Но и майсе-бихл совсем не умерла. Хотя Белоруссия была центром оппозиции ко всему, за что выступал хасидизм и хотя вся маскильская программа воевала с рассказыванием сказок, связанных с фольклором, суеверием и сверхъестественным, но именно виленский маскил соединил искусство рассказа на идише с эпохой массовых коммуникаций. Земляк Абрамовича Айзик-Меир Дик (1814-1893) добился феноменального успеха среди однообразной массы майсе-бихл и заговорил голосом вновь рожденного магида.
Он называл себя «в доме писателей младшим» (ср. Суд. 6:15), подразумевая первое поколение виленских маскилим, которые все были гебраистами и учеными. Как новобрачный, вырвавшийся из-под родительской опеки, он пил и дебоширил с другими женихами в литовском местечке Жупраны и изучал немецкую грамматику с местным священником. Когда умерла его первая жена, он женился вторично, на девушке из состоятельной хасидской семьи из Несвижа, куда он и переехал, продолжив тайком изучать светские дисциплины. Каким-то образом он научился читать также по-польски и по-русски. Позднее он сетовал на недостатки своего образования и сожалел, что его отец, торговец пшеницей по профессии и кантор по призванию, никогда не готовил его ни к чему, кроме карьеры преподавателя традиционных текстов. Но он, по крайней мере, не бедствовал, поскольку после возвращения со второй женой в Вильну преподавал иврит в состоятельных домах и на протяжении тринадцати лет (1851-1864) имел высокооплачиваемую работу (225 рублей в год) учителем в казенном училище для детей34.
Дик был активным маскилом только в возрасте от тридцати до сорока — тот самый период его жизни, который зафиксирован в официальных анналах просвещения. Именно тогда он ненадолго попал под арест по доносу виленских ортодоксов. Именно тогда он организовал тайное общество маскилим, которое потом превратилось в отделившуюся от прочих маскилим «реформированную общину»35. В июле 1843 г. он и его соратники подали секретное прошение товарищу министра просвещения о запрете традиционной еврейской одежды, который вступил в силу годом позже36. В 1846 г. по случаю визита сэра Мозеса
Монтефиоре в Вильну они составили разгромный доклад «Город Вильна в настоящее время», в котором заклеймили репрессивную политику правительства в отношении евреев37.
Однако самой яркой заявкой Дика на долгую славу маскила была его гордость и отрада — остроумная талмудическая пародия «Трактат о бедности», впервые появившаяся в маскильском сборнике (1848), а два года спустя его же «Трактат о безденежье... с комментариями, тосафот и Магарша» завершил фарс безукоризненной имитаций внешнего вида и типографских особенностей талмудической страницы. Он подписал его «Один из учащихся [тайного] братства», и этот текст обеспечил ему место в пантеоне ученых пародистов38.
То, что случилось с Диком потом, отчасти было вызвано тяжелым положением еврейской печати в царской России/Авторам, пишущим на иврите, жаловался он в 1861 г., приходится торговать своим товаром в разнос от одного богатого дома к другому. Они живут лишь по милости как невежественных масс, так и суровых критиков, которые хвалят писателя только после его смерти.
Глядя на это, я устрашился печатать все, что породило мое перо на языке иврит и поступился честью пера, рассказывая множество разных историй на идиш-тайч, разговорном языке, которым сейчас, к нашему стыду и печали, пользуется наш народ, рассеянный по земле (в Литве, Польше, Белоруссии). Я писал их ради блага дочерей нашего народа, у которых есть глаза только для идишского [перевода] Пятикнижия, написанного спотыкающимся языком и содержащего непристойные стихи, которыми
никогда не должны оскверняться уста благочестивых
39
женщин и девиц .
Он посвятил себя презренному просторечию, к которому ни один виленский маскил не обращался чаще чем раз в жизни, занялся созданием чтения для женщин, до тех пор пока не смог отучить женщин от их архаичного перевода Библии на идиш, романов и хасидских волшебных сказок. Написав сотни историй «в изящном стиле, полных этических наставлений, без единого неприличного или позорного слова», он пытался «научить женщин идти тропою праведности и отвратиться от всякого зла». Чтобы гарантировать, что эти воодушевляющие истории «не столкнутся с препятствиями на своем пути и что они направятся прямиком в руки читателей», он снабдил их «старомодными обложками приятного нашему народу вида». Наконец, чтобы не выдать маскильской сущности автора, он «не указал [свое] имя на титульном листе». За умышленное использование в качестве посредника анонимной развлекательной книги и голоса традиционного проповедника-лшгпда, Дик незамедлительно был вознагражден. Его маленькие книжечки «сметались сотнями тысяч экземпляров, и книготорговцы ежедневно посылали новые заказы».
