Есть вероятность, что каждый из нас родился с начальным набором добродетелей, о которых мы говорили в главе 1, и все мы потенциально можем стать добродетельными. Но Аннас отмечает, что обстоятельства, лишающие людей возможности развить свой потенциал в реальные добродетели, не должны работать против них. Помните, как греки были одержимы учителями? Ладно, а что делать, когда мы не можем учиться у Аристотеля, поскольку у нас нет денег заплатить за обучение в его модной элитной академии, а «самый мудрый человек» в нашем районе — какой-то неопрятный парень, который продает поддельные рубашки премиального бренда Affliction через заднюю дверь фургона? Может, многим хочется задумываться об этике и добродетели, но вместо этого им приходится решать более насущные вопросы: как не умереть с голоду, как не умереть от болезней или как не погибнуть от пуль кочующих военных патрулей. Как их можно в этом обвинять?
Бескомпромиссный подход Канта вряд ли лучше в этом смысле. Формулировать универсальные максимы и следовать им — тоже непозволительная роскошь, если в вашей жизни что-то пошло не так или вы ежедневно подвергаетесь стрессу, при котором невозможно думать ни о чем, кроме выживания. Если говорить об утилитаризме, то ладно, но что, если мы не машинист вагонетки, а, скажем, рабочий, вкалывающий на рельсах под жарким солнцем за копейки, смутно осознающий, что в любой момент его может переехать вагонетка с неисправными тормозами? Как нам придерживаться тех же этических норм, что и пассажиру, который придумает правильный с точки зрения морали ответ в данной ситуации, не опасаясь смерти? Что, если мы не турист Джим, случайно наткнувшийся на Пита, держащего на мушке десять местных жителей, а один из местных жителей и в нашей жизни есть одна суперзабавная переменная: в любой момент нас могут согнать вместе с другими и застрелить, чтобы у Пита была возможность поддерживать сумасшедший правопорядок? Можно ли предположить, что мы потратим столько же времени и сил на размышления об этике, сколько Джим, который случайно наткнулся на этот кошмар и после того, как он закончится, вернется к себе в гостиницу и выпьет дайкири со льдом у бассейна?
Жизнь — тяжелая штука (и одним тяжелее, чем другим)
Было бы несправедливо требовать от женщины, невольно пристрастившейся к лекарствам, такого же уровня переживаний на тему этики, как от Джеффа Безоса, или меня, или любого среднестатистического гражданина. Но когда мы рассматриваем свои способности преодолевать бесчисленные жизненные ловушки в контексте обстоятельств, нам даже не нужно искать кого-то, кто живет в условиях сильного или чрезмерного гнета. Элементарные жизненные факторы создают совершенно разный жизненный опыт двух людей, которые в остальном кажутся примерно одинаковыми. Писатель Джон Скальци сформулировал проблему, когда игнорируются контекст и привилегии, в своем блоге в 2012 г., озаглавив пост «Белый гетеросексуальный мужчина: наименьший уровень сложности».
Представьте себе, что жизнь в США — да и вообще где угодно в западном мире — многопользовательская ролевая игра, вроде World of Warcraft, только ужасно скучная, и большинство квестов в ней подразумевают добычу денег, мобильников и пончиков, хотя не всё можно получить одновременно. Назовем ее «Реальный Мир». Вы установили «Реальный Мир» на свой компьютер и собираетесь поиграть, но сначала нужно все настроить: горячие клавиши, пользовательские данные, уровень сложности. Пока все понятно?
Отлично. В ролевой игре «Реальный Мир» есть режим «белый гетеросексуальный мужчина» — и это минимальная сложность.
Это значит, что по умолчанию все остальные персонажи расположены к вам лучше, чем к другим. Вам проще выполнять квесты. Вы быстрее переходите с одного уровня на другой. Вам автоматически открыт доступ в разные локации, куда другим еще нужно постараться попасть. Играть легче, просто по умолчанию, а если вам нужна помощь, ее проще получить[338], [339].
