Я играл в него несколько сезонов. В первый год меня поставили в лигу «С» — для новичков. У меня неплохо получалось, я забил несколько голов — больше, чем от меня ожидали. На следующий год меня перевели в лигу «А», минуя «В», то есть сразу на высший уровень. Это была ошибка. Я прекрасно помню, как на первой тренировке вошел в раздевалку: напяливая форму, я огляделся и сразу заметил две вещи относительно своей новой команды. Первая: они не хотели иметь со мной ничего общего. Второе: это были тринадцатилетние мужчины, ростом под 190 см, и они брились. У них росли волосы на груди, и они носили обувь гигантских размеров. Мой рост на тот момент составлял 150 см, а вес — 50 кг во всей амуниции и со шлемом. На лицах тренеров, хоть они меня и взяли, читались сомнение и сожаление.

Сначала я играл отлично: быстрый и верткий, я несколько раз послал твердый, как камень, индейский мяч за спину вратаря в сетку. Но потом меня ударили. И я едва поднялся. Мои родители заметили это и забеспокоились.

Через несколько матчей моя мама спросила:

— Тебе еще нравится играть в лакросс?

— Да, мама, очень.

— Мне кажется, он немного жестче, чем надо бы. Тебе часто достается.

— Ничего, мне не больно.

— Но мне трудно отстирывать кровь с твоих свитеров.

Родители предложили мне перейти в лигу «В», где для меня будет безопасней. Я отказался, остался в «А», научился терпеть боль и справляться с ней. Но когда на следующий год мне предложили играть в лиге «В», я предпочел гордо уйти из спорта.

Из-за тяги к риску я бросил школу, не закончив одиннадцатый класс, с туманным намерением — это даже нель-зя было назвать планом — поехать в Лос-Анджелес и начать актерскую карьеру. До того я сыграл в паре местных телефильмов и театральных постановок и искренне считал, что ничем не рискую. На мой взгляд, большим риском было бы остаться в Канаде. Дело не в том, что я стремился оторваться от семьи или бросить родную страну, просто мне казалось, что где-то меня ждет блестящее будущее. А сидя в классе, я рисковал разминуться с ним.

Не то чтобы я не хотел учиться, просто мне не нравились традиционные принципы школьного обучения. Если мне не хотелось писать контрольную по истории, это могло грозить некоторыми неприятностями, но и следующую контрольную я не писал тоже. Я объяснял учителю: «По-слушайте, я все знаю про план Маршалла и переустройство Европы, я просто не хочу про это писать. Вы можете задержаться в классе на полчаса, и я все вам расскажу». Школа не представляла для меня интереса, потому что там не было ни риска, ни награды.

Естественно, разные люди в моей жизни — родители прежде всего — сомневались в правильности решения бросить школу, дом и страну ради актерской карьеры. Это казалось им чистым безумием. Меня считали наивным, самоуверенным, недальновидным и непутевым, предрекая скорый провал. Возможно, я действительно таким был. Но в риске я видел не путь к своей цели, а просто путь. Мне очень хотелось оказаться в таком месте, где я хотел бы провести всю жизнь. Я решил стать актером и заниматься тем, что мне так нравится, работать с интересными историями и интересными людьми и, возможно, в этом преуспеть.

Если не идти на риск, то нечего и рассчитывать на удачу. Я использовал свой шанс. И мне повезло.

Я представляю себе монтаж фильма. Фоном звучит музыка какой-то «длинноволосой» группы из 80-х. Сначала крупный план: я на операционном столе. Далее серия коротких кадров: доктор Теодор и его «команда мечты» копаются в моем позвоночнике, ассистентка вкладывает в руку врача инструмент, а медсестра вытирает пот у него со лба; взмах скальпеля; кровь и спинномозговая жидкость брызгают ему на маску и защитные очки. Потом наезд камерой: я после операции слышу новость — успех! Дальше в ускоренной съемке: я занимаюсь физиотерапией, одерживая победу за победой — хожу на тренажере с поручнями, потом без поручней, быстро набираюсь сил и вот уже бегу себе по пляжу. Под музыку в духе Рокки я, полностью здоровый, захожу к себе домой через парадную дверь, где меня приветствует любящая семья и Гас, чудо-пес, виляющий хвостом.

Но нет. Ничего подобного не случилось.

Мой первый сеанс физиотерапии: я учусь кое-чему новенькому — пользоваться ходунками. Это настоящее сражение, и ходунки побеждают. Верхняя часть моего тела толкает их вперед с большей скоростью, чем могут поддер-живать мои лишенные чувствительности ноги. Все закан-чивается тем, что я зависаю в позе планки и не могу подняться; такое ощущение, что мои ноги остались по одну сторону разводного моста, а руки — по другую.

В клинике Джона Хопкинса уникальные условия для реабилитации, в частности там имеется огромный спортивный зал со всевозможными снарядами и тренажерами: от мячей до устройств имитации ходьбы. Тут и брусья, и перекладины, и параллельные опоры. Держась одной рукой за ходунки, пока мои ноги безвольно болтаются сзади, я играю в подобие волейбола с моим физиотерапевтом Эриком. Хотя сам он очень спортивный и крепкий, мы сейчас совсем не напрягаемся. Мне удается возвращать ему мячи, отскакивающие от пола; ходунки нравятся мне гораздо больше, когда с ними не надо ходить. Пока мы перебрасываемся мячом, они просто служат мне опорой.

В разгар игры в зал входит доктор Теодор. Понаблюдав за моими пасами, он восклицает: «Карч Кирай!» — так зовут знаменитого волейболиста. Обрадованный, я тянусь за следующим мячом и едва не переваливаюсь через ходунки.

Столько усилий ради самого простого действия! Доктор Теодор хочет посмотреть, как я упражняюсь; к нему присоединяется еще один коллега, и вдвоем они наблюдают, как под руководством Эрика я проделываю серию упражнений на мышцы корпуса, тесты на равновесие и подъемы по ступенькам с поручнями, требующие обычной координации. Детские шажки. В конце занятия мы выходим в коридор длиной с половину футбольного поля. Под присмотромЭрика я, шатаясь, кое-как добредаю до конца коридора и возвращаюсь назад, все с помощью ходунков. Проблема в том, что ноги за мной не успевают.