Заключение военно-судной комиссии гласило: «Принимая в соображение прежнюю усердную его службу, как равно и то, что он при вызове его французским подданным бароном де Барантом на дуэль за недоказанные и даже мнимые оскорбления, не мог остаться равнодушным, и согласием своим к исполнению такового требования де Баранта старался токмо оправдать нацию и имя Русского офицера Гвардии (выделено нами. – Авт.), самая ж дуэль не имела особенных важных последствий, – кроме содержания Лермонтова под арестом с 10 числа прошедшего марта выдержать под арестом же в крепости в каземате еще шесть месяцев, и потом выписать в Отдельный Кавказский корпус тем же чином…»[10]. Далее следовало перечисление наказаний для лиц, имевших причастность к дуэли, в том числе и дежурного офицера на арсенальной гауптвахте, где Лермонтов встречался с де Барантом.

Заключение генерал-аудиториата, то есть высшего военно-юридического органа тогдашней России, было таковым: «…За сии противозаконные поступки генерал-аудиториат, руководствуясь Сводом военных постановлений Военноуголовного устава книги 1-й ст. 392 и 393, полагает: лишив его, Лермонтова, чинов и дворянского достоинства, написать в рядовые. Но, принимая во уважение, во-первых, причины, вынудившие подсудимого принять вызов к дуэли, на которую он вышел не по одному личному неудовольствию с бароном де Барантом, но более из желания поддержать честь русского офицера (выделено нами. – Авт.); во-вторых, то, что дуэль эта не имела никаких вредных последствий; в-третьих, поступок Лермонтова во время дуэли, на которой он после сделанного де Барантом промаха из пистолета выстрелил в сторону в явное доказательство, что он не жаждал крови противника, и наконец свидетельствование начальства об усердной Лермонтова службе (выделено нами. – Авт.), генерал-аудиториат полагает участь подсудимого на всемилостивейшее вашего императорского величества воззрение, всеподданнейше ходатайствуя о смягчении определяемого ему по законам наказания тем, чтобы, вменив ему, Лермонтову, содержание под арестом с 10 прошлого марта, выдержать его еще под оным в крепости на гауптвахте три месяца и потом выписать в один из армейских полков тем же чином» [И].

Итак, решение по Лермонтову фактически состоялось. Дело было теперь за малым: утвердить его у императора.

Но, как справедливо указывала Эмма Гернштейн, существовала также и весомая политическая составляющая этой дуэльной истории. Николай I, как известно, не считал правившего во Франции Луи-Филиппа законным королем и, соответственно, отношение к его представителям исходило из этого мнения. Однако далее Гернштейн утверждала: «Но, правильно толкуя отношение Николая I к Людовику-Филиппу, современники не представляли себе всей ненависти русского императора к Лермонтову» [7, с. 6]. Конечно, это фраза написана в полном соответствии с установками советской партийной идеологии: Лермонтов боролся против царизма и поэтому… И дальше можно было писать все что угодно, интерпретируя в этом ключе любые факты. Но ненависть слишком сильное чувство и вряд ли император испытывал его к офицеру, имевшему столь незначительный чин, для него он был, прежде всего, «беспокойным человеком», выпадавшим из стройной и упорядоченной, как казалось Николаю I, системы имперской иерархии. Если вернуться к внешнеполитическим аспектам этой дуэли, что все дело в том, что российский царь долго надеялся на союз с Великобританией и прилагал для этого немало усилий. Уже после смерти Лермонтова был подготовлен и осуществлен его визит в 1844 году в эту страну, во время которого Николай I получил много устных заверений в неизменной доброжелательности английской политики по отношению к России. Королева Виктория в письме к своему дяде бельгийскому королю Леопольду так охарактеризовала русского императора: «Он строг, суров и непреложно следует принципам и собственному пониманию долга – ничто на свете не может заставить его этим принципам изменить. При этом он не очень умен, не слишком хорошо воспитан и недостаточно образован. Императора интересуют только политика и военные вопросы, ко всему прочему, включая искусство, он невосприимчив. При этом я уверена, он вполне искренен – даже тогда, когда действия его нельзя назвать иначе как деспотичными: они происходят из твердого убеждения, что иначе управлять страной невозможно… Я бы назвала его чересчур откровенным: он напрасно высказывает свои мысли столь открыто и ему с трудом удается сдерживать себя» [12].

Ироничная, но вполне откровенная и во многом адекватная характеристика Николая I. Его стремление контролировать все и вся, принимать самому окончательные решения по любым, даже самым мелким вопросам, позволяли его окружению легко им манипулировать. А его личные пристрастия в политике, даже вопреки очевидным фактам, привели Россию, в конечном счете, к полной изоляции накануне Крымской войны.

