Мне хотелось постоять пару минут, но пришлось забираться назад в кресло, на котором меня доставили к выходу на посадку. Кто станет слушать багаж?
Мне надо заново учиться ходить, восстанавливать подвижность, овладевать физическими навыками. Я считаю это главным пунктом физиотерапии — для меня все начинается с ходьбы и заканчивается ею. Я понимаю, что все не так просто. Надо следить за кучей мелких деталей, разрабатывать мышцы и связки. Меня и так вымотала реабилитация в клинике Джона Хопкинса, и мысли о том, какой путь еще предстоит проделать, просто ужасают. Такое ощущение, что утки отщипывают от меня по кусочку.
Когда-то, в беззаботные времена, я считал ходьбу крайне примитивным делом. Теперь же все виды пешего передвижения превратились для меня в наваждение. Я смотрю, как Эсме скользит по кухне, прихватывая со стола яблоко и одновременно открывая холодильник, чтобы достать кокосовую воду, потом закрывает дверцу движением бедра и, пританцовывая, выходит в распашные двери на другом конце. Внизу, в холле, моя соседка с дочерью быстрым шагом идут к выходу, чтобы сесть в такси. Какой-то мужчина хромает по улице, уравновешивая хромоту тяжелой сумкой с покупками. Я исподтишка наблюдаю за тем, как они двигаются. Легко и уверенно, словно кошки, или прихрамывая, но все они справляются лучше меня.
Пожалуй, самое сложное и волшебное из наших физических действий, это ходьба. Мы учимся ей в первую очередь, прежде чем сообразим, что это практически невозможно. У нас с Трейси четверо детей — мы знаем всю последовательность. Я с легкостью могу вспомнить, к примеру, Сэма, в возрасте около года. Легким шлепком по попке я отправляю его в путешествие по ковру в гостиной. Считаю каждый его крошечный шажок. После нескольких уверенных движений Сэм достигает конца кофейного столика. Колени у него тут же подкашиваются. Он делает вдох и восстанавливает равновесие; его слишком большая голова чуть подрагивает, но вот он отрывается от опоры. Стоя самостоятельно на ковре, который для него словно море, он видит, что Трейси его ждет. Он ускоряет шаг, спотыкается и падает ей в объятия.
Сейчас периодически ее муж проделывает то же самое.
Странно, что эти воспоминания о первых шагах Сэма пришли мне в голову именно сейчас, после операции. Я читал, что, когда ребенок учится ходить, он падает приблизительно 21 раз в час. На моих тренировках в «Маунт-Синай», могу поклясться, бывают дни, когда я — если бы физиотерапевт не подхватывал меня под локоть, за руку или за шиворот — побил бы этот рекорд.
Физическое спасение от неминуемого падения обычно сопровождается и эмоциональным тоже — в виде поддерж-ки моей семьи. Трейси присутствовала практически на каждом занятии в первую неделю и сейчас продолжает периодически приходить и смотреть за моим прогрессом, всегда с улыбкой, объятиями и подбадривающими словами. Сэм тоже обычно присутствует. Он полностью сосредоточен на каждом упражнении, каждом повторе, каждой маленькой победе над конкретной проблемой и каждым временным поражением. Он никогда не выглядывает в окно и не проверяет свой мобильный. Когда я жалуюсь, что что-то для меня сложно, он неизменно отвечает: «Это потому, что ты старый, папа». Верите или нет, но мне от его слов становится легче.
Все мы стараемся избегать препятствий, визуальных и физических, на своем пути. Поскольку я не могу этого сделать, мне приходится очень тщательно следить за каждым своим движением. Я не могу быть уверен — без зрительного контроля, — какая нога у меня занесена над полом, левая или правая. Я теряю равновесие, если моя голова наклонена чуть вперед или запрокинута чуть назад. Мне надо держать в уме механику любого движения.
Это тяжело. Из-за болезни Паркинсона и последствий операции даже такая мелочь, как просто стоять ровно, может сорваться в результате бунта непослушных нейронов. Я стараюсь оставаться организованным. У меня есть своя последовательность инструкций, похожая на те, к которым я прибегаю в гольфе: держать голову над серединой таза, бедра строго над коленями, не отводить корпус назад, сохранять одну линию с ногами, взгляд вперед, плечи расправлены, грудь колесом, начинаем шаг с таза. Но вся эта кинетическая осознанность теряется за мгновение паники, или если я хоть немного отвлекаюсь. Достаточно легкой нервной дрожи или спазма, и, словно карточный домик под порывом ветра, все разлетается, и у меня в голове остается единственная мысль:
Когда я впервые встретился с моим физиотерапевтом Уиллом, то сразу понял про него две вещи: во-первых, он решительно настроен снова научить меня ходить, и, во-вторых, в прошлом он точно был артистом. Ни с того ни с сего я задаю ему вопрос, работает ли он по-прежнему на Бродвее. Ответ меня нисколько не удивляет: «Нет, бросил. Тут лучше платят». Теперь я знаю еще, что он умный.
