Речь Магида, безусловно, вполне ученая, но не настолько, чтобы ее невозможно было понять. Он собирает большую часть цитат из Писания в преамбуле повествования, что позволяет неболь­шому числу действующих лиц говорить от свое­го лица. Все начинается с монолога реб Эфраима «Чортла», опоры общины:

Эр вар а ид а муфлег, а меюхес, а датн фун гройс харак­тер, а бал-цдоке, ун а гройсер мешупе бетгарносе, ун дерцу нох ан ойсек бецорхей цибур беэмуне; ун вар азой а грой­сер хошев ин штот дос мен флегт нит тон он им вое а гор из верт. Левад дем вар эр а гройсер бал-неэмонес дос мен флегт айнцолн бай им але шлишис-гелтн, колите гелтн. Ун вайл эр вар а гройсер хохем вар эр бай йедер асифе дер рот га-медабрим. (ю)

Он был человеком ученым, родовитым, властным, ще­дрым, доходы имел большие, но к тому же постоянно за­нимался нуждами общины. В городе его так уважали, что никогда ничего без него не делалось, даже малая ма­лость. Кроме того, ему так доверяли, что всегда передава­ли ему деньги при третейских разбирательствах и деньги общины. А поскольку он был очень умен, то и председа­тельствовал на каждом общинном сходе.

Насыщенной, полной повторов и гебраиз­мов речью Дубнинский Магид описывает пер­сонажа знакомыми терминами из социально­экономической сферы. (Напоминаем, что жен­щины давно привыкли к ученому идишскому стилю.) Достоинство этого человека заключает­ся в его капитале и участии в общинной жизни. Незапятнанная репутация реб Эфраима сравни­вается с положением его противника, местечко­вого сторожа, который живет на окраине города с женой, дочерью и двумя собаками; «а гутер хи­трец, а гезунтер юнг, а гутер шнапсер, а гройсер простак ун из дерцу гевен а кнапер ид ойх» (боль­шой хитрец, сильный и здоровый, большой пья­ница, страшный невежа и не очень-то хороший еврей). В рационалистическом обществе между такими разными людьми никогда не возникнет противостояния. Но две вещи нарушают равно­весие: еврейская спесь реб Эфраима и внезапный поворот в судьбе Боруске.

Женитьба и деньги. Ни одна девушка не может быть достаточно хороша для реб Эфраима, кото­рый ищет для своего сына сказочного телерл фун гимл (журавля в небе). Реб Эфраим остается глух к предупреждениям своей жены Чортке, что если он будет тянуть слишком долго, то придет­ся искать среди таких, как Боруске. Тем време­нем последний получил состояние, деньги вскру­жили ему голову, и он решил, что его единствен­ная дочь — а гезунте штик схойре (хорошенький куш) и он должен породниться с лучшей семьей в местечке. И он решает посулить легкий зарабо­ток прекрасному свату Герцлу «Крейнину», кото­рый всегда знает, что сказать и когда приступить к исполнению этого невыполнимого поручения.

Вечер субботы. С незапамятных времен в этот вечер сва­ты берут свое, ведь именно сейчас они могут поймать лю­дей, еще пребывающих в субботнем расположении духа, когда они хорошо отдохнули и их можно застать дома. Вокруг еще полно угощений, оставшихся от субботы: вод­ка, пироги, печенья, кусок щуки, кусок холодной рыбы. И именно сейчас горячий кофе получается самым вкусным. Короче говоря, есть много причин, чтобы провести вре­мя дома. (24)

Все герои порочны, о чем говорят их имена (реб Эфраим и Герцл зовутся по именам своих жен, а Боруске — с ударением на первый слог — это сла­вянизированное искажение имени Борух). Но по­скольку реб Эфраим благородного происхожде­ния, публичное унижение, когда ему приходит­ся на одну ночь сделаться сторожем, и его лич­ное горе, когда он обнаруживает, что у него нет ни одного друга во всем мире, превращает его па­дение в поистине печальный урок.

Подстроив глубочайшее унижение реб Эфра­има, Боруске отказывается от брака. Это дока­зывает, что человек, с высоким положением в обществе, никогда не должен заключать помолв­ку с проклятыми, потому что в итоге последние пренебрегут первыми. В завершение Магид от­сылает прихожан по домам несколькими прили­чествующими случаю библейскими цитатами, а автор завершает все повествование рифмован­ной концовкой.

Предостерегающий рассказ, достойный как старого, так и нового магида, находит истинный компромисс между проповедью и развлечени­ем. Как ни печальна судьба реб Эфраима, но мы оплакиваем его падение ничуть не больше, чем проливаем слезы по Цадоку Пиканте, Ноте-вору, реб Трайтлу, местечковому Ротшильду, Элиньке Булке, юному Хайциклу, Шмайе, поздравляюще­му с праздниками, Калмену-деревенщине и лю­бому другому из бесконечно порочных персона­жей, которые населяют книги Дика. Им только себя нужно винить, каждый из них доказал себе истину какой-нибудь библейской или другой веч­ной мудрости. Средства Дика — это комедия, а не трагедия, старое должно умереть, чтобы усту­пить дорогу новому.

