Но еще раньше, в письме к индийскому другу (П. Партхасарати) от 4 сентября 1923 года, перехваченном англичанами, Ачария писал: «Я мало общаюсь с индийцами, и очень немногие приходят ко мне – все наслаждаются жизнью с теми, кто может платить за наслаждения и стремятся к ним»[408]. Для таких «революционеров», как Рой, для которых роскошная жизнь была важнее политических идеалов, верность советской идеологии обеспечивала приток денег от Коминтерна. Ачария же, как человек честный и аскетичный в своих привычках, приобретенных в течение долгих лет жизни на скудные средства в борьбе за дело революции, презирал незаработанную роскошь. В 1923 году британские источники с иронией комментировали журналистское усердие Ачарии и его бедственное финансовое положение:

В сообщении 1924 года говорилось, что он «немного зарабатывает, исполняя обязанности секретаря индийских и египетских революционеров и обучая английскому и восточным языкам». Несколько лет спустя доклад агентов был столь же суров: «С тех пор <со времени его прибытия в Берлин> он с трудом обеспечивает себе скудное ненадежное существование преподаванием английского языка»[409]. Отчаянное финансовое положение Ачарии также отмечено в меморандуме 1933 года: «В течение последних семи лет он обеспечивал себе скудное существование в Берлине уроками английского, переводами и в последнее время – нерегулярным участием в киносъемках»[410]. В бедности Ачарии и Магды в Берлине не было ничего необычного или особенного. Немногие среди индийских и русских эмигрантов жили лучше, и не из-за отсутствия предприимчивости. Друг Ачарии Чатто, талантливый организатор и яркий журналист, часто оказывался на грани голода (поэтому он и согласился на сотрудничество с Коминтерном для создания Антиимпериалистической лиги – больше денег было взять неоткуда). А Владимир и Вера Набоковы испытывали крайнюю нужду, несмотря на литературные публикации Владимира и службу Веры (временами оба давали уроки английского языка, а Владимир – и уроки тенниса).

И Магда, видимо, тоже мало зарабатывала, если судить по письму от мая 1928 года, в котором Агнес Смедли умоляла Индийский национальный конгресс оказать финансовую поддержку Ачарии. Как сообщается в документах Министерства по делам Индии, Смедли написала в ИНК, что «он тяжело болен в результате многолетнего истощения»[411]. Сестра Чатто, Сароджини Найду, известный индийский поэт и политик, обратилась в ИНК с аналогичной просьбой в поддержку Ачарии. Неизвестно, предпринял ли ИНК какие-либо действия. К тому времени Ачария неоднократно выступал с критикой главы ИНК Неру за связи с Советским Союзом и за введение в заблуждение Индийского национального конгресса. Он направил в индийское периодическое издание «People» две статьи с критикой внешней политики Конгресса, описанные следующим образом в записке Министерства по делам Индии за январь 1928 года: «Обе <статьи> клеймят связи между Великобританией и Россией – у него это вызвало страшную ярость»[412].

Ачария бичевал в печати всех, кто получал финансирование от Коминтерна или имел с ним дружеские сношения. Как отмечается в британском досье, его страстные обличения создавали «общее впечатление, которое подтверждают его труды, что из-за плохого здоровья, недоедания и изоляции у него определенно случилось психическое расстройство». Но хотя и можно считать безумием веру в мечту анархистов о том, что все формы государственной ограничительной власти могут быть заменены добровольным сотрудничеством и свободным объединением граждан, это еще не позволяет считать Ачарию психически больным. Статьи Ачарии демонстрируют бескомпромиссную логику, решительную целеустремленность и утопизм, который может показаться безумием жестким прагматикам. Отвечая в 1931 году на вопрос генерального консула Великобритании о том, зачем ему нужен британский паспорт, Ачария подробно излагает свои идеи реструктуризации экономики, отмены денег и отказа от любого типа правительства – единственные меры, которые, по его мнению, могли бы предотвратить грядущее кровопролитие. Британский паспорт был необходим ему для обеспечения свободы распространения таких идей через британскую прессу[413]. Да, сотрудники министерства могли усматривать в идеях Ачарии симптомы безумия, однако они вскоре убедились в правоте предсказания Ачарии о грядущем кровопролитии.

Видимо, Магда, всегда чуткая и сострадательная, нашла в Ачарии одинокого, больного и неправильно понятого человека, который действительно в ней нуждался. До знакомства с Ачарией в письмах Юлии в 1919 и 1920 годах Магда писала, что страстно желает быть нужной другому человеку:

И конечно, отношения Магды с Носковым складывались в первую очередь из-за ее желания быть нужной ему.

