У брехуна только одна цель — заставить слушателя думать о нем как о человеке определенного типа: патриоте, высокоморальном, чуткой и заботливой душе — в общем, отстоять его личные интересы[368]^, [369]. Суть брехни, по мнению Франкфурта, не в том, что это ложь, а в том, что это фальшивка[370].

Йохо поймали на неприемлемом поступке. Он оскорбил и обозвал женщину, с которой работал и которая совершила то, что он счел преступлением: не разделила его политические взгляды. Когда его поймали, самым правильным было бы извиниться. Но вместо этого он сказал какую-то чушь, чтобы другие — его политические союзники, а не женщина, которую он оскорбил, — увидели его в определенном свете. (Это свойственно не только политикам. Современные республиканцы возвели подобные речи в ранг искусства, но история политического красноречия показывает, что брехня есть в речах обеих партий.) Еще один классический прием лицемерного извинения, один из вариантов которого применил Йохо, — сказать: «Прошу прощения, если вы обиделись». Это, конечно, не столько извинение, сколько обвинение. Вы как будто одновременно говорите: «Я не сделал ничего плохого» и «Ты такой тупой, что подумал, будто я сделал что-то не то, и расстроился, поэтому мне жаль, что ты такой тупой». Извинения не отменяют нашего плохого поступка, но, когда мы искренне просим прощения, это может помочь человеку справиться с причиненными ему страданиями. Но они никак не помогут, если мы будем защищаться, отгораживаться или лицемерить; то есть если то, что мы говорим, — на самом деле не искренняя просьба о прощении.

Мы сопротивляемся и не любим просить прощения друг у друга, и это распространяется на более широкий уровень — целых институтов и государства. Периодически от американского правительства требуют принести извинения за ужасные масштабные события, произошедшие в стране: интернирование американцев японского происхождения во время Второй мировой войны, рабство или геноцид коренных американцев. Контраргумент сводится к следующему: «Это было давно. Что сделано, то сделано. Проехали». Я нахожу это… недостаточным. Если грех был совершен на уровне страны, то и извинения должны быть тех же масштабов, неважно, как давно это случилось. Попросить прощения можно в форме заявления, а лучше заявления и фактического возмещения убытков потомкам пострадавших. Но первый шаг — признание проступка.

В 1992 г. папа Иоанн Павел II принес извинения от имени своего предшественника за ошибку католической церкви[371]. Интересно, что извинялся он перед Галилео Галилеем, а ошибка была совершена в 1633 г. Галилей первым подтвердил теорию Вселенной Коперника, согласно которой Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот, за что его называли еретиком и угрожали тюремным заключением, смертью и всем, что могла предложить церковь. В конце концов исключительно благодаря широкой известности его посадили под домашний арест при условии, что он отречется от своей идеи[372]. Почти 360 лет спустя папа Иоанн Павел II сказал, по сути, следующее: «Наша вина». Конечно, он слегка подстраховался, заявив, что католическая церковь просто работает с имеющийся у них на тот момент информацией, но ведь извинился. Он устранил двусмысленность этой исторической ошибки. Когда так поступают институты, они тем самым заявляют, что ошибаются и должны тем, кого обидели. Если бы вместо извинений папа сказал: «Мы никогда этого не делали, историки ошибаются, а еще церковь много занимается благотворительностью, и мы никогда не извинимся за нашу веру в Бога», — это нельзя было бы считать извинениями. Это была бы… ну, вы поняли.

Людям нужно извиняться, если они неправы. То же должны делать политики, религиозные учреждения и страны. Извинения действительно важны. Я говорю это как человек, который не смог извиниться за множество совершённых ошибок. Погружаясь в моральную философию в течение сорока лет, я часто не мог заснуть, в основном из-за осознания того, что я причинил людям боль и никогда не пытался попросить прощения. Если нам повезет и мы задержимся на этой планете дольше пары лет, мы будем обречены приносить страдания и тем, кого мы любим, и тем, кого даже не знаем, и даже всем, кто не попадает ни в одну из этих категорий. Только недавно я полностью осознал неизбежность этого или тот факт, что, когда мы так поступаем, у нас не остается вариантов: нужно признать это и сказать, что мы сожалеем. И чем раньше, тем лучше. Если попросить прощения через 359 лет, ценность извинений частично снизится.

В книге и так полно вопросов, но у меня есть еще один, последний, и на него легко ответить. Что произойдет, когда мы извинимся? Что будет, когда мы встретимся лицом к лицу со страхом смущения, испытаем стыд, у нас покраснеет лицо, мы дрожащим голосом признаем свой проступок? Мы просто надеемся, что тот, кого мы обидели, примет наши искренние сожаления и поддержит нас в стремлении стать чуть лучше, чем мы были вчера. Мы верим: независимо от пропорции доброты, умения сопереживать, милосердия и понимания, человек скажет, что не произошло ничего страшного, даже если он все еще злится на нас, даже если мы соврали ему, что можно надеть на корпоратив полосатую шляпу, хотя знали, к каким плачевным результатам это приведет. Мы надеемся на прощение.

Итак, здесь, уже почти в конце пути, мягкие подковы этики касаются твердого асфальта повседневной жизни со всеми ее беспорядками и сложностями. Мы бесконечно долго говорили: действуя осознанно, мы должны смириться с тем, что иногда нам придется садиться в лужу. Ошибаться. Обижать чувства других. Иногда наши плохие поступки будут крошечными и едва ли потянут на десятую часть долора. Они окажутся настолько незначительными для Вселенной, что их почти никто не заметит. А иногда все будет куда хуже: настоящие страдания реально большого количества людей, чья жизнь станет заметно хуже из-за нашего проступка. Когда человек повел себя недостаточно добродетельно, причинив своими действиями боль или страдания, правильно и уместно сказать об этом открыто (проговорить то, что нужно, в нужное время и в нужном количестве). Но если он сделал что-то простительное, нужно вспомнить, на что мы рассчитывали, прося прощения, и в ответ проявить милосердие и понимание (что есть «простительно», спросите вы? Это очень сложный философский вопрос; чтобы ответить на него, нужно написать целую книгу. А я, честно говоря, не уверен, что у Тодда хватит терпения выносить меня еще два года). Суть такова: требовать совершенства или придерживаться невозможных стандартов — значит не принимать простую и прекрасную истину: никто не совершенен.