Думаю, нельзя винить людей за неправильное употребление этого слова, поскольку экзистенциалистское творчество, наиболее тесно связанное с философским и литературным движением во Франции середины ХХ в., как известно, трудно понять. Но в его текстах, под тысячей слоев дыма сигарет Gauloises и галльской смеси страха и тоски, скрыт новый взгляд на принятие этических решений. Он обходит стороной многое из того, что мы уже обсуждали, и призывает нас быть хорошими довольно драматичным (и, да, отчасти мрачным) способом.

Экзистенциализм в сильно упрощенной форме предполагает следующее: человеческое существование абсурдно. Нет «высшей силы», божества или смысла за пределами факта существования человека, и это состояние наполняет нас страхом и тревогой. Общая цель движения (детали варьируются у разных авторов) состояла в том, чтобы понять, что мы можем сделать перед лицом абсурда, страха и тревоги. Даже в период своего расцвета экзистенциализм во многом неправильно понимали и критиковали. 29 октября 1945 г. французский экзистенциалист Жан-Поль Сартр попытался прояснить ситуацию, произнеся в Париже речь под названием «Экзистенциализм — это гуманизм». Само название должно было удивить людей — как это гуманизм?! Этот деятель утверждает, что его философия «оптимистична» и ориентирована на людей?! Мы говорим о Жане-Поле Сартре, одном из самых известных мрачных людей в истории. Он назвал своего кота Ничто. Он написал книги «Тошнота» и «Бытие и ничто». Представьте, что вы пишете книгу под названием «Бытие и ничто», а затем задаетесь вопросом: «И почему все думают, что я депрессивный?»

Сартр пытался развеять непонимание термина «экзистенциализм». Он хотел, чтобы люди перестали неправильно его использовать[301]^, [302]. Он говорил, никуда не подсматривая (уже поразительно), а выглядел как адвокат, выступающий с заключительным словом от имени клиента. Он (буквально) защищался, но по уважительной причине: многих он сводил с ума своими трудами. Как пишет Арлетт Элькаим-Сартр (его приемная дочь, а иногда и переводчик) в предисловии к французскому изданию 1996 г.:

За очень короткое время, буквально с 1943 по 1945 г., Сартру удалось достать коммунистов, атеистов и художников, хотя он был атеистом и писал для подпольных коммунистических журналов. Это сложно. Но экзистенциализм — сила.

Почему религиозное сообщество выступало против экзистенциализма, понять несложно: Сартр полностью отрицает всемогущего Бога, который наблюдает за нами или судит нас по делам. Согласно Сартру, мы рождаемся из ничего, а дальше все зависит от нас: кто мы, что делаем. Потом мы умираем — бац! — и всё. Ничто не «направляет» нас, нет религиозной схемы, которой мы следуем, никакой духовности или чего-то еще. Все, что у нас есть, и все, чем мы в конечном счете являемся, — это выбор, который мы делаем, пока живы. Веру в то, что мы существуем до того, как наша жизнь обретает смысл, Сартр называет состоянием «субъективности» и объясняет его: «Существование предшествует сущности»[304]. Самый важный вывод, к которому он приходит, таков: если нет гигантской структуры, наполняющей мир смыслом до или после нашего существования, то человек несет ответственность за то, кто он[305].

Сначала человек начинает существовать: он материализуется в мире, встречается с собой и только потом определяет себя. Если человека, каким его представляют экзистенциалисты, нельзя определить, то это потому, что с самого начала он ничто. Он не будет никем до тех пор, пока позже не станет тем, кого сделает из себя.

Для любого, кто воспитан в одной из авраамических традиций — иудаизме, христианстве или исламе, — жизнь без Бога подобна бейсбольному матчу без судей. Никто не ведет счет и не следит за соблюдением правил, поэтому можно всё. Достоевский в «Братьях Карамазовых» прямо говорил об этом: «Если Бога нет, то все позволено»[306], [307]. Если вы уберете Бога из уравнения и, следовательно, из великого замысла человечества, мы станем кучкой тупиц, блуждающих по планете, не отчитывающихся ни перед кем, кроме себя. И именно в это верил Сартр. Собственно, это основа его философии. Экзистенциализм немного похож на то, как вам выговаривали родители, когда вам было пятнадцать, а вы сделали что-то неподобающее: «Ты взрослый! Ты несешь ответственность за свои поступки!» Разве что в данном случае на вас кричит французский философ и его выводы отрицают существование Бога.