Документы британской разведки говорят нам, что Магда поддерживала и себя, и своего мужа своим творчеством («его жена зарабатывает немного живописью»)[415]. Кто покупал ее картины? Где они сейчас? Каковы были отношения Магды с русскими, индийскими и немецкими общинами?

Русская эмиграция была в значительной степени обособленным миром, мало смешивавшимся с немецким населением. Поначалу многие эмигранты считали, что большевики не останутся у власти надолго. Они направляли свои силы на поддержку русского языка и культуры, давали детям русское образование и были готовы вернуться домой в любой момент. Многие знали немецкий весьма посредственно и не были заинтересованы в его изучении, поскольку знание языка не было необходимо для их устремлений.

Вряд ли Магда была среди тех, кто готовился в скором времени вернуться к прежней жизни. Она, скорее всего, разделяла антагонизм мужа по отношению к большевикам и его убеждение, что Ленина и его режим не так легко отстранить от власти. В письме к Рейснеру Ачария писал, что и он, и Магда вздохнули с облегчением, оказавшись за пределами России, где он смог говорить правду о большевиках.

Нет никаких оснований считать, что Магда оказывала помощь мужу в его политической деятельности или что она активно участвовала в политическом брожении в эмигрантской общине. Как отмечается в сообщениях британской разведки: «его жена <Магда> политикой не интересуется; она озабочена только искусством»[416]. Но отсутствие политической активности не было препятствием для дружеских отношений со знакомыми мужа, о чем свидетельствует письмо Рут Фишер (1947), бывшей немецкой коммунистки, жившей в Берлине в 1920-е годы и, как и Ачария, в конечном итоге осудившей советский коммунизм. Письмо было адресовано Ачарии от имени Фишер неким «К. Р.», который добавил следующее: «Я надеюсь, что Магда в добром здравии и хорошем настроении и как всегда занимается живописью. Пришлите, пожалуйста, фотографии ее работ»[417].

Эмигрантская община из России была далеко не однородной. Самые многочисленные группы составляли этнически русские, русские немецкого происхождения и евреи. Тем, кто относился к двум последним категориям, было легче общаться с местным населением: русские немцы разделяли языковые и культурные симпатии с уроженцами Германии, а многие русские евреи устанавливали связи с немецкой еврейской общиной. Магда принадлежала к обеим группам. Ее немецкий был так же хорош, как и ее русский. Ее знание немецкой культуры было глубоким. Во многих письмах к Юлии она упоминает Гёте и Ницше как своих учителей и дорогих друзей. Она знала произведения Гейне и серьезно изучала труды Рудольфа Штейнера. Неудивительно, что ее персональная выставка 1928 года проходила в галерее, которая не специализировалась на русском искусстве, и что она иллюстрировала книги немецко-еврейского издательства.

Многие художники, музыканты и даже некоторые актеры и театральные режиссеры, которые в начале 1920-х годов приезжали из России в столицу Германии, преодолевали языковой барьер и привлекали внимание своих немецких коллег и широкой публики. Рассказывая о своих годах в Берлине, Николай Набоков, чья мать была из русских немцев, упоминает многих немцев, с которыми познакомился и подружился. Русский театр эмигрантского кабаре «Синяя птица», который процветал с 1921 по 1937 год, привлекал немецких актеров и режиссеров и немецкую публику. Многие русские художники-эмигранты в Берлине – Василий Кандинский, Алексей Явленский, Марианна Веревкина и многие другие – учились до революции в немецких художественных школах и затем долгое время жили в Германии. Соответственно, они имели прочные связи с немецким миром искусств. И конечно, для оценки произведений изобразительного искусства не существует языкового барьера, который существовал для писателей. Работы русских художников выставлялись в галереях вместе с работами других европейских мастеров.

