Администратор попросила расходиться, потому что время работы истекло. Гоша пытался договориться, но Степнов сказал, что действительно хватит. До утра совсем ничего, и надо было кровь из носа трезветь.

Они шли в обнимку по улице. Приветливо хлюпали лужи. Дождь моросил, смывал усталость, и пахло нежной землёй, пропитанной влагой.

— А свитер-то, — проронил Степнов, — свитер динамовский, это моего отца свитер. А теперь мне какая разница. Никакой.

Они шатались по району. Попрощались, разошлись.

Степнов стоял у самого входа и не знал, можно ли пройти внутрь. А кто бы ему запретил. Кто сейчас мог возразить. Он шагнул и опять остановился. Свечи мирно стояли, как солдатики в сомкнутом строю, и огонь ласкал их одинаковые головы.

С кем он говорил сейчас, пьяный-пьяный Степнов. Может, с тем пацаном, который не смог найти себя в гражданской жизни. Или с тем принципиальным лейтенантом, который верил когда-то в справедливость. Или с собой — настоящим, с кем говорить не имело смысла, потому как ни одно слово не может ничего в принципе.

— Господи, господи, господи, — сказал.

Он стоял перед какой-то наверняка чудотворной иконой, с которой строго смотрел наверняка всемогущий и всезнающий, всеобъемлющий и какой-нибудь ещё, но Степнов не знал ровным счётом ни одной молитвы и потому сказал как умел, как его никто никогда не учил, но как разговаривал каждый день, в таком вот невозмутимом и многозначном тоне.

— Да сделай что-нибудь, хоть что!

Разлетелось «что» на микро «о», загудел шум, и всё равно никто его не остановил. Он вдруг подошёл к свечкам и, набрав воздуха, дунул сильно-сильно, как пытаются затушить свечи на праздничном торте в надежде, что желание исполнится.

Потом плакал вроде бы и до утра сидел в рабочем кабинете. Никто не отвлекал. Только утром Калеч собрал планёрку и пришлось опять изображать, что всё в порядке.

Начальник особо не трогал и даже похвалил личный состав за хорошую работу в ноябре. На самом деле никаких особых достижений следователи не имели, разве что направили в суд запланированное количество дел и вроде как заслуживали хоть сиюминутных добрых, ну, или нейтральных слов.

«Молодцы, так держать. Закроем год, в следующем станет лучше».

И каждый поверил в своё собственное лучшее, о котором лучше не думать, чтобы не спугнуть, не сглазить, не заговорить. То ли мимоходом, то ли невзначай, между слов и как бы второпях, Калеч обмолвился, что в январе планируется командировка на Северный Кавказ. Неприятно зазвучала смущённая вынужденная тишина.

— Степнов, — вспомнил начальник, — а где твой стажёр? Пусть зайдёт после планёрки.

Кивнул, принял — зайдёт обязательно.

Он вернулся в кабинет и слов подобрать не смог. Никто бы не смог.

Стажёр не поднял головы, не поздоровался, не подорвался, не подскочил. Не спеша листал дело и что-то выписывал осторожно и внимательно в свой толстый новенький блокнот.

Степнов сел напротив, достал две чашки и заварил чай. Монотонно оседал сахар, тянулся ко дну.

— Тебя Калеч вызывает, — сказал Степнов и разглядел наконец его синее, с проблесками жёлтого лицо. — Не ходи, я придумаю.