В Бухенвальде жизнь кипела, словно в муравейнике. Все хотели увидеть всех и вся. Отряды вчерашних узников с винтовками в руках с гордостью проводили строевые учения. Наша армия в бело-голубой лагерной форме сама себя обеспечила, спланировала и организовала.

Днем над нами снова закружил самолет-разведчик. На нем виднелась американская маркировка, но мы все равно отнеслись к нему с недоверием. Мы-то знали о нацистских хитростях. Охрана зарядила винтовки и направила их вверх. Самолет покачал крыльями.

– Он отдает нам честь! – радостно воскликнул кто-то.

– Это американец, это и правда американец!

Вечером к воротам прибыл отряд американской пехоты. Первого же вошедшего солдата на руках пронесли по всему лагерю. Люди кричали и пели. Я осторожно протиснулся сквозь толпу. Где-то вдалеке, за морем полосатых бело-голубых тюремных шапок, то и дело появлялся и исчезал коричневый яйцевидный шлем и пара армейских ботинок. Американец! Наконец-то мне удалось его увидеть. Я закричал вместе со всеми, и солдат присоединился к нам. Возможно, ему было больно, или у него уже закружилась голова. Но только он теперь был наш, и мы радовались его крику.

С каждым днем питание становилось все более разнообразным. Переход от 300 граммов черствого хлеба к безграничному количеству тарелок гуляша был слишком резким. У нас началась диарея, жуткая диарея. Зловонная жижа грозила выйти из краев выгребной ямы. Все вокруг, включая дорожки, ведущие к блокам, было загажены липким содержимым наших желудков, которые не привыкли к пище.

Уборщики, которые раньше за свою работу получали бесценный дополнительный литр жидкого супа, теперь не проявляли к своей работе ни малейшего интереса. И никто уже не перевозил вонючую жижу на огород, где ее прежде использовали как удобрение для овощей, которые потом ели арийские «сверхчеловеки» из СС. Мы теперь могли только попросить о помощи волонтеров, которые в конце концов появились, и так первая проблема свободной жизни была решена.

Самые сильные из нас отправлялись исследовать окрестности. После нескольких дней отдыха я встал с утра пораньше и присоединился к странникам. По пыльной тропинке, что вела в близлежащую деревню, шаркали отряды бывших заключенных. Настроение у нас было хорошее, а в воздухе витали ароматы весны. Я столько всего хотел сделать, но был еще слишком слаб. Я ковылял по дороге, как какой-нибудь дряхлый паломник.

Придя на площадь, мы тут же направились к водокачке и по очереди подставили головы под струю воды. Некоторые разделись догола и под взрыв аплодисментов нырнули в пруд.

Подходящей компании или, на худой конец, просто молодого человека, кроме меня, у нас в группе не было, поэтому от площади я шел один. Я был наблюдательным и любознательным, и теперь, когда мы были свободны, я мог без страха и опасений предаться любимому занятию.

Как оказалось, городское население было сильно напугано. Они жаловались на то, что мы с ними дурно обходимся. Если под грубым обращением они имели в виду конфискацию яиц, молока, масла и картофеля, то они были правы. Кухня Бухенвальда позарез нуждалась в свежих крестьянских продуктах, чтобы накормить огромное количество больных. Раздобыть еду было необходимо, даже если для этого приходилось прибегать к угрозам.

В том, что по отношению к немцам в округе применяли силу, есть доля правды, но об убийствах я не слышал. Трупы можно было увидеть только в Бухенвальде. И даже после освобождения бывшие узники умирали от болезней, истощения и недоедания.

По безлюдной деревенской тропинке с недовольным видом шла пожилая женщина. Она несла ведро с водой, и ей явно было тяжело. Я решил, что это мой шанс поквитаться.

– Скажите, а где здесь можно раздобыть яйца? – несколько наивно спросил я.

– Da kommen Sie zu spaet, die sind alle schon weggestohlen. Mit Ihnen kann man ja reden, Sie sind ja selbst Deutscher[88], – сказала женщина.

Этот неожиданно честный ответ так поразил меня, что я мгновенно забыл про яйца. Она обратилась ко мне на «вы». Когда я уезжал из Германии в мир колючей проволоки, ко мне обращались на «ты», как к ребенку. А теперь я стал Sie, я стал мужчиной. Более того, эта женщина решила, что мы с ней соотечественники, и доверилась мне.

– Нет, я не немец, я из Бухенвальда, – резко ответил я.

– Ja, Sie sehen aber vertauenstwuerdig aus,[89] – проговорила женщина.

А потом поинтересовалась, почему же мы так плохо относимся к жителям деревни. Чем они, простой деревенский люд, это заслужили?

– Ничем, – я пожал плечами. – Вы ничего не сделали. Восемь лет вы жили рядом с Бухенвальдом и просто наблюдали за всем, что происходит.