Создавая в воображении Магида, более того — идеализированную версию самого себя (в матримониальных склоках и всем осталь­ном), ■— Дик придал форму и содержание ано­нимному, псевдоанонимному и иным образом замаскированному автору современной идиш- ской майсе-бихл. Профессиональный писатель, работающий по контракту, все еще мог играть роль проповедника и учителя, пока он черпал или делал вид, что черпает, свое вдохновение из традиционных источников, из народной памяти и из реального опыта. Рассказчик — это ученый человек из хорошо известного еврейского ме­ста, который никогда не искажает истину, даже если говорит о собственном доме. Рассказчик был мужчиной, в которого очень хотели бы пре­вратиться женщины, потому что он говорил с ними на низком разговорном языке в надежде, что когда-нибудь они заговорят иначе. А пока что он расширял их скромные горизонты, пере­сказывая им бесконечные романы, в которых ге­рои измеряли свой успех тем, насколько далеко они смогли уйти от невежественного дома, и бы­стро теряющие актуальность сатиры, в которых злодеев и паразитов, отказывающихся плыть по течению, со всеми церемониями изгоняли прочь¹⁰³.

Сегодня здесь, завтра там, копеечная майсе- бихл была прекрасной находкой для этой эпо­хи перемен. Осталось наследие Дика. Он на­нес Вильну на карту, породив целую школу под­ражателей, которые вполне процветали еще в

XX в.¹⁰⁴. Тем самым он заслужил благодарность виленских издателей от знаменитых Роммов до моей прабабки по матери, Фрадл Мац, кото­рая печатала молитвенники на иврите и идиш- ские майсе-бихлех до своей смерти в 1921 г. Литераторы, разбросанные от Варшавы и Киева до Нью-Йорка, могут быть благодарны Айзику- Меиру Дику за открытие способа, как писатель может превратить самое, низменное из средств массовой информации на самом вульгарном из языков в открытое хранилище еврейской мудро­сти и остроумия.

Глава четвертая Фокусник K-JI. Перец

Айер идишкайт из эфшер майселех? Может быть, ваша религиозность — это сказки?

И.-Л. Перец, 1904

Путешественник, объехавший весь свет, одетый как польский пан, неделями скитался по просе­лочным дорогам в районе Томашува. Местные жители снабжали его всей информацией — об условиях жизни в деревнях и городах; об отно­шениях между христианами и евреями, богаты­ми и бедными, мужьями и женами — но на са­мом деле больше всего его интересовали местные традиции. Его плащ выдает в нем писателя, а его польский не может скрыть в нем еврея. Этим унылым вечером ямщик-христианин уже пове­дал ему сплетню о еврейском шинкаре Мошке, который стал бродягой, и тут вдруг появляется Мошке собственной персоной. Получив от путе­шественника приглашение вместе перебраться через мелкий прудик, Мошке сразу понимает, что «барин — совсем не барин». И два еврея начина­ют разговаривать на идише.

Путешественник вытягивает из него историю о пруде, через который они переправляются, но Мошке, которого теперь официально зовут реб Мойше, не желает рассказывать ее. Он подозре­вает своего собеседника в симпатиях к сионизму. «А сионизм-то тут при чем?» — спрашивает пу­тешественник. Реб Мойше отвечает, что в наши дни, когда «все вдруг пошло кувырком», сионизм превращает ешиботников в вольнодумцев, а ас­симилированных евреев возвращает к еврейству. Но вся их новообретенная религия сводится к поеданию кугеля в еврейском ресторане, так что кто знает, не того же поля ягода этот стран­ный путешественник. «Кугелъ — его благочестие. Может быть, ваша религиозность — сказки? У вас сегодня йорцайт?»^{

Наконец, интеллектуал из большого го­рода получает материал для своего рассказа «Пруд», который он действительно публикует в сионистской газете на идише, как и подозре­вал реб Мойше. Такие стилизованные народные сказки или монологи к тому моменту стали са­мой известной торговой маркой этого путеше­ственника. Уже четырнадцать лет прошло с тех пор, как И.-Л. Перец впервые появился в районе Томашува. Почему же он решил снова возродить свои «Путевые картины», впервые появившиеся в 1890 г., когда он только начинал как писатель? Просто ради критики сионистского возрождения трудно заглянуть назад, но в те дни всеобщего покаяния это было весьма в ходу. И почему реб Мойше, типичный простой еврей, говорит так, будто он впитал злую иронию Генриха Гейне по отношению к гастрономическому иудаизму с его одой субботнему кушанью, чолнту: «Сам Всевышний Моисея / Научил его готовить / На горе Синайской»?²

Известный неутомимой, бесконечной работой над стилем, Перец ввел воображаемого инфор­манта, чтобы задать ему самые острые вопросы, которые у него были к себе самому Моральный вопрос:      какое      право      имеете Вы, господин

Первоклассный Писатель, пользоваться тем, во что другие верят? Пусть традиционный еврей лечит свои раны волшебными сказками о тай­ном праведнике — не используйте их для своих целей! Экзистенциальный вопрос: что заставля­ет Вас думать, что использование моих историй возместит Вам отдаление от настоящих источ­ников идишкайт полнее, чем поедание кугеля в ресторане в годовщину смерти Вашей матери? Эстетический вопрос: Вы серьезно полагаете, что можете заставить наивного человека из народа служить Вашим современным требованиям? Вы можете замаскировать свои утонченные чувства этим грубым литературным приемом? Заслуга Переца в том, что он смог выразить свои сомне­ния и свое критическое самосознание, даже если его попытки спрятаться за фольклорной стили­зацией увенчались успехом. Степень его отчуж­дения от народа и его традиций была такова, что его все еще преследовали слова, которые он в ка­честве путешествующего горожанина услышал на проселках Польши.