Людный дом
В фазе быстрого сна я вижу причудливые кошмары и — изредка — приятные сновидения. В некоторых я не могу двигаться, меня парализовало. В других я полностью здоров, как в детстве. Такая ночная активность мозга в целом нормальна, но то, что случилось сегодня — уже нет. Я как будто впадаю в сон с открытыми глазами.
И тут я понимаю… это не Темный лорд, а просто Франк. Присутствие Франка в моей спальне символизирует все, что так мне ненавистно в нынешней ситуации. Пока вы сами этого не испытаете, никогда не сможете понять, насколько жутко, когда за тобой наблюдают во сне.
Франк, довольно приятный парень, — моя ночная сиделка. Страстный байкер, он приезжает на работу на своем «Харлее». Франк является в восемь часов вечера, на смену дневным сестрам. Таким образом я никогда не остаюсь один, что просто мучительно. Франк смотрит со мной хоккей или очередную серию «Острых козырьков». Когда я засыпаю, он устраивается в кресле за моей кроватью, натягивает на голову капюшон худи, пряча свои бакенбарды, и затыкает уши наушниками. От экрана телефона на его лицо падает призрачный отсвет, он переписывается в мессенджере с женой. Время от времени он поднимает глаза, чтобы убедиться, что я внезапно не испарился.
Посреди ночи я просыпаюсь и содрогаюсь от ужаса. Полусонный, я не могу понять, что это за Вельзевул в плаще с капюшоном устроился, скрестив ноги, в моей спальне. Он спокойно выдерживает мой взгляд и спрашивает: «Ну что, старик, пойдем отлить?»
Так продолжается день за днем. В восемь утра приходит дневная смена. Мне помогают почистить зубы, причесаться и одеться, и мы отправляемся в отделение реабилитации. Такое впечатление, что мои сиделки заняты своего рода бизнесом, цель которого — восстановление моего здоровья. Они следят за каждым моим занятием и подбадривают меня.
Сегодняшняя тренировка закончена, и моя сиделка Белинда со скоростью автогонщика везет меня по людным тротуарам Мэдисон-авеню.
— Сегодня вы держались молодцом, — пыхтит она. — Но не торопите события, лучше осторожнее.
Кресло подпрыгивает на выбоине (
— Спасибо. Вы тоже, Белинда.
После ужина является ночная смена, которая останется со мной до утра. Я их всех терпеть не могу, и они меня, уверен, тоже. Тут нет ни моей, ни их вины: просто это противоестественно. Если дневная смена вносит активный вклад в мое восстановление, то ночная относится ко мне как древнему старцу, инвалиду, не дер-жащемуся на ногах, или пациенту хосписа с мало обнадеживающими перспективами. Хотя нет, пожалуй, я все-таки несправедлив. Они тоже опытные профессионалы, беспокоящиеся о моем благополучии. Но у меня такое впечатление, что им нужно только одно — чтобы я не упал в их смену.
Удивительно, что за этот период — интенсивной терапии, реабилитации в госпитале Джона Хопкинса и возвращения в Нью-Йорк для ее нового этапа — мой мир сузился до микроскопических размеров. Я словно одноклеточный организм в чашке Петри, который находится под наблюдением 24 часа в сутки. Эта ситуация для меня крайне обременительна. Теперь, когда я дома, моя главная цель — снова встать на ноги и вернуть себе независимость — идет вразрез с целями ночных оккупантов, стремящихся максимально ограничить мои перемещения и личное пространство. Их задача — избегать любых рисков. Предупреждать, а не лечить.
Паркинсон лишил меня такой роскоши, как спонтанность. Я не могу совершить ни одного действия, не оценив сначала свое физическое положение и умственную включенность. Но постоянная слежка ограничивает меня еще сильнее. Операция сделала меня невыносимо зависимым. Я скриплю зубами каждый раз, когда мне протягивают руку помощи — по моему мнению, в основном без необходимости. Когда я отправляюсь в ванную, за мной присматривают, словно за младенцем. Недовольное бурчание с моей стороны вскоре превращается в громкие жалобы. Я настаиваю на том, чтобы мне позволили сделать хотя бы пару самостоятельных шагов, но приговор что врачей из клиники Джона Хопкинса, что моих сиделок один: никакой ходьбы без поддержки.
Мои дни на физиотерапии в «Маунт-Синай» — полностью другой опыт. Я делаю успехи, и они строго замеряются; постепенно я начинаю испытывать уверенность, что вскоре смогу самостоятельно ходить. Я этого действительно очень хочу и, гордясь прилагаемыми усилиями, готов терпеть любую боль и стресс, чтобы достичь своей цели.
Работа с Уиллом, моим физиотерапевтом, напряженная и интенсивная. Раздражаясь, я пытаюсь увильнуть от некоторых упражнений, но он настаивает, чтобы я продолжал. Меня вдохновляют другие пациенты того же отделения, поддерживающие во мне решимость идти дальше. Многие оказались в куда более суровых обстоятельствах, чем я; тут и инсульты, и тяжелые автокатастрофы, и травмы позвоночника, и ампутации конечностей. Это быстро возвращает меня к реальности, когда надо.
Вся моя семья, Нина и дневные сиделки, Белинда и Маркус (симпатичный джентльмен и гораздо более аккуратный пилот инвалидного кресла) празднуют со мной мои успехи.
Наконец, после нескольких месяцев сосредоточенной работы, я свободен. Ни ходунков, ни трости. По ночам я сплю один, без сиделок. Когда я захожу в ванную, там со мной никого нет. Дневные сиделки пока остаются и очень помогают: они наблюдают за моим прогрессом и стимулируют стремление к независимости.
Предписанный мне курс в «Маунт-Синай» заканчивается, но ежедневные тренировки продолжатся дома. Уилл дает мне парочку рекомендаций.
— Никуда не торопись, — советует он, — помни, что порой стоит сделать шаг назад. Это длительный процесс. Ты вложил в него кровь, пот и слезы, и все в больших количествах. Но придется продолжать и дальше. Жаль тебе это говорить, но работа не закончится никогда.
Слышать такое нелегко. Но я готов рвать задницу, даже свою собственную.