Глава 9. Вещефикация

Широко распространенное представление о городе как об искусственной, а не как о живой форме проистекает из странной логической ошибки с соответствующим странным названием. Слово «овеществление», reification, имеет корнем слово res, «вещь», что побудило некоторых вместо этого предложить глупо звучащую вещефикацию. Несмотря на то что Манхэттен почти полностью создан руками человека, его можно легко материализовать как данность, как факт, как объективную вещь, независимую от человеческого контекста, формы жизни или социальных отношений, которые породили его и постоянно поддерживают его существование. Разобраться в силах, интересах, идеях и множестве других факторов, стоящих за производством и воспроизводством этого городского пространства, – лучший способ противостоять материализации города. И то, что это внимание призвано выявить, есть не что иное, как живая форма, стоящая за каждой архитектурной.

Хотя Джейн Джекобс ни в одной из своих книг не говорит об овеществлении, она обрушивает сокрушительную критику на то, что называет «теорией вещей»[117]. Это широко распространенная (хотя часто явно не выражаемая) уверенность градостроителей и планировщиков, что для решения городских проблем и для процветания города нужна та или иная физическая структура: электростанция, фабрика, жилой комплекс, шоссе, мост, аэропорт, театр, школа и тому подобное. Но города, как показывает Джекобс, не являются скоплениями независимых вещей. Развитие города представляет собой сложный и взаимозависимый органический процесс, а не результаты добавления объектов, которые можно искусственно изготовить и механистически разместить в городском ландшафте. Так же и Беньямин, когда он говорит о Нью-Йорке, имеет в виду гораздо больше, чем его физическое строение. Вместо того чтобы овеществлять или вещефицировать предмет изучения как простой объект в пространстве, он подходит к нему как к непрерывному проекту, как к сложному полю взаимосвязанных сил.

«Всякое овеществление, – пишет Адорно в письме к Беньямину в 1940 году, – есть забвение»[118]. Беньямин хорошо знаком с этой любопытной логической ошибкой, которую допускают, когда ослабевает внимание к жизни города. Хорошим примером служит граффити. Когда забывают о порождающей его социальной ситуации и стоящем за ним человеческом состоянии, его начинают овеществлять и относиться к нему как к таковому, как к некоему материальному явлению, оторванному от того образа жизни, который его породил. Таким образом, граффити обычно воспринимается как нечто неприятное (вроде плохой погоды или тараканов), последствия чего следует каким-то образом минимизировать. Но овеществление – это только первая ошибка.

Вторая ошибка совершается, когда люди начинают фетишизировать граффити, приписывать ему особые ценности или даже некую ауру, которая окружает канонические произведения искусства. На стадии фетишизации эмоциональная реакция может быть позитивной; желание избавиться от граффити может трансформироваться в желание владеть им. Стадия фетишизации, однако, не является антитезой стадии овеществления, а скорее ее усилением: теперь мы вдвое дальше от сути, от формы жизни того, кто создает граффити (и который, как личность, тоже может быть овеществлен, а затем фетишизирован, что является одним из способов объяснения произошедшего с Жан-Мишелем Баския).

Это приводит к третьей ошибке, когда жизнь, вначале превратившаяся в вещь, затем в ауру вещи, а далее – в чистое зрелище, простой симулякр или фантасмагорию. Как только это произойдет, граффити может стать украшением нового супермаркета, фоном для модной фотосессии или долгожданной наружной отделкой для джентрифицированного квартала, делая его архитектуру более аутентичной или смелой.

Скользкий уклон, ведущий от овеществления через фетишизацию к зрелищу, – это процесс, который, как Беньямин понял, постепенно привел к тому, что в документах, которые он изучал в архивах Публичной библиотеки, подобное превратилось в общий подход и трактовку Нью-Йорка в целом. Его Манхэттенский проект – это попытка противостоять этому соскальзыванию и исправить искаженную перспективу. Когда он впервые заметил этот неприятный процесс во время работы над проектом Пассажи, предложенное им лекарство состояло в том, чтобы раз-вещефицировать Париж путем скрупулезного оживления его, казалось бы, умерших структур. Для пишущего человека, такого как Беньямин, «самая острая реальность ‹…› не зрелища, а исследования»[119]. Отсюда его активный интерес к пассажам, панорамам, катакомбам, зеркалам, фонарям, конструкциям из стекла и железа, товарам, предметам одежды, уличной рекламе и так далее.

