Кроме Архипа Осипова, другие солдаты и офицеры также проявили самоотверженность и героизм при защите этого укрепления. Начальником его был штабс-капитан Н. К. Лико – грек по национальности. Когда окружившие укрепление горцы предложили ему сдаться, он собрал военный совет, на который, кроме офицеров, пригласил и нижних чинов, прослуживших более 20 лет и имевших знаки отличия военных орденов. Было принято единогласное решение отклонить ультиматум и, если противник ворвется в укрепление, то взорвать пороховой погреб и всем погибнуть.

Перед сражением, как указано в истории полка, по древней русской традиции «все офицеры и многие из нижних чинов, решив встретить смерть по христианскому обычаю, одели чистое белье, офицеры же еще принарядились в лучшие мундиры». После начала атаки на укрепление, когда бывший лазутчик, перебежавший к горцам, предложил сдаться, начальник крепости Лико отдал приказание: «Ребята убейте его! Русские не сдаются!». Тяжелораненый, с немногими оставшимися в живых подчиненными он попал в плен и там умер.

Необходимо отметить, что по этому событию было проведено тщательное расследование и все факты подвигов солдат и офицеров полка подтвердились.

Но как это часто бывает в жизни, героическое одновременно сочетается с меркантильным и недостойным. Это напрямую связано с историей падения форта Лазарев, командиром которого был капитан Марченко. Это был «человек малограмотный, едва умевший читать и писать, но в высшей степени самонадеянный и упрямый». Он был в кунаках у многих горцев, вел с ними торговлю, показывал им все сооружения форта, хотя подчиненные офицеры предупреждали его о недопустимости такого поведения. При этом он отказался просить подкрепления, невзирая на высокую смертность в крепости, мотивируя это тем, что могут отдать под суд. Горцы, получив необходимые им сведения, в начале февраля 1840 года внезапно напали на крепость и, невзирая на героическое сопротивление солдат и офицеров, захватили ее. Почти весь гарнизон был уничтожен, сам начальник укрепления капитан Марченко также был убит в бою. Вместе с ним погибли и все офицеры, кроме раненого прапорщика Федорова, попавшего в плен с немногими оставшимися в живых нижними чинами [27]. Но и после этих трагических событий в Тенгинском пехотном полку в 1844 году задержали двух солдат, пытавшихся уйти к горцам с пудом пороха на тысячу патронов, который они регулярно продавали им, получая один рубль серебром за 60 патронов.

После прибытия к месту службы Лермонтов сразу включился в повседневную офицерскую деятельность, дежурил и производил дознания, что подтверждает его рапорт. В истории полка указано, что по свидетельствам майора Белевича и Лорера, он «произвел неприятное впечатление своей холодностью, желчностью и ненавистничеством ко всему человеческому роду. Слишком много говорил о своей храбрости, хотя на Кавказе этим нельзя было никого удивить» [27].

Эти слова рефреном повторяют мнение барона Россильона и отчасти императора Николая I, выраженное им в отзыве о романе «Герой нашего времени». Судя по стилю, это суждение, скорее всего, частное мнение Лорера, что подтверждают почти такие же слова – «ненавистничеством ко всему человеческому роду», которые написал этот декабрист в своем дневнике после встречи с поэтом.

При анализе данной оценки необходимо учитывать также и то обстоятельство, что большинство офицеров полка, как указано в его истории, были малообразованными людьми, и умственное превосходство поэта, возможно, их раздражало. Сказывалась и острое противоречие между гвардией и армией и, кроме того, возможны и субъективные оценки.

Взятие штурмом горского аула 2-м батальоном Тенгинского пехотного полка 27 сентября 1836 г. Художник поручик Тенгинского полка Е. Геевский

Как уже указывалось выше, декабрист Лорер достаточно неприязненно относился к поэту, так же как и его племянник Арнольди.

В соответствии с распоряжением Николая I о предоставлении Лермонтову отпуска на два месяца, 14 января 1841 года ему был выдан отпускной билет и, по всей видимости, он тотчас же выехал в Петербург через Новочеркасск и Москву В Ставрополе, как вспоминает Я. И. Костенецкий, который служил в это время в штабе генерал-адъютанта П. X. Граббе, поэт явился в канцелярию в полной армейской форме своего полка. Костенецкий был ранее знаком с Лермонтовым по Московскому университету, читал его произведения, и поэтому «с особенным волнением стал смотреть на него». Поэт попросил показать ему документы, касающиеся его отпуска и ему дали запрос военного министра к командующему корпусом, в котором было указано, что государь император приказал подробно выяснить о службе, поведении и образе жизни поручика Лермонтова. В черновом наброске ответа командующего, составленного войсковым писарем, было указано, что «поручик Лермонтов служит исправно, ведет жизнь трезвую и добропорядочную и ни в каких злокачественных поступках не замечен». Лермонтов долго смеялся над такой аттестацией и попросил Костенецкого «не изменять ее выражений и этими же самыми словами отвечать министру» [4, с. 339–341]. В этой ситуации невольно поражает то обстоятельство, насколько непринужденно и с юмором держал себя великий поэт, хотя Костенецкий относился к нему не очень дружелюбно, о чем и написал потом в своих воспоминаниях. Для советских исследователей это был весьма странный факт, ведь тот был членом оппозиционного, так называемого «сунгуровского кружка», названного по фамилии создавшего его в 1831 году Н. П. Сунгурова. Его участники выступали за свержение монархии и введение конституции.

