Нагнувшись к земле, я срывал побеги и с жадностью складывал в картонную коробку все, что по моим представлениям можно превратить в роскошный салат. Иногда я поднимал голову и смотрел по сторонам. Американские бомбардировщики атаковали леса, что росли вдалеке, и в небо поднимались черные столпы дыма. Я так обрадовался, что думал только об американцах и листьях шпината, о листьях шпината и американцах.

Как вдруг, все еще витая в облаках, я услышал выстрелы. Через поле, размахивая пистолетом, к нам бежал офицер СС. В панике мы бросились через разоренные грядки к дыре в заборе. Но я был слаб. Пальцы ног болели от неподходящей обуви, я прихрамывал и не мог бежать быстро.

В качестве последней меры я отбросил коробку с драгоценными листьями шпината, но это не помогло. Эсэсовец был уже совсем близко – деревянная дубинка со свистом опустилась вниз. Я инстинктивно дернулся в сторону и удар пришелся мне в левое предплечье.

– Не вздумай убегать, тупица, или я пристрелю тебя, – прокричал офицер и погнался за следующей жертвой.

Но стоило ему отвернуться, как я рванул к забору, пригнувшись, чтобы попасть в меня было сложнее.

Добравшись до барака, я обработал распухшую от удара руку. Мне удалось сбежать, но я чувствовал себя проигравшим дураком. После стольких лет испытаний я рискнул жизнью ради пучка шпината. Мне удалось выжить, но я потерял и салат, и коробку.

На другой день, 10 апреля, наши бараки должны были эвакуировать. Мы прятались, где могли: в полостях между стеной и обшивкой, в темном и затхлом подполе, в стогах сена, забивались в какую-нибудь кишащую червями выгребную яму. Мы отказывались уезжать.

Лагерная полиция оцепила блок, а эсэсовцы зашли внутрь с плетьми и револьверами в руках. Наше сопротивление было подавлено, и мы поплелись вверх по склону холма к воротам лагеря.

В главном лагере я всеми правдами и неправдами пытался вырваться из оцепления лагерной полиции.

– Мальчик, подумай, большинство узников уже уехало, – предупреждали меня полицейские. – Мы тоже сегодня уедем. К восьми вечера лагерь опустеет. Останутся только больные в лазарете. Ты уверен, что уезжать отсюда на последнем поезде будет безопасно? Давай, возвращайся к остальным.

Они убедили меня встать с группой, которая ждала между блоками № 3 и № 9, на площади, где обычно проходят переклички. Я сидел на корточках и думал о том, что нас ждет, а в это время длинные колонны безмолвных и встревоженных узников шли мимо нас к главным воротам. Они знали, что за ними открывается неизвестность.

Мы остались и ждали.

– Охранников не хватает, – сообщил нам один из лагерных полицейских, – поэтому придется подождать. Отряд, который вел предыдущую колонну, скоро вернется за вами.

И тут завыла сирена воздушной тревоги. Благая весть! Все поезда и автомобили остановятся. Эвакуация будет отложена. Над головой гудел маленький американский самолет-разведчик. В распоряжении немцев уже давно не было зенитных орудий, поэтому пилот беспрепятственно опустил машину так низко, что нам удалось разглядеть очертания его головы. Втайне мы ждали, что он сбросит что-нибудь: оружие, еду или, на худой конец, листовки. Но не тут-то было. Он принес нам только напряженное ожидание.

Последовали несколько часов тишины. Люди сидели там, где когда-то был сад, в тени ближайших блоков. Все вокруг замерло. Ни один охранник не вернулся за нами.

К вечеру новостей не появилось. Сигнал «все чисто» так и не прозвучал. Когда стемнело, мы тихо разбрелись по блокам. Из моих соседей вернулось меньше половины.

Все были растеряны. Мы понимали одно – эта ночь станет решающей. Каждый вечер мы засыпали, мечтая, что утром мы проснемся, и нас освободят. Но теперь этому пришел конец. Неважно, ждет ли нас хоть какое-то будущее, но судьба наша решится сегодня.

Мы жили на краю лагеря, а дальше простиралась равнина, и начались разговоры о том, что мы слишком уязвимы. Тонкие дощатые стены блока нас не спасут. Если придется прятаться, то за стенами бетонных корпусов всем места не хватит. До утра мы не спали, рассуждая, что означают одинокие выстрелы, разрывы бомб и снарядов. Потом меня сморило.

Когда мы проснулись, все было как прежде – комендантский час и тревожная тишина. Бараки главного лагеря заслоняли от наших взоров то, что происходит у ворот Бухенвальда. Новостей не было уже 20 часов. Уже третьи сутки нам не выдавали даже тех ничтожных 300 граммов хлеба и ложки искусственного меда.

К полудню мы услышали незнакомый вой. Немцы называли его противотанковой сиреной. Настал момент истины. Мы впились взглядом в долину. У границы леса мы заметили отряд солдат СС в стальных касках, которые отступали, унося с собой ящики боеприпасов и пулеметы. Через некоторое время появились еще солдаты, но на этот раз у них в руках были только винтовки, и двигались они в еще большей спешке. Затем все снова затихло, и вновь воцарилась неизвестность.