— По-моему, нас пытаются заговорить, — предположил шестой, и Жарков мысленно согласился. Он молчал и думал, что любое слово может быть использовано против него самого.

— Господа, — обратился ведущий, — время принимать решение. Пожалуйста, по порядку. Игрок номер один.

— Я думаю, это… это, я не знаю, я, честное слово, не знаю, — лопотала и, кажется, действительно не могла знать. Следующая поддержала прежнюю мысль и выбрала одного из студентов. Один математик указал на второго, второй — на первого, его поддержал шестой. Жарков молча кивнул на бывалого игрока, и тот, как обычно, равнодушно развёл ладонями.

— Будто бы крылья, — нашёл сравнение математик, — эффект бабочки, — сказал на прощание он.

Карлик выстрелил всего раз, и голова раскололась, как глиняный горшок с живой водой, красной от стыда. Гестаповцы долго копошились, прежде чем смогли собрать остатки, должно быть, гениального мозга. Поднялся запах, неприятный, но терпимый. Шестого спас забитый нос, а девушки почти не дышали.

Жарков притворно выдал «…ять» в ответ на заявление ведущего об очередном уходе мирного жителя.

— Вы снова ошиблись и убили не того.

— Так не должно быть, давайте прекратим, — по-настоящему плакали девушки.

Шестой смотрел в глаза Жаркову. Гоша считал взгляд, полный подозрения, и, решив обороняться наступлением, кинул дерзкое:

— Чего ты вылупился?

Единственный теперь математик ещё не мог смириться с уходом товарища. Он растерянно смотрел куда-то сквозь, пока по команде ведущего не наступила ночь, и пришлось опять изображать вынужденный сон в ожидании возможной смерти.

— Город засыпает. Просыпается мафия.

Жарков по правилам был должен указать номер игрока, загнув пальцы, но сейчас он спрятал руки в узких карманах. И только начал понимать, что за какой-то мимолётный час убил двоих, и даже больше. Может быть, не сам лично убил, но чем отличается заказчик преступления от исполнителя.

Вспомнил, как убивал прежде. Приходилось же убивать. Впервые при задержании, когда отстреливался и попал. Потом был Кавказ и выход, где закрывали «боевые». Тогда все стреляли и он стрелял. И, наверное, убивал, потому что все друг друга убивали. И просто смерть, очень близкую, видел: умирали на глазах потерпевшие от телесников, передозные наркоманы умирали, случайные (почти как сейчас) без вины, не к месту, кем-то определённые жители его не самого спокойного района.

А сейчас вот определял — он, будто наделил его кто-то особыми полномочиями. Словно стал тем, кто вправе решать, кому жить, кому не стоит, — хватит, пожил, дай теперь другим нажиться.

— Мафия должна сделать выбор, — требовал голос.

«Я не мафия», — хотел произнести Гоша, но тогда бы игра закончилась его моментальной смертью. А ему в принципе не только хотелось, но и нравилось жить. С женой окончательно помирился и, кажется, был готов к предстоящему отцовству. Работать любил, потому что труд, как известно, облагораживает. Он раньше людей защищал, а теперь убивал их и сам не понял, как так получилось. Не в боевых условиях, не на службе, а в мирное время, в дурацкой игре, в мразотном подвале. Он прямо вот-вот мог убить очередного, очередную, очередных.

Очередь требовала смерти. Выгодно убрать шестого, который начал догадываться, но убить его — значит подтвердить собственный статус для остальных. Порешить студента — нет: молодой совсем и умный, разве можно. А девушки, женщины — да зачем вообще пришли сюда, ненормальные.

— Необходимо помнить, — настаивал ведущий, — если мафия умышленно молчит, выбор всё равно состоится. В таком случае город ждёт двойное убийство.

— Да выбери ты уже кого-нибудь, — бросил сквозь сон шестой участник.