Опять же, тут, скорее, надо ответить на вопрос «Каким человеком я должен быть?», а не «Что мне делать?». Есть слишком много вариантов «плохого поведения», трудно объединить все возможные сценарии и найти одно общее правило, по которому надо действовать. Так что возьмем этику добродетели. Если нам неважны моральные недостатки людей, которые снимают фильмы, телешоу и пишут музыку, мы черствы и бесчувственны. Мы преподаем им плохой урок. Получается, они могут говорить или делать что угодно, а мы будем и дальше уделять им деньги и внимание. Но если мы слишком задумываемся об этом и отказываемся тратить деньги на произведения, созданные теми, у кого есть скелет в шкафу… что ж, учитывая человеческую склонность к скелетам, можно вообще забыть о спорте, музыке, да и вообще обо всем, что появляется на экране. Есть ли уровень, до которого нам должно быть не все равно, где мы будем чувствовать себя способными размышлять, быть внимательными гражданами и потребителями, ориентированными на мораль при принятии решений о развлечениях, но оставляя себе возможность любить то, что мы любим? Есть ли надежда?

Есть аналогия, которая поможет найти ответ. Примерно десять лет назад я стал вегетарианцем[295]. Мне сложно не есть мяса, потому что оно ужасно вкусное! Просто невероятно обидно читать в меню «курица в сливках» или «свиные ребрышки», а затем заказывать салат с козьим сыром. Я принял решение по двум причинам: мое здоровье (это простой способ снизить уровень холестерина, а у меня он всегда был повышен) и этика (в целом с животными обращаются очень плохо, но они такие милые, поэтому кажется, что есть их неправильно; а еще производство мяса — просто катастрофа для окружающей среды). Когда я задумался об этической стороне вегетарианства, то главная причина отказа от мяса для меня заключалось в том, что рестораны и магазины будут заказывать меньше мясных продуктов. А что, если кто-то другой, например ваша десятилетняя дочка Айви, любительница куриных наггетсов, заказала себе порцию и не доела ее? Я могу доесть за ней наггетсы, но не скажу ресторану о том, что нужно больше курицы: ведь мы не заказывали дополнительных наггетсов. А наггетсы в этом умозрительном примере, кстати, и правда отличные. Они аппетитно смотрятся на тарелке дочки и — о, смотрите, еще и соус остался, неужели можно всё это выбросить?! Чепуха. Они должны порадовать кого-нибудь. Что в этом плохого?[296]

Думаю, понятно, что доесть остатки наггетсов за Айви не так плохо, как заказать себе порцию. Конечно, это совсем не здорово, получается, я все-таки ем мясо; но лучше, чем заказывать отдельно. Есть разные уровни плохого, об этом и речь. А возможно ли, что в части развлечений тоже есть свои уровни? Например, когда мы «смотрим старый фильм на DVD». Вуди Аллен не получит новых денег, если я посмотрю «Энни Холл» на диске, который у меня уже двадцать лет. Я не покупаю билет на новый фильм, никакой прибыли ему в карман. Мне по-прежнему придется учитывать свое внутреннее решение посмотреть произведение искусства, созданное человеком, чьи действия я нахожу предосудительными. Но если этот фильм так много значил для меня в детстве и непосредственно повлиял на мою жизнь и карьеру сценариста, может, ничего страшного?

Я еще раз повторю: чтобы стать лучше, главное — задумываться о том, хорошие или плохие поступки мы совершаем, и стремиться поступать правильно. Если нам слишком нравится что-то или кто-то, что вызывает сомнения с точки зрения этики, но нам никак с ними не расстаться, думаю, стоит одновременно держать в голове две идеи.

1. Мне нравится эта вещь.

2. Поведение человека, который ее создал, вызывает сомнения.

Игнорировать (1) означает, что мы теряем частичку себя. Игнорировать (2) означает отрицать, что эта вещь причиняет нам (и другим) страдания, а значит, мы не проявляем заботы о жертвах ужасного поведения. Можно одновременно помнить и о том и о другом. И если у нас это получится, если мы, читая или смотря какие-то произведения, будем помнить о том, в чем были неправы их авторы, вместо того чтобы оправдывать их или отрицать их плохие поступки, можно будет отчасти простить себя за то, что мы вычеркнули их из жизни. Иногда мы обнаружим, что продолжать наслаждаться любимым фильмом невозможно. Например, когда режиссер сделал то, чего мы не можем вынести. Его поступок будет таким мерзким, что мы решим не тратить время или деньги на них, даже наедине. Но в других случаях, когда произведение стало неотъемлемой частью нашей идентичности, жизнь без него кажется немыслимой, то, если держать в голове обе идеи, мы избежим страдания от разрыва всех связей, при этом не свернем с дороги самосовершенствования.