Это отступление было сделано потому, что дуэль Лермонтова с де Барантом произошла в момент резкого обострения франко-русских отношений, которые были инспирированы Великобританией, чего не понимал русский император. Все дело в том, что своей легитимностью король Луи-Филипп был обязан английской монархии, так как именно она первой признала его законным правителем Франции. Вместе с тем любые попытки этой страны проявлять самостоятельность во внешней политике жестко пресекались Великобританией, в том числе и с помощью России. Это привело к тому что, в конечном счете, Великобритании оказалось более выгодным в результате революции 1848 года сменить Луи-Филиппа на своего прямого ставленника, объявленного вначале президентом республики, а затем императором – Наполеоном III.

Причины обострения франко-русских отношений, благодаря негласной поддержке Великобританией российской позиции, прекрасно понимали де Баранты. Ни посол, ни его жена явно не хотели перевода поэта на Кавказ. Так, П. де Барант пишет своему секретарю о Лермонтове: «Я хотел бы большей снисходительности – Кавказ меня огорчает, но с таким человеком нельзя было бы полагаться ни на что: он возобновил бы свои лживые выдумки, готовый поддержать их новой дуэлью». Жена французского посла высказалась по этому поводу еще более определенно в своем письме мужу из Парижа: «Пока он будет на Кавказе, я буду беспокоиться за него. Было бы превосходно, если бы он был в гарнизоне внутри России, где бы он не подвергался никакой опасности…» [9]. Понятно, что не забота о жизни русского офицера и поэта двигала ее чувствами, гибель Лермонтова могла быть использована в полной мере для дискредитации всей французской политики по отношению к России, что негативно бы отразилось и на ее семье.

Как реагировал русский высший свет на это происшествие? Весьма показательна переписка князя П. А. Вяземского со своей женой и дочерью Надеждой, которые находились в Париже. Причиной дуэли он называет «бабьи сплетни и глупое, ребяческое, а между тем довольно нахальное волокитство петербургское». Через несколько дней он отправил в Париж другое письмо, в котором извещает жену и дочь, что надеется послать им «чайку» с молодым де Барантом. «Об истории дуэли, – пишет князь, – много толков, но все не доберешься толку и не знаешь, что было причиной ссоры… Петербург удивительно опасное и скользкое место».

Можно порадоваться, насколько все-таки объективен князь в оценке причин ссоры! Через два дня он отправляет еще одно очередное письмо: «Посылается при сем фунт чаю и одесский альманах с молодым Барантом. Толки об истории его все еще не истолкованы. Это совершенная противоположность истории Дантеса. Здесь действует патриотизм. Из Лермонтова делают героя и радуются, что он проучил француза. Но кто прав и кто виноват, – чья роль в деле была лучшая, – неизвестно, а все сплетня» [13].

Какие все-таки дружеские и доверительные отношения у Вяземского с де Барантами, но вот только почему? И что за весьма странные сентенции: «действует патриотизм», «из Лермонтова делают героя»?

Да, прав был, конечно, князь – Петербург действительно оказался опасным и скользким местом…. для Лермонтова!

Далее в начале апреля 1840 года в следующем письме он почему-то обвиняет поэта в претензии на независимость и оригинальность. При этом князь переживает не за него, а за дежурного офицера, который допустил свидание поэта с де Барантом. Но в конце письма он все-таки вынужден признать, что тот в «заточении своем написал прекрасные стихи». Как обидно было, вероятно, Вяземскому писать это – какой-то гусарский офицер полностью затмил его на поэтическом поприще. Во всей этой переписке явственно ощущается едва прикрываемая неприязнь к русскому офицеру и поэту, – князя абсолютно не волнует дальнейшая судьба Лермонтова, но зато трогает участь всех причастных к дуэли. По этим и другим косвенным свидетельствам можно сделать вывод, что масоны из высшего света и ближайшего окружения царя крайне отрицательно относились и к личности Лермонтова, и во многом к его творчеству.

Известный писатель и публицист Д. С. Мережковский в своей статье «М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества» вспоминал, как его отец передал ему в юности отзыв о поэте графа Адлерберга, масона и министра двора при Александре II, «старика, который лично был знаком с Лермонтовым»: «Вы представить себе не можете, какой это был грязный человек!». Впрочем, и семья убийцы поэта Мартынова также была тесно связана с ложами через родственные связи с одним из крупнейших деятелей русского масонства Н. И. Новиковым.

Возможно, вследствие целенаправленного распространения такого рода слухов, светская молва уже сделала Лермонтова виновником дуэли. Его родственница и давняя знакомая Е. А. Верещагина написала своей дочери А. М. фон Хюгель в Германию, что ее причиной стали, с одной стороны, «барыни модные», а с другой – «дерзости» поэта. В данном случае Верещагина просто пересказывает светские сплетни: во всем виноват Лермонтов, а то, что он как русский офицер обязан был реагировать на прямое оскорбление де Баранта, об этом даже не упоминается. В очередном письме к дочери она снова пишет о Лермонтове и упрекает его, что он не думает ни о себе, ни о бабушке, ни о других близких ему людях [13].

Как глубоко все-таки вошло в сознание некоторых представителей русского дворянства чувство какой-то постоянной и неизбывной вины перед любым знатным заезжим иностранцем.