Так что проповедование приносило и некоторое земное воздаяние. Когда Дик потерял работу в казенном училище (это произошло в 1864 г.), то под давлением обстоятельств совершил весьма удачный шаг — подписал первое в истории еврейской литературы обязательство трижды в неделю снабжать престижное издательство Ромма популярными книжками на идише по два или три рубля за штуку40. Так он стал первым профессиональным идишским писателем — правда, этот роскошный контракт (на 300 рублей в год) никогда не был возобновлен, а публикация многих произведений была отложена из-за тяжбы между вдовой Ромма и ее сыновьями. Семь лет прошло в мелких дрязгах, пока не была опубликована первая серия книг. Не получив никаких отчислений и дополнительных гонораров за последующие издания, безработный учитель вынужден был жить на ростовщическую деятельность своей жены (которую она вела прямо у них дома), чтобы свести концы с концами. И при всем его презрении к ростовщичеству ему тоже приходилось заниматься чем-то подобным41.
Вынужденный пойти на компромисс, Дик нашел своего рода утешение, штампуя анонимные и псевдоанонимные развлекательные книжки на идише. Чтобы остаться маскилом и стяжать хоть немного славы, он опубликовал несколько сатирических очерков на иврите и оплатил эту публикацию из собственного кармана42. Но на протяжении последующих тридцати лет именно литература на идише — иногда сентиментальная, иногда сатирическая, но всегда полная этических наставлений, свободная от каких бы то ни было грубых или двусмысленных слов — давала ему творческую отдушину и обеспечивала читательскую аудиторию. Впервые прозрачно намекающий на автора акроним Амад, то есть Айзик- Меир Дик, появились в 44-страничной брошюре, опубликованной Ромм в 1868 г., и со временем они стали торговой маркой, известной всей читающей на идише черте оседлости. Ученый господин из Вильны, скрывавшийся за этими инициалами, со временем стал более открыто обращаться к своим читательницам и в частной жизни стал еще ближе к тому образу, который он создал в своих рассказах.
Несмотря на свое прежнее ходатайство о запрете традиционного еврейского платья, сам Дик не сбрил бороду. Он носил лапсердак средней длины до самого смертного часа. (Считалось, что именно такой сюртук должен был исчезнуть первым.) Его видели сидящим в ермолке над томом мидраша Танхума43. К этому времени он также старался держаться в тени в реформированной общине Тагорес га-Койдеш, а в его письмах нашло отражение растущее разочарование в собратьях- маскилим44. Такие факты биографии Дика, как то, что он так никогда и не отказался от собственного традиционного внешнего вида, что для него не было занятия приятнее, чем изучение мидраша, и что он отдалился от радикальных реформаторов, делают его собственный выбор профессии особенно убедительным. Ни мессианское сознание, ни кризис среднего возраста не обусловили его обращение к карьере идишского литератора. Ему нужны были средства к существованию, и он знал, что ему никогда не заработать их на иврите. И не было маскила, который подходил бы к этой работе лучше, чем он.
Роль, риторика и язык магида были именно тем, что нужно было Дику, для успеха в качестве просвещенного литератора. Магид не только проповедовал на разговорном языке, но и публиковал на нем свои рассказы-проповеди — возможно, впервые в истории45. С помощью идиша виленский еврей Нового времени мог рассказывать истории от своего лица, мог прибегать напрямую к собственному опыту и мог делиться с жаждущими читателями тем, что действительно их волновало. Благодаря постоянным отсылкам к Писанию и раввинистическим комментариям Дик мог преодолеть пропасть между благочестием и религиозным реформаторством, священным текстом и светским опытом, самим собой и своими читательницами. Всегда имея наготове хорошую шутку, Дик был способен поддерживать грубое равновесие между кафедрой проповедника и местным кабаком. Забросив дело религиозной реформы и вообразив себя оседлым проповедником, почти ушедшим на покой провинциальным магидом средних лет, Дик был готов стать великим рассказчиком современного еврейского текста.
Тематика его произведений энциклопедически широка. Он адаптировал ивритскую классику, как религиозную, так и светскую, писал моралистические трактаты в прозе и стихах, молитвы для женщин, жизнеописания праведников, популярные истории, рассказы о путешествиях, сборники анекдотов, басен, притч и загадок, плутовские рассказы, семейные романы, приключенческие истории, реалистические сатиры, биографии самоучек и сенсационные бульварные повести46. Мастер на все руки, Дик менял тактику в разных средствах выражения, но постепенно научился использовать материалы, которые он переводил и заимствовал (вплоть до прямого плагиата). Каким бы ни было средство выражения, фантазия или сатира, история или роман- путешествие, он всегда сворачивал на Вильну и ее окрестности, в тот мир, «здесь и почти сейчас», который был лучше всего известен и ему самому, и его читателям. Там он черпал свою силу.