С точки зрения Сартра, жизнь без Бога, создающего системный порядок для человечества, вызывает тревогу, но дает свободу. Без заповедей, которым мы должны следовать, или «смысла», который ищем в религии, или национальной идентичности, или без того, что ваши родители — стоматологи и требуют, чтобы вы тоже стали дантистом, или без чего-то еще, мы вправду свободны выбирать, кто мы есть. Мы как будто смотрим на жизнь через камеру квадрокоптера и видим большую картину. «Знаки» или «предзнаменования» существуют только потому, что мы решаем видеть их, и нам не нужно делать выбор, основываясь на них. Если же мы это сделаем, нужно признать, что не знак принимает решения, а мы решаем интерпретировать его так, чтобы он указывал на наше решение. Религиозное воспитание, образование, семейные традиции, магический шар № 8 — одинаково плохие помощники, на которых мы полагаемся, делая выбор. Каждый человек, будь он перуанец или монгол, нищий или третий в очереди на датский престол, свободен делать любой выбор по своему желанию.

Но — и это довольно сложный момент — когда мы делаем выбор, на самом деле мы делаем его для всех[308] людей[309]. Вот так. Попробуйте уместить это в своей голове. Когда мы решаем что-то сделать, говорит Сартр, мы создаем образ человека таким, каким он должен быть, который затем все рассмотрят и тоже будут воспринимать его таким. Здесь Сартр странным образом сходится с Кантом, потому что хочет, чтобы мы спросили себя: «Что произойдет, если все будут делать то же, что и я?»[310] Он хочет, чтобы мы определяли нашу мораль и при этом сформулировали ее для всех остальных. Кажется, здесь возникает противоречие: нет Бога, нет «смысла» во Вселенной, нет руководства к действию, каждый может делать все что хочет… но этот выбор должен служить моделью для всех? Тогда возникает вопрос: не будет ли представление о себе как о модели для других противоречить идее о том, что каждый делает выбор сам, не следуя внешнему руководству или своду правил? Но не волнуйтесь, есть веская причина, по которой нам кажется, что здесь есть противоречие: здесь есть противоречие. Честно говоря, немного непонятно, как Сартр придерживается всех этих идей одновременно или зачем ему это нужно. Он и вправду поддерживал коммунистов в послевоенной Европе, так что, может быть, его политические убеждения немного просочились и сюда, когда он пытался найти способ связать людей друг с другом? Я знаю одно: люди писали об этом противоречии в течение семидесяти лет, поэтому все разногласия, о которых я говорю в этом абзаце, очень… тонкие.

Теперь вы наверняка думаете: «Вы сказали мне, что нет Бога и никакого “смысла” в нашем существовании, у нас есть только наш собственный выбор, и теперь вы говорите мне делать выбор, который формирует модель поведения всего человечества? Тут меня подташнивает, чувак»[311]. Да, в этом-то все и дело. На самом деле Сартр признаёт, что это особое человеческое состояние наполняет нас страданием, «таким, которое испытывают все, кто несет ответственность». Он знает, как трудно быть человеком на Земле в описываемых им обстоятельствах, и отказывается избавить нас от неприятностей. Жизнь — боль. Добро пожаловать в экзистенциализм!

И все же, несмотря на все предполагаемые мучения, Сартр верил в экзистенциализм и считал, что ни одна доктрина не может считаться более оптимистичной[312].

