Мы погрузились в молчание. Каждый шорох его простыни, каждый глубокий вдох, кашель или громкое сглатывание — от всего этого я просыпался, словно от толчков. Я повернулся на бок. Мне все еще трудно было спать без телевизора, без ровных звуков заранее записанных жизней, которые своими разговорами забивали мой страх перед адом.
Когда мы пролежали в тишине полчаса, Сэм включил телевизор. Комната снова обретала свои очертания в голубом свете экрана, снова открывала свои карманы, полные теней.
— Не мешает? — спросил он.
— Вовсе нет, — сказал я. — Но сейчас ничего не показывают.
— Откуда ты знаешь?
— У меня что-то вроде бессонницы. Но сейчас я так взвинчен, даже телевизор не поможет. Наверное, пойду-ка я пройдусь.
Я вышел из комнаты и несколько раз обошел внутренний двор. Я считал трещины на тротуаре, когда налетел на Дэвида, похоже, тоже страдавшего бессонницей.
Он подошел ко мне.
— Не спится, — сказал он.
— Ты же на новом месте, — сказал я. — Твоему телу нужно время, чтобы приспособиться.
Я недавно читал статью, которая связывала черты эволюции с привычками сна. Было весело читать такое открытое выступление в пользу эволюции, которое походя обращалось против креационизма, так отличалось от того, чему учили меня церковь и школа. «Каким идиотом надо быть, чтобы считать, что произошел от обезьяны?» — часто говорил наш пастор, утверждение, которое завоевывало ему громкие «аминь» от прихожан. В моей старшей школе учительница биологии пропустила главу об эволюции, сказав, что мы можем прочесть ее дома, если захотим. В день, когда мы должны были проходить Дарвина, она пригласила в наш класс чирлидеров, чтобы они провели свой ритуал собрания болельщиков. В качестве заключительного жеста девочки должны были развернуть флаг конфедератов и маршировать кружком, чтобы было видно со всех концов аудитории. При этом наш талисман, Бунтарь, человек с большой головой, одетый, как плантатор, должен был выбежать на футбольное поле и танцевать вокруг девочек. То, что учительница пропустила материал, казалось тогда относительно нормальным, хотя, когда я начал почитывать в интернете кое-что по биологии, я понял: она игнорировала то, во что сейчас верило 97 процентов научного сообщества. Чувствуя себя одновременно проклятым и взволнованным, я прочел еще несколько статей по этому вопросу. Хотя я все еще верил в Бога, мне не по душе была мысль о Боге, который решил игнорировать науку.
— Просыпаться почти при каждом звуке — это эволюционное преимущество, — сказал я.
— Ты веришь в такие вещи?
— Не знаю, — сказал я. — Интересно думать, что мы — потомки выживших. Что, может быть, мы здесь потому, что наши пра-пра-пра-прадеды оказались сильнее.
— Мне не нравится это слово, — сказал он. Он стряхнул что-то с плеча, будто счищая мои слова с кожи.
— Прапрадеды?
— Нет. Эволюция.
— Я не сказал «эволюция». Я сказал «эволюционное».
— Ладно, — сказал он. — Пошли, посмотрим, что там по телевизору.
Мы прошли в его спальню и вышли в холл, где могли посмотреть телевизор. Мы устроились в креслах, выстроенных в ряд у одной стены, и Дэвид начал переключать каналы, остановившись на популярном ролике о революционном гриле для жарки. Человек, рыжий от загара, стал насаживать четырех сырых цыплят на вертел. Он был в длинном зеленом переднике. Каждый раз, когда он насаживал очередного, его губы растягивались в широкую улыбку.