«Мог бы подождать, — думал, — приспичило именно сейчас».

Мысли эти Степнову не нравились. Стало обидно за отца, себя и стажёра. Крикнул по слогам «су-ка», но вселенная не услышала и потому, наверное, не обиделась.

Отца срочно перевели в реанимацию, и Степнов опять не успел хоть краем глаза, хоть минуту, хоть сколько-нибудь там. Зачем тогда звонили. Наверное, так положено. Может быть, о случившейся смерти легче говорить в лицо, чем по телефону.

Пытался остановить медсестру, но медсестра не остановилась. Упорхнула, приподняв руки. Улыбнулась как могла, и всё тут. Пробовал заглянуть в палату — дверь закрыли изнутри. Хотел подняться к главврачу, передумал. Постоял, опустился на кушетку, ещё постоял. На первом этаже нашёл автомат с кофе. Выпил, захотел курить.

О чём он думал, зачем вспоминал. Когда Степнов только начинал работать, его забросили на неделю в пригородное село, где всегда было и тихо, и мирно, а потом случился масштабный ужас. Порезали две семьи, зацепок — никаких. Молодого следователя закрепили на точку в местной церквушке, потому как имелось наивное предположение, что убийство произошло почти случайно, а виновник обязательно придёт на исповедь. И вот днями и ночами Степнов крутился внутри, рассматривал иконы, роспись потолка и стен и надеялся, что убийца мудрее великозвёздных руководителей и не будет искать прощения.

— Я боюсь, — признался Степнов, а священник ответил: — Все боятся.

Наверное, стоило сказать, что страх — это грех и бояться ни в коем случае не нужно, лучше довериться Богу. Но священник предпочитал говорить правду.

Что-то ещё происходило в этой церкви, но Степнов не помнил. Точнее, помнил, но не хотел задумываться: отголоски чуда, присутствие того или этого, необъяснимое и ладное. Убийца не появился. Его нашли потом мёртвым, собрали наверняка важные доказательства. Степнов не вникал и забыл почти о той первой неделе и не думал, что придётся вспоминать.

Но вот сейчас пришлось. Совершенно к месту дрогнули колокола, и Степнов тоже дрогнул. Понёсся теплый пряный ветер, распуская аромат ванили, какой встречается в уютных домах только, может, в пасхальную неделю, но почему-то и сегодня случился, проступил, и стало хорошо, хотя ничего хорошего быть не могло, не должно, по крайней мере.

Телефон вибрировал в кармане. Степнов стоял у больничного цоколя, ни о чём не думая. Потом всё-таки осознал, что отключился, пришёл в себя и ответил на звонок.

— Коля, ты охренел? — разрывался оперативник. — Ты хоть понимаешь, что теперь будет?

— Да, да? Что?

— Стажёра нашего, короче, всё, мля… Ты где вообще, мать твою, находишься?

Колокола перестали, и всё опять пошло своим чередом.

На вечерней планёрке начальник спросил, почему не пришёл стажёр.

— Он, это… — замялся Степнов, — поехал разносить повестки. Я поручил там…

— Завтра пусть зайдёт, — потребовал Калеч.

— Зачем?

— Затем! Я докладывать должен? Тебе?

Вопрос не требовал ответа. Всё равно Степнову нечего было сказать. Он кое-как досидел, дослушал оправдания коллег по поводу нарушенных сроков расследования и отсутствия нужных показателей. Потом первым вылетел в коридор и поднялся к Жаркову.