Но что это означает для нас с практической точки зрения? Как каждый из нас на самом деле решает эту проблему? Всегда ли достаточно одновременно держать в голове две противоречивые идеи? Как мы узнаем, когда человек перешел черту между «сомнительным» и «непростительным»?

Думаю, на эту часть вопроса невозможно ответить. Иногда в философии употребляют понятие «эвристический». Эвристика — инструмент, который позволяет поставить задачу и получить решение; эмпирическое правило, на которое мы сможем ориентироваться, выстраивая свое поведение. (Правила, о которых говорил Скэнлон и которые «никто бы не отверг, поскольку они разумно обоснованы», — эвристика, хотя и немного абстрактная, потому что теоретически мы можем взять любую ситуацию, подать ее под таким соусом и определить правильный путь выхода.) Не существует эвристики для ответа на вопросы «Можем ли мы отделить произведение искусства от создателя?», или «Как мы поступим с близкими, чьи убеждения причиняют нам страдания?», или «Могу ли я болеть за команду, владелец которой получает сексуальное удовольствие, душа детенышей жирафов?»[297]. Мы можем и должны применить какую-то из наших моральных теорий ко всем этим ситуациям, но в какой-то момент придется действовать. Выбирать. Мы решим, что нужно избавиться от одного произведения, или вычеркнуть человека из жизни, но не избавиться от другого, основываясь только на своих рассуждениях и предчувствиях. Желающие избежать такой острой проблемы любят говорить: «Где вы проводите черту?!» Но раз мы не понимаем, где именно она проходит, это не значит, что мы не пытаемся сфокусироваться на ней. Как любит говорить комик Джон Оливер: где-то. Где-нибудь мы эту черту проведем. Можно нарисовать ее где угодно, но каждый обязан это сделать для себя.

Теперь в момент, когда мы проводим эту черту, мы гарантируем, что в итоге окажемся в двоякой ситуации. Мы продолжаем любить произведение одного человека, а не другого или болеть за эту команду, а не за ту, даже если они ведут себя вроде бы одинаково. Наши друзья будут выпрыгивать вон из кожи, радостно тыкать пальцем, спрашивая, как мы можем смотреть этот фильм, а не тот или болеть за этого бейсболиста, но осуждать того и т. д. Эти противоречия — не оправдание для того, чтобы опустить руки и полностью отказаться от проекта, который мы начали, стараясь стать лучше, пытаясь сформироваться как «цельная и неделимая личность». Это причина копнуть глубже, все обдумать и, если необходимо, стереть уже проведенную линию и нарисовать ее в другом месте. Противоречия внутри нашей системы ценностей — это возможность попытаться принимать решения, соответствующие нашим убеждениям, нашему пониманию этики и того, кто мы есть. В такие моменты, когда мы в ситуации, где нет четкого ответа, нет эвристики, которую можно использовать, чтобы принять теоретическое, но практически невозможное «правильное» решение, мы и видим истинную ценность неудачи. Мы делаем то, что когда-нибудь приведет к неприятным последствиям. Чем больше мы это пережевываем и прорабатываем, тем больше смысла извлечем, столкнувшись с эффектом обратного действия.

Однако тут встает самый сложный вопрос: когда мы не только сдерживаем себя, но и выступаем против людей, вещей и поведения, которые считаем неприемлемыми? Эти проблемы посерьезнее той, когда я раздул мелкую аварию до того, что публично несправедливо опозорил человека. Если Аристотель прав и существует какое-то количество гнева, которое должно быть направлено на определенных людей, когда тому есть причина, или какое-то количество стыда, которое люди должны испытывать за свои неправильные поступки, то он говорит именно о таких ситуациях. Помните милую тетю Конни, которая всегда помнит про ваш день рождения, в целом душка, но делится с вами тревожными мыслями о мексиканцах? Кажется, противостоять тете тяжко. Одна только мысль о реальной конфронтации с членом семьи вызывает у нас боль в животе и дрожь в голосе. Именно поэтому часто мы выбираем легкий путь и… ничего не делаем. Виноват, я был в такой ситуации миллион раз. Многие в моей жизни говорили или делали то, что я считаю отвратительным, и я молчал, не желая устраивать сцен, начинать трудный разговор, который вполне мог закончиться ссорой (я довольно конфликтный человек, чем вовсе не горжусь). По мере того как окна Овертона смещаются от традиции к революции, мы постоянно в состоянии конфликта с теми, кто старше нас, цепляется за идеи, которые уже давно признаны оскорбительными или устаревшими, и теми, кто моложе нас, кто, на наш взгляд, слишком резко критикует современное положение дел. Противостояние любому из этих подходов может показаться одновременно трудным и — учитывая, как редко люди меняют свое мнение, — бессмысленным. Но если я не могу найти «решение» этих проблем, я способен по крайней мере сказать вам, что точно этим решением не может быть: ничегонеделание.