В Берлин бесконечным потоком прибывали художники русского авангарда, в том числе и временные посетители, такие как Казимир Малевич, Эль Лисицкий и Александр Родченко, которые в конечном итоге вернулись в Советский Союз; другие сделались эмигрантами – Иван Пуни, Ксения Богуславская, Наум Габо, Антон Певзнер. Эти имена во многом связаны с эстетикой, против которой выступали Магда и ее окружение. Но были и другие русские художники, в том числе те, кто был связан с «Миром искусства». Многие из них участвовали в издании берлинского художественного журнала «Жар-птица», в котором печатались статьи ведущих искусствоведов и помещались высококачественные иллюстрации[418]. По своему духу журнал перекликался с дягилевским журналом «Мир искусства», издававшимся на рубеже веков. Он напоминал россиянам об их старых и современных художниках и показывал западному зрителю и читателю, что, несмотря на войну и революцию, с русским искусством нужно считаться. Журнал содержал разделы на немецком, английском и французском языках, что расширяло круг читателей. Всего в период с 1921 по 1926 год вышло четырнадцать номеров «Жар-птицы». Магда знала многих авторов журнала, среди которых были ее учителя Бакст и Добужинский. Пыталась ли она с ними встретиться? Конечно, это было нелегко. Бакст поселился в Париже, а Добужинский в Риге (но он несколько раз посещал Берлин и Париж). Была ли она каким-либо образом связана с журналом и с сотрудничавшими с ним художниками?

Выставки произведений русских художников в Берлине освещались в различных русскоязычных газетах, таких как «Руль», «Русская книга» и ее преемник, «Новая русская книга», «Сполохи», «Театр и жизнь», «Беседа». Магда участвовала по крайней мере в двух выставках. Одной из них была групповая выставка в галерее «Амслер и Рутхардт», организованная Немецким обществом по изучению Восточной Европы, ассоциацией, созданной в Германии в 1913 году. Краткий отзыв появился в номере берлинской русскоязычной газеты «Руль» от 10 мая 1929 года. В нем анонимный рецензент дал положительную оценку работам всех участников, включая и Магду: «Некоторые пастели госпожи Нахман приятны (особенно ее “Двор”)». Среди участников выставки были друзья и соратники Магды Вадим Фалилеев, Екатерина Качура-Фалилеева и одноклассник Магды по школе Званцевой Сергей Колесников[419], который еще в Москве стал учеником Фалилеева по классу гравюры.

Еще одна рецензия на персональную выставку работ Магды 1928 года (с 14 октября по 10 ноября) в галерее Каспер, написанная никем иным, как Владимиром Набоковым, появилась в «Руле» 1 ноября 1928-го. В 1920-х годах галереей владела Иоганна Каспер (урожденная Хейманн), свояченица известного австрийского философа и писателя Роберта Музиля, который в те годы жил попеременно то в Берлине, то в Вене. Галерея Каспер специализировалась на персональных выставках не слишком известных художников, и, по отзывам берлинских газет того времени, там всегда можно было найти что-то новое и интересное. В 1920-х в галерее стало появляться много художников-евреев (например, сюрреалист Феликс Нуссбаум выставлялся там дважды). К сожалению, о галерее Каспер и проводившихся там выставках сохранились лишь незначительные сведения. Помимо Магды, там выставлялись работы еще трех русских художников: Николая Глущенко в 1924-м, Ивана Бабия также в 1924-м и Елены Маковской в 1931 году. Во время выставки Магды галерея располагалась по адресу: Люцевуфер, 5, в самом сердце берлинского художественно-торгового района Люцовфиртель. Галерея закрылась в 1932 году. В 1941-м Иоганна Хейманн-Каспер была отправлена в концлагерь Терезиенштадт, где и погибла[420].

В рецензии на выставку Магды, на которой были представлены рисунки, живописные картины и акварели, Набоков писал:

Магду познакомила с Набоковыми ее подруга Анна Фейгина, пианистка, выпускница Санкт-Петербургской консерватории и двоюродная сестра жены писателя Веры. Магда иногда мимолетно появляется в биографиях Набокова. Первый биограф Набокова, Эндрю Филд, со слов писателя, называет Магду Нахман «другом семьи»: «Набоковы говорили мне о ней как о чрезвычайно чутком человеке»[422]. Филд также упоминает, что в 1933 году Магда брала для Набокова книги из библиотеки, когда он был болен. Набоков пишет о том же в письме к жене: «Встретил, например, Р. de Reul, книгу которого о Swinburne я хорошо помнил (Магда приносила, когда я был болен)»[423]. В одном из своих писем Набоков также мимоходом упоминает Ачарию: «Ходасевич похож на обезьяну или даже на Ачария, и тоже такие индусские движения…»[424]. Из этих случайных упоминаний Магды и Ачарии понятно, что они были своими для домашних Набокова. Во время болезни Набоков начал подготовку к созданию одного из главных романов своего русского периода, «Дара». Более поздний биограф Набокова Брайан Бойд пишет, что