсюду только в его кошмаре. Шолом- Шахна не родственник Грегора Замзы из расска­за Кафки. Злоключения еврея добавили что-то к копилке общинной мудрости. В это же время и рассказчик, и его благодарная публика — в лице самого Шолом-Алейхема — наверняка проводят свои седеры дома, так же как и читатели этого рас­сказа, которые нашли его в пасхальном приложе­нии к любимой газете на идише.

В фольклоре славянских и германских наро­дов основным мифом был героический, рассказ о завоевании с хорошим концом. А у евреев самое большее, на что можно было надеяться, это рас­сказ о предотвращенном бедствии. В современ­ном еврейском фольклоре Шолом-Алейхем на­шел один повторяющийся сюжет, который под­тверждал его глубинное жизнеощущение: «...все еврейские рассказы, — писал он в 1903 г., — все беды начинаются с чего-нибудь простого». (Для Шолома-Шахны это всего-навсего невинная теле­грамма домой.) А что касается финалов: «У еврей­ской сказки, к сожалению, конец чаще всего пе­чальный». (Шолом-Шахна, по крайней мере, не сошел с ума, как Шимен-Эле Внемли Гласу, но и домой на Лесах он не попал⁸⁹.)

Как романист и так называемый реалист Шолом-Алейхем принимал идею, что нужно ста­раться, чтобы финалы его искусно сработан­ных сюжетов были более или менее счастли­выми. Как рассказчик Шолом-Алейхем прила­гал все возможные усилия, чтобы смягчить тра­гические развязки, обычные для всех еврейских историй⁹⁰. Особенно видно это в окончательной версии «Повести без конца», переименованной в «Заколдованного портного». Новый финал за­служивает того, чтобы процитировать его полно­стью (и на идише), хотя он широко известен:

Ун дер га-йойцей лону ми-зе? Ун дер май-ко-машмо-лон фун дер майсе? — вет фрегн дер лезер. Цвингт мих ништ, кин­дер! Дер соф из гевен ништ кейн гутер соф. Онгегойбн гот зих ди майсе зейер фрейлех, ун ойсгелозт гот зи зих, ви дос ров фрейлехе гешихтес, ой-вей, зейер тройерик. Ун махмес up кент дем мехабер фун дер гешихте, аз эр из бетеве нит кейн мойре-шхойреникун гот файнт клогедикеун гот либ бесер лахндике майсес, ун махмес up кент имун вейст, аз эр гот файнт «морал»ун зогн мусер из нитунзер дерех — ло- хейн гезегнт мит айх ме-тох схок дер фарфасер, лахндик, ун винчт айх, аз идн, ун глат менчн аф дер велт, золн мер лахн эйдер вейнен. Лахн из гезунт. Доктойрим гейсн лахн.

— А вывод? А мораль какая из всей этой истории? — спро­сит читатель.

— Не принуждайте меня, дети! Конец нехороший. Началось все очень весело, а кончилось, как и большин­ство веселых историй, очень печально...

А так как вы знаете, что автор этого рассказа по на­туре не меланхолик и плачевным историям предпочита­ет смешные, и так как вы знаете, что он не терпит «мора­ли», что читать нравоучения не в его обычае, то сочини­тель прощается с вами, добродушно смеясь, и желает вам, чтобы и евреи, и все люди на земле больше смеялись, не­жели плакали...

Смеяться полезно. Врачи советуют смеяться...

Это не могло быть написано в 1901 г., потому что тогда, в начале своей литературной карьеры, Шолом-Алейхем еще выбирал только тот финал, который диктовала ему сама история. А теперь был 1911 г. — после неудачной революции 1905 г., после длительного отъезда из России, после поч­ти смертельного приступа туберкулеза посреди триумфального тура по возвращении, после не­скольких лет лечения на разных европейских ку­рортах и после того, как он написал большинство важнейших циклов своих рассказов, ни один из которых не имел настоящего финала⁹¹.