Никому не станет легче, если вы упретесь рогом и не заметите призывов людей, обвиняющих вас в недостатке заботы или чувствительности. И вам не станет легче, если вы ничего не ответите, когда друзья, близкие или случайные знакомые скажут что-то расистское, сексистское или оскорбительное. В такие моменты нужно действовать, искренне говорить о проблемах, чтобы стать лучше самим и помочь стать лучше другим. Когда тетя Конни небрежно затеет расистский разговор о мексиканцах в разгар семейного ужина в честь Дня благодарения, вроде бы глупо действовать по принципу Полианны[298] и начинать разговор: «Давайте поговорим об этом! Продолжайте диалог!» Как это будет выглядеть? К чему хорошему приведет? Как она отреагирует? Вы испортили бы День благодарения? Думаете, тетя Конни еще когда-нибудь заговорит с вами? Мы уже видели, какие неприятные последствия влечет попытка пристыдить кого-то, заставляя их упираться и еще тверже придерживаться своих убеждений. Почему мы считаем, что сейчас будет по-другому?

Однако мы слышали от Аристотеля, что человека, которому недостает стыда или который вообще никогда не испытывает его, называют бесстыдником. Если мы любим тетю Конни и заботимся о ней, разве нам не хочется, чтобы ей стало немного стыдно за то, что она сказала что-то неприятное? Разве мы не хотим помочь ей стать лучше? И разве мы не желаем продолжать поиски золотой середины умеренности и научиться выражать необходимое количество гнева, когда это нужно? Специалисты по этике добродетели в курсе, что золотую середину найти непросто, и они точно знают, чего хотят от нас: выполнить утомительную работу по ее поиску. Если бы это было легко, мы все давно стали бы успешными и добродетельными. Так что, может, и не стоит вставать посреди ужина в честь Дня благодарения и объявлять тетю неисправимой расисткой. Но позже имеет смысл отвести ее в сторонку и попытаться объяснить, почему ее взгляды неверны и даже могут причинить кому-то неприятности. Можно попытаться докопаться до сути ее взглядов, найти их первопричину и постараться изменить ее мнение. Можно объяснить ей, что, пока она думает, будто просто высказывает свое мнение или шутит, есть риск, что ее слова скажутся на наших отношениях, а если мы промолчим, когда она говорит такое, это скажется на нашем чувстве собственного достоинства. Неважно, как именно мы поступим, у нас в голове должны присутствовать одновременно две мысли.

Я люблю этого человека.

Этот человек причиняет мне боль.

И они для нас одинаково важны. И мы надеемся, что для человека, о котором идет речь, тоже.

У этой истории есть достойное завершение: команда R*dskins все-таки сменила название.

Летом 2020 г., когда вся страна противостояла жестокости полиции, а движение Black Lives Matter («Жизни темнокожих имеют значение») бросило все силы на борьбу с расовой несправедливостью, Снайдер наконец решил присоединиться к тем, кто уже давно жил в XXI в., и согласился, что такое название уже не годится[299]. Есть много способов стать лучше, и тащить человека на аркане к светлому будущему не идеальный вариант, но лучше, чем ничего. (Стоит упомянуть, что вскоре после принятия решения о смене названия в газете Washington Post появилась статья, разоблачающая тревожные слухи о сексуальных домогательствах представителей администрации команды, которая вылилась в полномасштабную антипиар-кампанию[300]. Хотя я уверен, что это просто совпадение.) Я предпочитаю сосредоточиться не на изощренной глупости, благодаря которой мы здесь, а на том облегчении и радости коренных народов и тех, кто их поддерживал, после того как они одержали победу в этой тяжелой битве. Это подтверждает наши слова о попытках. Всего несколько лет назад Снайдер кричал, что НИКОГДА не изменит название команды. Но небольшая группа людей продолжала попытки. Они продолжали действовать, стыдить его и доказывали свою правоту. И мало-помалу окно Овертона сдвинулось. Другие команды тоже поменяли названия. Социальная справедливость восторжествовала, и в окно вошли вещи, которые когда-то считались немыслимыми.

Это была сложная глава. Все главы сложные. Размышления о подобных проблемах утомляют, особенно когда мы имеем в арсенале философские теории, сформированные за 2400 лет, и по-прежнему не можем найти окончательного решения. В такие моменты, как этот, мы слышим соблазнительный голос: Не парьтесь! Жизнь намного проще, если не пытаться стать лучше, особенно учитывая, что иногда это невозможно. Мы всего лишь маленькие пылинки на крошечном камне в открытом космосе, какое значение имеет то, что мы делаем?

Итак… какое-то имеет?