Сама эта дуэль подробно описана разными авторами (Э. Г. Гернштейн, В. А. Захаров, С. И. Недумов, В. А. Мануйлов и др.), поэтому есть смысл остановиться только на тех ее эпизодах, которые характеризуют Лермонтова как офицера. Поэт не считал свое столкновение с Мартыновым у Верзилиных сколь-нибудь серьезным обстоятельством и поэтому по дороге к месту дуэли был в хорошем настроении. П. К. Мартьянов писал, что секундант корнет М. П. Глебов впоследствии утверждал, что никаких грустных разговоров поэт не вел и посмертных распоряжений не давал. Он только сожалел, что не получил отставку, поскольку у него в планах было издание двух монументальных романов из европейской и кавказской жизни, которые он не смог бы написать, находясь на военной службе [34, с. 93–94].
Как известно 15 июля 1841 года (27 по новому стилю) между 6 и 7 часами вечера у подножия Машука состоялась дуэль Лермонтова с Мартыновым при секундантах М. П. Глебове и князе А. И. Васильчикове, и возможном присутствии А. А. Столыпина (Монго) и князя С. В. Трубецкого. К настоящему времени сохранилось только одно документальное свидетельство произошедшего, написанное князем А. И. Васильчиковым и поэтому есть смысл привести его полностью: «15 июля часов в 6–7 вечера мы поехали на роковую встречу; но и тут, в последнюю минуту, мы, и я думаю сам Лермонтов, были убеждены, что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе руки и поедут… ужинать. Когда мы выехали на гору Машук и выбрали место по тропинке, ведущей в колонию (имени не помню), темная, громовая туча поднималась из-за соседней горы Бештау Мы отмерили с Глебовым 30 шагов; последний барьер поставили на 10-ти и, разведя противников на крайние дистанции, положили им сходиться каждому на 10 шагов по команде: «Марш». Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой Лермонтову, и скомандовали: «Сходись!». Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний раз, я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни взад ни вперед, не успев даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненные или ушибленные. Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие. Хотя признаки жизни уже видимо исчезли, но мы решили позвать доктора. По предварительному нашему приглашению присутствовать при дуэли доктора, к которым мы обращались, все наотрез отказались. Я поскакал верхом в Пятигорск, заезжал к двум господам медикам, но получил такой же ответ, что на место поединка, по случаю дурной погоды (шел проливной дождь), они ехать не могут, а приедут на квартиру, когда привезут раненого. Когда я возвратился, Лермонтов уже мертвый лежал на том же месте, где упал; около него Столыпин, Глебов и Трубецкой. Мартынов уехал прямо к коменданту объявить о дуэли» [35].
Все сохранившиеся документы по дуэли Лермонтова с Мартыновым были опубликованы Д. А. Алексеевым в 1992 году отдельной брошюрой [36]. В ее конце размещена совместная статья Д. Алексеева и Б. Писарева «Я хотел испытать его», в которой дан, по нашему мнению, блестящий анализ всех перипетий состоявшейся дуэли. Но в ней нет и, в сущности, теперь уже и не может быть ответа на основной вопрос – кто и почему спровоцировал убийство великого поэта.
К сожалению, во многих литературоведческих работах, как уже указывалось выше, мало принимаются во внимание мировоззрение и ценностные ориентиры, определявшие психологию русских офицеров того времени. Вся проблема состоит в том, что поведение всех участников перед дуэлью, во время нее и после ее окончания регулировалось не столько дуэльным кодексом, который, как уже упоминалось выше, был письменно оформлен в России только в конце XIX века, а скорее неписаными принципами и правилами, сложившимися в офицерской среде. С точки зрения этих правил, за соблюдением которых очень жестко следили старшие и более опытные офицеры, разглашение любых сведений, затрагивавших прямо или косвенно честь любого из участников дуэли, считалось позорным действием. Таким образом, возникала своего рода круговая порука, гарантирующая сохранение тайны и не только по отношению к официальному следствию, но и по отношению ко всем друзьям, родственникам и знакомым, замешанным в дуэльной истории. Логика здесь очень проста – если кто-то из нас виноват, то мы сами разберемся, чужие здесь не должны быть по определению. Военное воспитание предполагало, что никто и никогда не имел права разглашать то, что обсуждалось в узком офицерском кругу. И это была отнюдь не прихоть, это требование возникло в результате войн, – представьте ситуацию, что офицер будет рассказывать всем, как он собирается провести ту ли иную боевую операцию. Где гарантия того, что эти сведения по глупости или каким-либо другим причинам не попадут к противнику. Таких гарантий, конечно, никто и никогда дать не может. Отсюда и сдержанность в общении, и естественная недоверчивость ко всем, кто тебя окружает. Они должны знать только то, что нужно для выполнения боевой задачи и не больше, но и не меньше. Выше описывалось воспитание в Школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров – никто из ее воспитанников не должен был рассказывать никому, даже родителям, что происходило между ними во время учебы. Подчеркиваем – никому и никогда. Поэтому смешно читать претензии некоторых исследователей к Столыпину и Глебову, что они не оставили никаких письменных свидетельств о дуэли, не рассказали ничего своим родным и близким, они просто не могли так поступить.