Горбунов К. А. Лермонтов в сюртуке Тенгинского пехотного полка. 1841 год.

После ареста Костенецкий был лишен дворянства и сослан на Кавказ рядовым и только в 1839 году за отличие в боях он получил чин прапорщика и перешел в штаб к генералу П. X. Граббе. Во время проживания в Москве он был лично знаком с Герценом и Огаревым, что говорит о многом.

Впоследствии он так охарактеризовал гвардейскую молодежь в целом, и Лермонтова в частности: «В то время на Кавказе был особенный род изящных молодых людей – людей великосветских, считавших себя выше других по своим аристократическим манерам и светскому образованию, постоянно говоривших по-французски, развязных в обществе, ловких и смелых с женщинами и высокомерно презирающих весь остальной люд; все эти барчата с высоты своего величия гордо смотрели на нашего брата армейского офицера и сходились с ними разве только в экспедициях, где мы в свою очередь с сожалением на них смотрели и издевались над их аристократизмом. К этой категории принадлежала большая часть гвардейских офицеров, ежегодно тогда посылаемых на Кавказ; к этой же категории принадлежал и Лермонтов, который, сверх того, и по характеру своему не любил дружиться с людьми: он всегда был высокомерен, едок и едва ли во всю жизнь имел хотя одного друга» [4, с. 339–341].

Сложно сказать, почему он так нелицеприятно написал о Лермонтове. Что же касается его отношения к гвардейским офицерам, то трудно определить, чего в нем больше – зависти или откровенной неприязни. Гвардия – это ведь опора трона, и одного этого факта достаточно для ненависти к ней со стороны «революционных демократов».

Но насколько высоко ценили и уважали Лермонтова русские офицеры и генералы, свидетельствует хотя бы тот факт, что генерал-адъютант Граббе поручил ему передать свое частное письмо Ермолову. Как предполагают некоторые исследователи творчества Лермонтова, стихотворения «Кавказец» и «Спор» были написаны им вскоре после личной встречи с этим заслуженным генералом. Она предположительно состоялась в Орле или в Москве в конце января или начале февраля 1841 года [28].

30 января Лермонтов приехал в Москву и, не задерживаясь в ней, тотчас отправился в Петербург. Сразу после приезда он присутствует на балу у графини Александры Кирилловны Воронцовой-Дашковой (урожденной Нарышкиной). Он так описывает это событие в письме к А. И. Бибикову: «… приехав сюда в Петербург на половине масленицы, я на другой же день отправился на бал к г-же Воронцовой, и это нашли неприличным и дерзким. Что делать? Кабы знал, где упасть, соломки бы подостлал; обществом зато я был принят очень хорошо» [29].

Граф Соллогуб в своих воспоминаниях писал, что он очень удивился, когда увидел на балу Лермонтова. По его словам он предупредил поэта, что его могут арестовать, поскольку там находился великий князь Михаил Павлович [30, с. 399–400]. Ситуация для опального офицера усугублялось еще и тем, что он явился на это увеселительное мероприятие в армейском мундире, что некоторые присутствовавшие сочли откровенным вызовом и дерзостью.

Графиня Александра Воронцова-Дашкова вывела поэта через черный ход и приняла на себя всю вину за его появление на балу, поэтому он впоследствии даже не был наказан. Она всегда нравилась Лермонтову, и эта симпатия была обоюдной. Именно ей он посвятил очень светлое и лиричное стихотворение «К портрету». В графиню страстно и долго был влюблен Столыпин (Монго), и после смерти поэта он уехал вслед за ней за границу, но она так и не вернулась к нему.

Окончание ее жизни было трагическим и загадочным одновременно – после смерти мужа она неудачно вышла замуж за французского барона и через полгода умерла в возрасте всего 40 лет.

Литография Г. Греведона. А. К. Воронцова-Дашкова. 1837 г.