Я познакомился с Хадаром Рахавом так, как это происходит у тех, чей возраст приближается к среднему: через наших детей. Джастис учился в одной школе с детьми Хадара, и мы подружились. Это была дружба, основанная на простой безвременной общности. Хадар мне сразу же понравился. Еще я перед ним в некоторой степени благоговел, во многом по тем же причинам, что и перед сенсеем. Хадар был серьезным, крепким парнем не только внешне, но и духовно. Его отец, Натан Рахав, был национальным героем в Израиле и, это, очевидно, оказало воздействие на Хадара, который стал бойцом диверсионно-десантного отряда в израильской армии, после чего наконец переехал в Соединенные Штаты, чтобы работать в сфере безопасности частных лиц. Когда мы с Хадаром разговаривали и он делился своими кровавыми рассказами о войне и борьбе с терроризмом, иногда я ощущал себя маленьким ребенком, читавшим комиксы и мечтавшим стать супергероем. Передо мной парень, который сделал столько, о чем большинство мужчин лишь фантазируют.

И неудивительно, что когда Пэм узнала, что меня нет в студии и я не работаю с Максом Норманом, а где-то прячусь, то она обратилась к Хадару за советом и поддержкой. Но сперва позвонила нашему коммерческому директору и велела заблокировать доступ ко всем моим банковским счетам. В сущности, это был не самый целесообразный способ борьбы с моим кутежом, но ей ведь нужно было что-то сделать.

Я намеревался быстренько сгонять в притон – просто взять себе столько, чтобы протянуть несколько дней, а потом вернуться на работу. Вместо этого я завис там надолго. А потом еще дольше, пока в конечном итоге не потерял счет времени. Я предпочитал курить или нюхать, и этот способ все равно казался менее тошнотворным и жутким. Но именно в этой поездке я был совершенно не в адеквате: обдолбанный, в депрессии и с мыслями о суициде. Но какие бы ни были внутренние запреты, они исчезли в той квартире, и довольно скоро я стал наполнять шприц жидким героином и ширяться.

Сколько это продлилось? Думаю, несколько дней. Меньше недели. Мы сидели там в постоянном состоянии интоксикации, слушали музыку, ели и игнорировали внешний мир. В какой-то момент раздался телефонный звонок. Мой барыга взял трубку. Зная, что Пэм поймет, где я прячусь, я сказал ему, что не хочу ни с кем разговаривать. Он стоял с телефоном в руке и слушал. А затем сказал мне, прикрывая трубку рукой.

– Это из студии. Хотят, чтобы ты заценил сведенные треки.

Я кивнул и попросил передать трубку.

– Да, это Дэйв.

– Придурок!

О, черт. Пэм.

– Эй, детка, – проворковал я, пытаясь включить обаяние.

– Да пошел ты! Мы приехали с Хадаром и сейчас поднимемся за тобой.

– Нет, нет, нет. Все путем. Я сейчас спущусь.

И я вышел на улицу, где меня ждали Хадар и Пэм, а также отряд БТР, заполненный бойцами диверсионно-десантного отряда, приятелями Хадара, готовых, как мне казалось, к перестрелке грандиозного масштаба.

– Господи, чувак, расслабься, – сказал я. – Это же не «Нью-Джек-Сити».

Пэм было не до смеха.

– Садись в машину, – сказала она. – Мы уезжаем. Прямо сейчас.

– Да, хорошо, только вернусь и шмотки заберу.

Хадар стоял рядом с ней. И отрицательно покачал головой.

– Никуда ты не пойдешь. Ты поедешь с нами.

Они полагали, – и должен добавить, весьма верно, – что если я вернусь в здание, то снова ширнусь. Так сказать, на дорожку. Учитывая тот факт, что я уже был конкретно обдолбан, с токсичным уровнем героина и кокаина в моем организме, сомневаюсь, что вернулся бы. Там бы и сдох. Честно говоря, мне было совершенно наплевать.