Теперь что касается отдельных суждений об этом трагически завершившемся поединке. Как и в предыдущей дуэли Лермонтова с де Барантом, ее причины упорно пытались свести к соперничеству из-за женщин. В частности этой, как наиболее предпочтительной версии, посвящена книга Вадима Хачикова «Тайна гибели Лермонтова. Все версии», изданной в 2014 году. Ее автор пытается убедить читателей, что причиной столкновения было банальное соперничество Лермонтова и Мартынова за внимание Эмилии Александровны Клингенберг (потом в замужестве Шан-Гирей). В пятигорском обществе ее часто называли «розой Кавказа». По версии Хачикова, это замужество, оказывается, ставило целью снять подозрения о ее неприглядной роли в этой дуэльной истории. «Аким Павлович Шан-Гирей женился на Эмилии Александровне. “Роза Кавказа” охотно породнилась с поэтом, полагая, наверное, что это отведет от нее подозрения в неблаговидной роли, которую она играла летом 1841 года. И действительно, это родство многие годы защищало Эмилию Александровну от обвинений в ее адрес».
Оставим мелкие придирки вроде той, что любому здравомыслящему человеку непонятно, как можно породниться с умершим человеком – вернемся к сути. Секундант Глебов в своих показаниях утверждал, что Мартынов говорил ему о насмешках со стороны Лермонтова, несмотря на его неоднократные предупреждения о недопустимости такого поведения. На это Лермонтов, по словам Мартынова, ответил, что вместо угроз, которых он не боится, тот «требовал бы лучше удовлетворения». То есть формально, по словам Мартынова, поэт был инициатором вызова, что, конечно, не так. Между тем, сразу после дуэли полковник Траскин сообщил генерал-адъютанту Граббе: «Мартынов сказал ему, что он заставит его замолчать… Лермонтов ответил, что не боится его угроз и готов дать ему удовлетворение, если он считает себя оскорбленным». Таким образом, как следует из контекста письма, зачинщиком поединка был Мартынов, что, естественно, только отягощало его вину [37].
Князь Васильчиков на этот вопрос следствия также ответил, что Лермонтов обижал Мартынова насмешливыми словами. Впрочем, добавил он, при «ком это было и кто слышал сию ссору не знаю».
Что касается ее причины, то мы опять имеем один единственный источник информации – слова самого Мартынова, поэтому вряд ли когда-нибудь истина будет установлена. Можно только попытаться понять великого поэта как офицера. Он в данном случае находился в таком положении, что его вторая дуэль, учитывая негативное отношение к нему императора, грозила ему самыми тяжелыми последствиями. Он очень любил бабушку, ценил ее заботу о нем, волновался за нее и понимал, что это известие будет для нее большим ударом. Кроме того, по неписаной традиции, во время боевых действий дуэли не допускались, а если они и происходили, то наказание за них было гораздо строже. А теперь вспомним – Лермонтов был офицером кавказского полка и поэтому его за такого рода «шалость» на вполне законных основаниях могли разжаловать в солдаты, лишить дворянства и всех прав состояния. Его противник Мартынов по собственной просьбе уже получил отставку и в Пятигорске он только ждал соответствующего приказа, следовательно, он находился в гораздо более выгодном положении по сравнению с Лермонтовым. Вот в этом-то и состояла его подлость, отсюда и бессознательное неприятие многими представителями тогдашнего русского общества Мартынова как человека, отсюда и его постоянные попытки оправдаться. В устных разговорах и даже в печати современники часто называли его «убийцей Лермонтова» Даже близкий к славянофилам Андрей Елагин, с сочувствием относившийся к Мартынову, поскольку считал, что тот якобы защищал честь своей сестры, написал в письме к брату: «Как грустно слышать о смерти Лермонтова и, к сожалению эти слухи верны… Лермонтов выстрелил в воздух, а Мартынов подошел и убил его. Все говорят, что это убийство, а не дуэль»[38]. Но Вадим Хачиков утверждает: «В общем, все, что мы знаем о Мартынове, позволяет считать его самым обычным представителем российского офицерства – не самой лучшей, но и далеко не худшей его части… Но обстоятельства, сложившиеся летом 1841 года в Пятигорске, принесли ему поистине Геростратову славу и стали причиной истинной трагедии его жизни».