Уилл помогает мне выстроить собственную систему кинетических приоритетов. Чтобы добраться до противоположной стены, я должен думать не о том, что мне
С самого начала Уилл придает моему Паркинсону и операции на позвоночнике равное значение и никогда не занимается симптомами одного, не учитывая осложнений от другого. Он не врач и взаимодействует с любым набором проблем конкретного пациента, например с моим. Уилл умеет отделять одну мою болезнь от другой. Паркинсон задает скорость и траекторию моего движения, в то время как прооперированный позвоночник вызывает утрату чувствительности и влияет на проприорецепцию. Мы работаем над механикой и кинетикой ходьбы, уделяя внимание обеим проблемам. Это комплексный процесс, и легких путей тут нет.
В следующие два месяца мы продвигаемся от простейших упражнений — растяжки, тренировки корпуса, подъемов со стула — к полосе препятствий и киданию мяча (без отбивания) на пути к Святому Граалю: независимой ходьбе. Я наматываю километры на коротком отрезке холла на третьем этаже госпиталя «Маунт-Синай» с помощью разных приспособлений: ходунков, двух тростей, потом одной. Правда в том, что с тростью я не справляюсь. Мне сложно управлять двумя собственными ногами, а мне пытаются приставить третью. И что с ней делать? Я — капитан своего корабля: мне не нужно лишнее весло.
Я хожу взад-вперед, всегда с какой-нибудь дополнительной опорой. Полы в госпитале твердые, и даже мой рост в полтора метра — это приличная высота. Доходя до дверных проемов в обоих концах холла, я начинаю дрожать и качаться. Из-за Паркинсона я испытываю ужас перед порожками — они мешают моему продвижению и заставляют делать выбор: остановиться или продолжать. Если в этот момент кто-то проходит через дверь, я застываю на месте, потому что не могу увернуться. Только когда другой человек пройдет, я снова начинаю шевелиться.
Весной и летом к моим занятиям в «Маунт-Синай» добавляется больше трудотерапии: я переношу вещи с места на место, поднимаю сумки, учусь безопасно пользоваться ванной, застилать постель и натягивать носки. Я отношусь к этому серьезно и уже могу надеть носок без специальных приспособлений.
Я также прохожу пятинедельный курс речевой терапии, связанной с болезнью Паркинсона. У пациентов с паркинсонизмом, особенно на поздних стадиях заболевания, речь становится невнятной, и они не могут говорить достаточно громко и отчетливо, чтобы другие слышали их. Я думал, что речевая терапия мне не понравится, но нет, отнюдь. Говорить громко и разборчиво на самом деле сложнее, чем может показаться. Это что-то новенькое в процессе моей реабилитации, и даже если у меня не получается, я не падаю на пол.
Мой инструктор Сиобхан дает мне список слов в разной последовательности и читает отрывки прозы, по которым затем задает вопросы. Я отвечаю на вопросы или перестраиваю слова так, чтобы образовать из них предложения. Но есть один любопытный момент: мы находимся в маленьком кабинете, в паре дверей от зала, где еще полдюжины пациентов работают со своими физиотерапевтами, и я кричу во весь голос. Это секрет такой терапии — надо говорить максимально громко, чтобы укреплять ослабленные голосовые связки. Сиобхан часто дает мне домашние задания, которые я выполняю, а потом звоню ей на автоответчик и выкрикиваю результаты.
После каждого занятия она выдает мне какую-нибудь газетную статью или другой материал, который я должен прочитать так громко, чтобы им насладился весь госпиталь «Маунт-Синай». Я получаю сегодняшний листок, сразу же начинаю читать и внезапно понимаю, что вгрызаюсь в текст моего обожаемого шурина Майкла Поллана. Статья касается его исследований, посвященных галлюциногенам. В тот же вечер я рассказываю об этом Майклу, добавляя в конце: «Наверняка парочка человек теперь попробует полечить свои переломы псилоцибином». Он определенно польщен.
Глава 13