«Без откровения (хазон) свыше народ необуздан» (Прит. 29:18), — объяснял однажды Дик другому маскилу Реувену Брайнину47. В маскильской манере выражения хазон означало указание использовать воображение для достижения этических целей, как делали пророки в библейские времена. Пророчество, настаивали маскилим, умерло, но Библия — как источник языка, скрытой поэзии, названий флоры и фауны, священных ландшафтов, образцов героизма и самоотверженной любви — несомненно, нет. За пять копеек или даже дешевле Дик предоставлял своим читательницам сравнимое «откровение»: Земля Израиля — это место, где происходят истинные чудеса с древнейших времен и даже до настоящего времени; чудесные события, происходившие в библейских и арабских странах, в конечном итоге свидетельствуют о том, что арабы — народ суеверный (и это всем известно); в его произведениях появляется длинная галерея страстных героев и негодяев. На фоне пророчествующего Исаии аристократичные возлюбленные из романа Аврагама Many «Любовь в Сионе» (1853) описывали свои сердечные устремления на чистом библейском иврите к вящей радости взрослых мужчин, читавших роман в Литве и за ее пределами48. Адаптируя, например, рассказ о праотце Аврааме, почерпнутый у персидского поэта Саади через возможное посредство еврейского философа Нахмана Крохмала, Дик произвел на свет Ди гедулд («Терпение», 1855), который можно прочесть и как универсальную притчу о терпимости и как легенду-предостережение, имеющую значение именно для евреев, «которые живут в рассеянии по всему миру вот уже 1800 лет», ведь они были изгнаны из своей страны, как говорит роман, из-за нетерпимости Авраама к охотнику- язычнику49.
Но Бог, отправивший Израиль в изгнание, чтобы преподать ему урок терпимости, сотворил для Израиля еще и чудеса. Чудеса были сложнейшим камнем преткновения для литераторов, которые одновременно были проповедниками- просветителями. Те же самые чудеса, которые Дик преподносил как истину в своих рассказах и повестях о путешествиях в Святую Землю, он высмеивал в книгах, действие которых разворачивалось ближе к дому. «У наших женщин нет ушей и нет чувства чистой этики», — жаловался он в 1877 г. «Они хотят слушать только о чудесах и небывальщине, не важно, истина это или ложь. Настоящая находка для них — это история Йосефа делла Рейны о том, как он тащил черта на цепи, или, за неимением ничего лучшего, чепуха об Илие, который появляется в обличии старика, чтобы стать десятым в минъяне во время молитвы на Йом Кипур в какой-нибудь деревушке»50. На самом деле Давид и Илия частенько вмешивались в действие, помогая тем, кто оказался в беде, если верить его же «Историям Святой Земли» (1863), доказывая, что чудеса не исчезли из Земли Израиля, а любой, кто решит, что эти чудеса — всего-навсего явление природы, становится на скользкую тропу. Сегодня морально разложившийся маскил с пренебрежением говорит о расступлении вод Чермного моря, а завтра он будет есть свинину, жаренную на сливочном масле51. Дик наставлял своих читателей, что любовь к Святой Земле и скорбь по ее разрушению — религиозный долг всякого еврея52.
В роли стража просвещенной веры Дику пришлось еще труднее, чем сэру Вальтеру Скотту, который просто провел грань между двумя типами романного повествования: «то, что возможно само по себе, и в него можно поверить всегда; и то, что хотя и кажется невозможным в более зрелые годы, но еще созвучно вере былых времен»53. Где и когда начинается просвещение, если евреи везде все еще благочестивы до фанатизма, особенно после подъема хасидизма, а еврейские женщины все еще покупают на рынке старые бобе-майсес? И где конец «вере былых времен», если авторитет Библии продолжает жить в Талмуде, мидрашах, Зогаре и средневековых комментариях?
Быть умеренным маскилом приятно, потому что можно использовать веру былых времен в качестве источника фольклора и интеллектуального развлечения. Соответствующим образом отредактированная, прокомментированная и снабженная предисловием, даже книга по практической каббале, вроде «Хиромантии» (1869), лила воду на мельницу маскилов54. Маскил прилагает все усилия, подобно старому доброму сэру Вальтеру, для сохранения строгого разделения между «тогда» и «теперь», между «ними» и «нами». В предисловии Дик заверил тайере лезерин, дорогую читательницу, что книга не имеет никакого практического применения. Напротив, ей следует расценивать эту книгу так же, как рецепты лекарств и снадобий, содержащихся в Талмуде, которые великие мудрецы запретили нам использовать в наши дни и в нашем возрасте, когда человеческая природа, не говоря уже о человеческой вере, принципиально изменилась55. Важность предисловия объясняется тем, что многие евреи, как хорошо было известно Дику, все еще практиковали искусство гадания по руке, а еще больше верили в провидческую силу гадателей.