– Ты что, забыл меня? – воскликнул он и обнял меня, как старуха-мать могла бы обнять сына, которого не видела много лет. – Это же я, Ванька, Ванька из школы каменщиков!
Я вспомнил. Это же был один из тех Ванек, молчаливых ребят, которых увезли еще год назад. Мы оба здорово изменились. Теперь мы были старыми друзьями, ветеранами. Нам так много хотелось друг другу рассказать, но грузовик должен был двигаться дальше. Я присоединился и начал толкать вместе с ними.
– Они тоже идут, – запинаясь, сказал Ванька на смеси русского и ломаного немецкого, указав в сторону, откуда доносился грохот орудий. – Это наши. Ты, я, товарищи.
Глава 16
Эвакуация
Эвакуация вновь настигла нас. Это случилось в конце января 1945 года. Нам выдали крошечный паек из хлеба и маргарина, отвели на станцию и погрузили в холодные, но уже знакомые открытые вагоны.
Через несколько минут под тихий стук колес мы тронулись с места и оставили пригород Бреслау позади. Казалось, что грохот артиллерии следует за нами по пятам. Порой он звучал даже громче, чем в Гросс-Розене, а вдоль железнодорожных путей окапывались солдаты.
Ночью, когда безжалостный холод и ветер пронзили наши исхудалые, плохо одетые тела, я проснулся с непреодолимым желанием облегчиться. Осторожно ступая по вагону между соседей, которые спали, свернувшись калачиком, я перелез через край вагона на буфер, балансируя спустил штаны и согнул ноги в коленях. Следующее, что я помню, было то, как оказался в чужом вагоне, где никто и знать меня не хотел. Я не смог найти ни своего места, ни своего одеяла. Я бродил между людьми, похлопывая по укутанным телам, и выискивая хоть кого-нибудь знакомого. Они шептали друг другу, что я спятил, иногда умудрялись пинать меня:
– Проваливай, осел полоумный.
Наконец я нашел себе место, втиснувшись между более-менее спокойными незнакомцами, и уснул.
На рассвете мы добрались до Лейпцига. Он сильно пострадал от бомбежек, но жизнь в нем теплилась.
Из подвалов и развалин вылезали дети с бидонами и корзинками. Они спешили встать в очередь за хлебом и водой.
Поезд прибыл на вокзал. На станции, чудом уцелевшей во время авианалетов, царило такое оживление, какого она не видела в мирное время, когда начинался сезон летних отпусков. В буфетах и газетных киосках торговля шла полным ходом. На платформе толпились хорошо одетые и здоровые на вид граждане Германии. Люди в униформе или с нарукавными повязками со свастикой расхаживали с важным видом. Они казались счастливыми, вид изможденных узников в лохмотьях был для них привычным.
Лишь немногие, завидев нас, начали перешептываться с рядом стоящими людьми, большинство попросту не обращало на нас никакого внимания. Кое-кто из узников-немцев захотел рассказать зевакам, кто мы такие, но мы гордо решили, что оно того не стоит.
Маленькая девочка с косичками в хорошо отглаженной черной юбочке, из-под которой выглядывала пара проворных ножек, в сопровождении матери подбежала к нашему поезду.
– Мамочка, смотри, сколько тут лиц, – кричала она, показывая на наш вагон. – Это ребенок. А вот еще один.
Мы, подростки, ощутили гордость. Хоть взрослые и пытались дать понять, что нас не существует, но ведь еще оставались и дети. Запомнит ли нас эта малышка?..
Напротив нашего вагона стоял современный санитарный поезд, хорошо укомплектованный медицинскими сокровищами со всей Европы. Его встречали медсестры Красного Креста с цветами в руках. Мы кричали им, просили дать нам воды, чтобы напоить больных узников. Но и они сделали вид, что не замечают нас.
Мы медленно покатились к запасному пути, который находился в нескольких километрах от города. Там тоже стоял санитарный поезд, но на этот раз мы оказались к нему совсем близко, едва ли между нами было больше 3 метров. Из вагона, где располагалась кухня, доносились головокружительные ароматы. Мы видели кастрюли и сковородки, роскошные купе, белые мягкие кровати.
По гравию, хромая, шел солдат с забинтованной ногой. Вскоре появились и другие. Они спрашивали, почему такие честные с виду люди носят тюремные робы. Мы рассказали им свою историю, и для них она стала открытием.