Лежать приходилось на боку, как сардинам в банках, и не двигаться. Возможности перевернуться или спать на спине не было. На каждого полагалось не больше 30 сантиметров койки. Во время пробуждения, очень неприятного момента в жизни заключенных, руки и ноги у нас были затекшими, а спины болели. Те участки бедер, которые постоянно терлись о доски, покрылись непроходящими мозолями.

Нашими соседями по блоку в основном были украинцы и поляки, которых тоже эвакуировали из других лагерей.

Они были полной противоположностью тем праведным узникам Бухенвальда, о которых с гордостью рассказывал мне клерк. Каждый вечер между ними вспыхивали ожесточенные драки. Утром они выносили из барака раненых, избитых и истекающих кровью. Чуть ли не каждая ссора заканчивалась поножовщиной, но вмешаться было некому. Даже я купил себе нож. Для нарезки хлеба он был тупым, но большим, и при необходимости я мог использовать его для самозащиты.

Блок больше походил на логово диких зверей, которые выли, грабили и убивали. Темнота возвращала их в первобытное состояние: нужду они могли справить в миски, из которых ели днем. При свете дня они смотрели друг на друга глазами, полными ненависти и подозрений. Их души и тела постепенно загнивали. Некоторых объявляли сумасшедшими и «выслали». Мы знали, что это значит.

Вечерами после перекличек нам выдавали продуктовые диски (аналог карточек), которые мы обменивали на еду. Держать их нужно было крепко, чтобы никто не выхватил, а с целью защиты от карманников, мы прятали их в складках униформы. Это был вопрос жизни и смерти. Спустя несколько часов ожидания в очереди перед «кинотеатром» нам удавалось обменять их на литр жидкого супа и 300 граммов хлеба. Четыре раза в неделю нам давали 25 граммов маргарина, дважды в неделю – чайную ложку варенья или белый сыр, а по воскресеньям – долгожданные 50 граммов сосисок.

Как и в Освенциме, убежищем, где мы могли курить и обмениваться последними новостями, служила уборная – сарай с одним большим открытым баком. Мы присаживались на его край, словно птицы на телефонные провода, старались не потерять равновесие и следили, чтобы поблизости не оказалось какого-нибудь блокового, который может нам помешать. Нам повезло, что уборная располагалась в нашем отсеке, поэтому мы могли пользоваться ею даже ночью, но для этого нужно было пройти грязный каменистый двор. А вот узникам из других отсеков приходилось ждать определенных часов, чтобы сходить в туалет.

Уборная с раковинами была не так популярна; ее открывали по утрам всего на полчаса – вода была ледяная, а о полотенцах можно было разве что мечтать. Но всякий раз, встречая там знакомых, мы радовались и приветствовали друг друга щедрыми ледяными брызгами.

– Просыпайтесь, ребята, вы же хотите жить? – кричали мы.

Однажды нас без предупреждения погнали на работы. Мы оказались на поле, засыпанном камнями.

Нам было приказано собрать их и сложить в кучу, место для которой наметили в 450 метрах от поля. На протяжении всего пути к ней стояли охранники. Сперва я наивно решил, что они пришли отвести нас обратно в лагерь. Но эта теория быстро доказала свою несостоятельность, и я понял, что охранники там совсем не для этого.

Их разделили на пять разных групп. Первая криками подгоняла нас работать быстрее. Вторая рявкала, чтобы мы вручную оттаскивали не слишком тяжелые камни. Третья развлекалась тем, что била и пинала нас. Четвертая придумывала игры: бег наперегонки, бег с препятствиями, бег с завязанными глазами и огромным камнем в руках. Пятая группа уселась под деревья, что росли неподалеку, и наблюдала за всем с винтовками наготове. Если бы кто-то из нас решил к ним приблизиться, они бы открыли огонь.

В тот вечер я вернулся в барак весь в синяках, мозолях, без сил и расстроенный. Но у меня был повод не впадать в полнейшее отчаяние.

Я внимательно осматривал окрестности, таинственные и скрытые от посторонних глаз заграждения, ту самую «неизвестность», которой страшится любой новоприбывший. И теперь, когда я увидел ее, я мог с ней бороться. По дороге на работы я запоминал планировку жилых кварталов СС: солдатских казарм и офицерских вилл.

Судя по всему, на каждую хибару на территории лагеря, приходилось по три здания за колючей проволокой. В казармах СС мог разместиться гарнизон из 15 000 солдат. Но это еще не все. Бухенвальд оказался государством в государстве. В нем были свои парки, живописные деревеньки, зоопарк, яма с медведем, вольер, манеж, концертный зал и так далее – все ради удовольствия «расы господ».

Нам же Бухенвальд мог предложить огромное количество заводов по производству боеприпасов, фабрики, где делали запчасти для ракеты «Фау-2», и каменоломни.

Они говорили, что руководство знает о том, что мы потратили много сил на дорогу, а потому необходимость работать была временной. Это было вранье – как и то, что мы были «заключенными под стражу в целях защиты».

Мы выходили на работы, приносившие нам много новых впечатлений, день за днем, неделю за неделей.

Например, однажды нас послали расчищать участок леса, который выглядел так, как будто на него упала бомба. Он находился далеко от рабочей зоны лагеря, поэтому нас сопровождала цепь охранников. Эсэсовцы приказали нам собрать все камни и упавшие ветки, а затем спрятались где-то за деревьями.

Я отделился от остальных и увлеченно рассматривал пробивающиеся из земли молодые лесные растения. В голове у меня постоянно прокручивались истории о заключенных, которых обманным путем «застрелили при попытке к бегству». Потому что за каждого сбежавшего заключенного застреливший его охранник получал награду: пять рейхсмарок, пачку табака и трехдневный отпуск.

Я услышал выстрелы и ничуть не удивился. Чтобы и меня не посчитали попытавшимся сбежать, я, продираясь через подлесок, помчался к месту сбора: взгляд мой был устремлен строго вперед, а слух старался уловить голоса. Мне повезло – удалось встать в строй за спинами остальных…