Фундаментальная проблема применения одних и тех же этических теорий в равной степени к каждому заключается в том, что у всех нас разная жизнь. Многовековая история, социально-экономическое развитие, расизм, неравенство полов и сосредоточение власти и капитала в одних руках означают, что два человека, родившиеся примерно в одном и том же месте в одно и то же время, могут столкнуться с совершенно разными жизненными трудностями. Опять же, хотя потенциально у нас равные возможности стяжания добродетелей, не у всех есть одинаковое количество драгоценных ресурсов для развития оных. И если старания и проявление заботы об окружающих — самые важные аспекты этического взаимодействия, это означает, что глупо просить всех стараться одинаково и в равной степени проявлять заботу.
Существует определенный тип современного западного социально-политического мыслителя, неистово восхищающегося меритократией. Адепты этой теории утверждают, что в каждом обществе она необходима и мы не должны принимать законы, хоть по каким-то причинам отдающие предпочтение одной группе людей. Не надо законов об особой поддержке при приеме в университеты, инициатив по гендерному балансу рабочей силы. Сливки просто должны всплыть! Эти люди (обычно гетеросексуальные богатые белые мужчины, чья книжная полка заставлена романами Айн Рэнд) счастливо забывают, что для того, чтобы меритократия работала — и общество ценило и отмечало труд и личный успех, — люди должны начинать с одной и той же исходной точки. Иначе сливки не поднимутся наверх: сверху окажутся те, кто уже был ближе к поверхности, и вся концепция меритократии рассыпается в прах. То, к чему на самом деле призывают эти люди, называется псевдомеритократией. Она не делает различий между достижениями мужчины с фамилией Мэйфлауэр, унаследовавшего миллиард долларов от отца, и чернокожей женщины из бедной семьи, живущей в районе для темнокожих в штате, где приняты жестокие расистские законы (как гласит пословица, некоторые родились с серебряной ложечкой во рту и думают, что им все можно). Нельзя назвать меритократией гонку, если одни бегуны начинают ее в трех метрах от финишной черты, а другим отказали в участии из-за системных предубеждений Гоночной комиссии.
Все мы родились в обстоятельствах, которые сами не могли контролировать и благодаря которым получили определенные преимущества или проблемы. Я родился здоровым мальчиком в Америке в 1975 г. в белой семье. У меня два родителя, они женаты, у них высшее образование, и хотя у них было немного денег, они вели достойную жизнь людей среднего класса в центральном Коннектикуте. У меня не было права голоса в этом вопросе, мне просто выпал такой жребий. Что же означал для меня этот счастливый жребий? Я родился с иммунитетом к следующим социальным болезням:
• расизм;
• сексизм;
• инвалидофобия;
• мизогиния;
• голод;
• бедность;
• образование низкого качества, недофинансирование школ;
• война (в моей стране);
• недостаток питьевой воды;
• недостаток медицинского обслуживания[340].
Я избежал всех этих проблем, способных задушить любого, кто пытается проложить себе путь в этом мире, но сам не приложил для этого никаких усилий. Это был просто случайный, особый эмбрион, из которого я вырос. Я начал жизнь с огромным социальным преимуществом, и, когда мы сверяем табель этической успеваемости, стоит учесть это. Требовать признания за свое в целом этичное поведение — все равно что начинать марафон на 40 км ближе к финишу и победить того, кто бежал от стартовой линии[341], а затем хвастаться успехом. Мне довелось играть в нашу игру реальной жизни на самых простых условиях, поэтому, если я принимаю неправильное решение, то я принимаю действительно плохое решение. Вспомните Жана Вальжана из «Отверженных». Он крадет буханку хлеба, чтобы накормить семью сестры, и в итоге отсиживает девятнадцать лет в тюрьме. Но он был беден, его семья голодала, ему казалось, что у него нет выбора. А теперь представьте себе: что, если я, взрослый сценарист телесериалов, у которого куча денег, хороший дом и по лавкам не скачут несколько милых маленьких голодающих французских мальчишек, украду буханку хлеба, просто… потому что могу? Кант сказал бы, что мы оба — Жан Вальжан, крадущий хлеб, и я, крадущий хлеб, — нарушаем одну и ту же универсальную максиму. Сартр заявил бы то же: мы оба просто сделали свой выбор. Но я скажу, что, когда Вальжан украл хлеб, чтобы накормить голодающую семью, он был смелым, отважным, самоотверженным и щедрым. Я был бы просто богатым придурком, утащившим хлеб без причины. Мое преступление было бы еще хуже.