Фирменный стиль Сартра предполагает посыл «все, что я говорю, немного пугает, даже когда я стараюсь вас успокоить». Основная идея звучит так: «Человек обречен быть свободным»[313]. У нас нет опоры, или «причин» делать то, что мы выбираем, за исключением того, что это наш выбор. (И я знаю, о чем вы думаете: а что, если я просто ничего не выберу? Не вариант. «Если я решу не делать выбор, это все равно будет мой выбор»[314], — говорит он[315].) Самое «оптимистичное» в этом состоянии для Сартра то, что «судьба человека заключена в нем самом»[316]. Если мы согласимся, что все, что мы представляем собой, — это наш выбор, мы будем вынуждены свободно выбирать что захотим и когда захотим. У нас нет другого выбора, другого выхода из хаоса, полного страданий. Благодаря этому экзистенциалистов считают супервеселыми на вечеринках. Правдивая история. Наш Тодд Мэй на своей шкуре ощутил жесткий экзистенциализм во время учебы в колледже. Всем, кто задавал ему вопросы, он отвечал: «Я выбираю…» — каким бы ни был ответ. Если бы ему сказали: «Сегодня вечером у нас в общежитии вечеринка, хочешь пойти?» — Тодд ответил бы: «Я выбираю не идти на твою вечеринку». Тодд женат уже много лет, у него трое взрослых детей, и когда я услышал эту историю, то удивился, как все это возможно.

В речи 1945 г. Сартр рассказывает историю о бывшем студенте, молодом человеке, живущем с матерью[317]. Его отец был пособником нацистов, что позорило мать, а старшего брата уже убили на войне. Молодому человеку нужно было решить, уйти ли из дома, присоединиться к борцам за свободу в Англии, пытаясь отомстить за смерть брата, или остаться и заботиться о матери, которой уже и так досталось. Парень знал, что его могут убить задолго до того, как он прибудет в Англию. При этом он понимал, что остаться дома означало не бороться за дело, в которое он верил, и не мстить за смерть брата. Вот такая закавыка в духе Второй мировой войны. Сартр хочет сказать, что ничто не может «помочь» молодому человеку сделать выбор. Нет ни одного оракула, с которым можно посоветоваться, ни одного правила Канта, ни теории морали, ни чего-то еще, к чему можно обратиться с таким трудным решением. Есть только его решение, и это только его решение, каким бы оно ни было. Так что он должен принять его и владеть им, вместо того чтобы полагаться на Библию, или читать Дж. Милля, или консультироваться с экстрасенсом на ярмарке.

Итак, мы прочли немало страниц, изучили всё о деонтологии, утилитаризме, контрактуализме, этике добродетели и много чем еще. И тут появляется угрюмый француз, который говорит нам, что Бога нет, люди определяют себя через действие, а мы должны просто принимать решения без указаний, кроме «существенных страданий нашего существования» или чего-то в этом роде. По его мнению, Кант, Бентам, Скэнлон и Аристотель полезны ничуть не больше, чем подброшенная монета. Должны ли мы прислушаться к нему и отбросить все эти теории?

Прежде чем рассматривать эту идею, поговорим о другом великом французском экзистенциалисте, Альбере Камю (1913–1960). Сартр и Камю были французскими философами, современниками, оба получили Нобелевскую премию по литературе. Но у них имелись ключевые различия. Камю получил свою Нобелевскую премию[318], а Сартр отказался от нее. Это так невероятно по-французски и ультрасовременно[319]. Экзистенциалистские размышления Камю еще проще, чем у Сартра, но куда более насыщенны. Раньше я уже говорил, что Сартр проделал кое-какую работу (отчасти противоречивую), чтобы его философия была совместима с коммунистическими политическими движениями в послевоенной Франции. Камю это не волновало. Сартр считал, что мы должны совершать действия, которые станут примером для других. Камю это не заботило. Его экзистенциализм подобен сгущенке из молока Сартра — более концентрированной, резкой и мощной. Камю не раз утверждал, что он не был экзистенциалистом. Полно: был.

Камю разрушил свою версию экзистенциализма (которую сам и отрицал, бла-бла-бла) так: люди хотят понять смысл существования, но Вселенная холодна и безразлична и не раскрывает нам смысла; по сути, ничто «означает» что угодно, по крайней мере ничто более «значимо», чем что-либо. Мы всего лишь маленькие песчинки небытия на большом тупом камне, парящем в космосе, отчаянно ищущем то, чего мы никогда не найдем; следовательно, человеческое существование в корне абсурдно.