Эта ранняя попытка обратить вспять овеществление Парижа стала одной из главных целей его самокритики, когда он переехал в Нью-Йорк. Ему стало трудно вообразить, как плотно написанная рукопись, наполненная высокими теоретическими формулировками, может служить проверкой реальности для города, превращающегося в собственную фантасмагорию. Он пришел к печальному осознанию того, что его работа о Париже только усилила очарование его читателя физическим городом и помогла еще больше фетишизировать его. Еще неизвестно, сможет ли Манхэттенский проект противостоять тенденции сегодняшнего Нью-Йорка превращаться в незамысловатую копию самого себя.

Придет день, предсказывает Беньямин со странной смесью самолюбования и ненависти к себе, когда парижские пассажи будут восстановлены и снова станут модным местом, во многом благодаря влиянию его Пассажей. Возможно, один из этих ретропассажей будет переименован в «Пассаж Беньямина» в его честь и в нем будет небольшой сувенирный магазин, торгующий одноименной линией товаров, ориентированных на растущий рынок литературного туризма. По мере того как в последние десятилетия его тайной жизни росла и распространялась его псевдопосмертная слава, к Беньямину пришло осознание того, что не только произведения искусства, но и теоретические работы должны подвергаться переоценке ввиду их бездумного воспроизводства ненасытной индустрией культуры.

Когда город превращается в спектакль, исправить или, по крайней мере, облегчить его болезнь, возможно, удастся с помощью другого способа овеществления. Беньямин впервые пришел к переосмыслению процесса овеществления, читая книгу Ханны Арендт Vita activа, или О деятельной жизни, где она искусно опровергает негативные коннотации, которые многие марксисты традиционно придавали этому термину. Овеществление для Арендт означает превращение абстрактной идеи в актуальную вещь. Например, плотник, который делает стол, материализует свой мысленный образ проекта, превращая чертеж в физический трехмерный объект посредством своей ручной работы.

Таким образом, Беньямин подходит к городу – безусловно, самому сложному и впечатляющему из когда-либо созданных человеком артефактов – как к сумме всех его овеществленных мыслей. В типичной марксистской вещефикации мы забываем о субъективности нашей человеческой деятельности и относимся к городу вокруг нас как к объективной данности. Однако, осуществляя овеществление по Арендт, мы реализуем субъективные идеи в объективном городе и таким образом изменяем его, пусть даже самым незначительным образом. Конечно, овеществление по Арендт предшествует марксистскому. Люди должны создать что-то, прежде чем они смогут забыть, что они несут за это ответственность.

Хотя Арендт ограничивает агента материализации до homo faber, человека, который изготавливает такие артефакты, как столы и дома, Беньямин утверждает, что всё, к чему бы ни приложили руку люди, даже к политической сфере, которую Арендт считала высшим уровнем человеческого существования, можно рассматривать как вещь, res, что предполагает слово «республика» (res publica, общественная вещь). Политику – как и философию, и религию, и всё остальное, что некоторые марксисты называют надстройкой, – всё же можно рассматривать как нечто такое, что, несмотря на свою нематериальную природу, является результатом овеществления в понимании Арендт – людьми, которые действуют и говорят друг с другом. Может быть, даже то, что Арендт считает низшим уровнем человеческого существования, – труд, направленный не на изготовление новых вещей, а только на поддержание жизнедеятельности, – всё же является результатом процесса овеществления, который производит что-то столь же непостоянное и невещественное, каким может быть и само существование, – пищу, заработок, место для ночлега – всё то, чего не было раньше.

Также заметьте, что для тех, кто верит, что Бог является создателем этого мира, даже естественные вещи, такие как горы, ураганы, звезды и цветы, являются прямым результатом божественного овеществления, опять же в том смысле, в котором этот термин используется Арендт. Перспективу для тех, кто не осознает этого, загораживает, по мнению верующего, догматика марксистского понимания овеществления: неспособность атеиста признать существование божественной мысли или духовного замысла за этим материальным, естественным порядком и случайным беспорядком. Однако для атеиста ошибка заключается, напротив, в религиозном овеществлении созданного человеком Бога.

Облаченный в эту концептуальную броню, Беньямин готов противостоять архитектоническому дракону более изощренным образом.