Насчет обычного представителя русского офицерства, то это трудно даже комментировать – убивать своего товарища, который не желает стрелять в тебя, как нам представляется, что-то запредельное, ведь даже врага в этом случае не убивают, а просто берут в плен. Есть смысл еще раз повторить, что практически все, кто был в это время в Пятигорске, в том числе и Р. И. Дорохов, считали, что это была не дуэль, а убийство. Так же считал и генерал-адъютант Граббе и ряд других высокопоставленных военных. К тому же всем было хорошо известно, что Лермонтов не будет стрелять в противника, поскольку о его негативном отношении к такому способу защиты своей чести в обществе было хорошо известно, его дуэль с де Барантом – яркое тому подтверждение. Об этом писал в своих воспоминаниях Ф. Боденштедт, о чем будет сказано в следующей главе. Что же касается «истинной трагедии его (Мартынова. – Авт.) жизни», то это сентенция просто смешна – что, Мартынов все бросил, уехал на край света и стал затворником? Нет, он жил абсолютно спокойно и в полном достатке. В 1845 году убийца поэта удачно женился на дочери киевского губернского предводителя дворянства И. М. Проскур-Сущанского, которая, по отзывам современников, была очень красивой женщиной и родила в этом браке пятерых дочерей и шестерых сыновей. Собственно говоря, «истинную трагедию» жизни Мартынова весьма убедительно и раньше всех других литературоведов показал Висковатов. В его биографии Лермонтова достаточно ясно отмечено, что, даже не зная всей предыстории дуэли, многие современники поэта понимали, что это была не дуэль, а жестокое и подлое убийство.
Так, например, писатель и издатель П. И. Бартенев передал такой отзыв генерала Ермолова на известие о гибели Лермонтова: «Уж я бы не спустил этому Мартынову!.. Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался. Можно позволить убить всякого другого человека, будь он вельможа и знатный: таких завтра будет много, а этих людей не скоро дождемся» [38]. В настоящее время трудно сказать, насколько Бартенев был правдивым, приводя это свидетельство, но этот отзыв вполне соответствует характеру генерала. Даже если это и мистификация, то она высокого уровня, поскольку верно передает отношение многих современников к этой дуэли.
Известно и мнение генерал-адъютанта Граббе по поводу убийства поэта, которое он высказал в письме к полковнику Траскину: «Несчастная судьба нас, русских. Только явится между нами человек с талантом – десять пошляков преследуют его до смерти. Что касается до его убийцы, пусть на место всякой кары он продолжает носить свой шутовской костюм» [3, с. 336]. Граббе мог так сказать – он был лично знаком с Мартыновым и был о нем невысокого мнения. Впрочем и Я. И. Костенецкий, служивший под началом генерал-адъютанта, хотя и отрицательно относился к Лермонтову и после дуэли оправдывал Мартынова, тем не менее дал тому весьма нелестную характеристику: «Он (Мартынов. – Авт.) все мечтал о чинах и орденах и думал не иначе как дослужиться на Кавказе до генеральского чина. После он уехал в Гребенской казачий полк, куда он был прикомандирован, ив 1841 году я увидел его в Пятигорске. Но в каком положении! Вместо генеральского чина он был уже в отставке всего майором, не имел никакого ордена и из веселого и светского изящного молодого человека сделался каким-то дикарем». Это свидетельство приводит в своей книге первый биограф поэта Висковатов.
Мало учитывается и психологическая атмосфера вокруг Лермонтова, которая сложилась в определенных кругах дворянского общества накануне и после его убийства. Висковатов очень убедительно ее показывает. «Ядовитая гадина», возможно, это самое безобидное, что говорили о поэте за его спиной некоторые высокопоставленные лица. Даже в беседах со мной, подчеркивает Висковатов, они употребляли это выражение, то есть, не стеснялись и через много лет после смерти великого поэта демонстрировать свою ненависть к нему. Висковатов приводит список лиц, которые в это время были в Пятигорске и можно только догадываться, какими на самом деле были эти люди [3, с. 335]. Некоторые знакомые поэта, даже недружелюбно относившиеся к нему, понимали это. Так, Арнольди в своих воспоминаниях открыто намекал на некие «темные причины» приведшие к дуэли [4, с. 260].
В настоящее время многие попытки объективно проанализировать случившееся еще больше запутывают и искажают картину произошедшего. В статье Г. Абсавы и Н. Бурляева «Кто убил Лермонтова» некоторые интересные рассуждения чередуются с явными искажениями и откровенным вымыслом [39, с. 225–238]. Так, значительно гипертрофирована роль жандармского офицера А. Н. Кушинникова в следственных действиях, вероятно, по аналогии с недавним советским прошлым, когда спецслужбы в нашей стране контролировали всех и вся. Необходимо принять во внимание, что Кушинников вошел в следственную группу по расследованию обстоятельств дуэли по прямому указанию полковника Траскина, что и отмечено в его рапорте на имя Бенкендорфа от 16 июля 1841 года. В нем этот офицер информирует шефа жандармов о состоявшейся дуэли Лермонтова с Мартыновым и о производстве следствия по этому делу. В тот же день аналогичные рапорты были поданы от полковника Траскина военному министру графу Чернышеву и от пятигорского коменданта полковника Ильяшенко лично императору.
Подполковником Кушинниковым в дальнейшем подписывались все следственные документы, и поэтому он вряд ли мог давать какие-либо указания членам комиссии вопреки действующему законодательству и формальным процедурам.
Авторы статьи также не видят противоречия между своим утверждением, что А. А Столыпин (Монго), С. В. Трубецкой и М. П. Глебов это – «кадровые военные, люди уставные, что, вообще-то ограничивает инициативу, кроме боевой», и версией о том, что «техническим исполнителем» убийства являлся корнет Глебов. Он был, между прочим, боевым офицером и погиб в сражении, а не умер в кабинете или в постели, и это ему посвятил свой замечательный экспромт Лермонтов:
Но, оказывается, некоторые наши современники лучше разбираются в характерах давно умерших людей, чем гениальный поэт. И, безусловно, не может не «радовать» такое понимание психологии русского офицера как «ограниченного в инициативе». Как же тогда Россия выигрывала тяжелейшие войны, непонятно, ведь офицеры служили не
только в боевых частях, но «как ни странно», еще и в штабах. И неизвестно где служба была легче: знать, что твои товарищи погибают, а ты не можешь им помочь – это моральная пытка для любого человека, имеющего совесть и чувство сопричастности к своему народу и своей Родине.
В статье высказывается и едва прикрытое обвинение в похищении корнетом Глебовым бумаг Лермонтова, поскольку имеются сведения, что после убийства поэта он встречался в Тифлисе с Ф. Боденштедтом, которому передал для перевода стихотворения поэта. А что, разве нельзя предположить, что Лермонтов просто подарил ему эти стихи? Почему бы заодно не обвинить в краже и Р. И. Дорохова, у которого тоже была тетрадь со стихотворениями поэта, да и всех остальных, у кого сохранились его произведения. Ради дешевой сенсации оскорблять необоснованными подозрениями давно умерших людей, по меньшей мере, недопустимо.
И вот этот «технический исполнитель» ротмистр лейб-гвардии Конного полка Глебов верхом на коне, готовя батальон Ширванского полка к атаке и находясь впереди солдат, был убит горцами выстрелом в голову в 1847 году в возрасте всего 28 лет. Погиб совсем молодым, как и его друг Лермонтов.
Также оказались вовлечены в заговор, по мнению авторов статьи, Столыпин (Монго) и князь Трубецкой – «они были поставлены перед фактом участия в предательском убийстве и проявили малодушие, испугавшись огласки и изгнания из благородного общества». Да уж прекрасного мнения о русских офицерах придерживаются Г. Абсава и Н. Бурляев! Впрочем, у них есть все-таки положительный образ – это Мартынов – «добродушный, но слабохарактерный», вот такой вот он у них несчастный. Не меньшее изумление вызывает положительная оценка, как они считают, Николаем I высокого художественного достоинства романа «Герой нашего времени». Любой читатель может прочитать это письмо императора – там ведь, кроме «написано превосходно» и лестной характеристики Максима Максимыча, никаких восторгов не выражено. Более того, чувствуется искренняя злость царя на поэта (жалкое дарование – по его определению!) и едва прикрытая угроза ему в конце этого отзыва. Исходя из контекста статьи непонятно также, какие западные либеральные ценности господствовали тогда в монархической Европе – анализировать ситуацию того времени исходя из штампов современной эпохи, по меньшей мере, странно.