— Привет, — откликнулся я. — Понятно.
На самом деле я был рад ей. Не как другу или девчонке, а как кому-то, кто ещё не знает о моих летних приключениях. О том, что за мной теперь наблюдает специалист из кризисного центра для несовершеннолетних. Раз в месяц по вечерам к нам приходит женщина, сложенная из нескольких плоских скрипучих щепок. Её блокнот разлинован именами подопечных: маленьких воришек, хулиганов, затаившихся психопатов, любителей таблеток и порошков. Женщина спрашивает, всё ли у меня в порядке и о чём я думаю. Наверное, она мнит себя знатоком душ несовершеннолетних. Я отвечаю, что всё хорошо, ни одной дурной мысли, в школе записался на факультатив по химии, готовлюсь к поступлению в институт, с товарищами обсуждаем проблемы Мирового океана и прочее: бла-бла-бла. Мать всегда стоит в дверях: кажется, у меня даже волосы на затылке шевелятся от её дыхания.
Похоже, родители чувствуют вину. Может, им это внушили психологи: дескать, переживая горе, вы забыли о сыне? Правда, от этого мне только прибавилось хлопот. Теперь нужно было успокаивать мать, что уж она-то ни в чём не виновата. Но летнее происшествие изменило что-то вокруг. Как будто мои родители вдруг осознали: этот глиняный истукан способен не просто перемещаться, но даже выйти из-под контроля. Со мной стали считаться.
Да, я — самодовольная свинья в глубине души. Мне хотелось покрасоваться перед девчонкой. Лилия отлично подходила для того, чтобы покрасоваться какой-нибудь дичью вроде стародавней драки с Очкариком.
Она позвала меня в кино. В первый раз, в мае, тоже было кино, такое занудное, что мы сбежали. Перед кассой продавали жареный арахис в серебристой фольге. её губы отдавали солёным.
Лилия училась в гимназии. Предметы там были невероятные. Например, сексуальное воспитание. Говорила она об этом так, будто к ним в класс каждую пятницу заявлялась порнозвезда, не меньше, и учила девочек всяким фантастическим штукам. На самом же деле приходила толстая школьная медсестра, развешивала плакаты с распиленными пополам мужскими и женскими репродуктивными органами, терявшими всякую притягательность в своей предельной обнажённости. В исполнении медсестры сексуальное воспитание казалось не более интересным, чем ботаника.
— Скука, и ничего особенного, — признавалась потом Лилия.
Мы договорились встретиться за полчаса до кино. Она что-то хотела мне рассказать. Я подозревал, что и её лето было полно приключений, а я оказался последним в списке, кому она ещё не пересказала их. У кинотеатра я прождал минут пятнадцать. Успел составить уйму слов из названия «Орбита». Мы с сестрой вечно читали вывески и соревновались, кто придумает больше слов. Лизин рекорд не побит до сих пор.
Ещё я успел подумать: вдруг мы с этой Лилией за лето так изменились, что друг друга не узнаем. И вообще — точно ли её зовут Лилия? Но заметил я её издалека. Она шла по тротуару знакомой вихляющей походкой, как Мэрилин Монро в фильме «Ниагара», в светлом безразмерном плаще; выглядела ещё более хрупкой и маленькой, чем я её помнил. Стрижка новая — короткая, какая-то рваная. Я знал её с длинными пепельными волосами, она причудливо укладывала их корзиночкой и просила ни в коем случае не трогать, потому что всё это «щепетильно». Мне кажется, она не очень понимала значение слова «щепетильно».
Глаза у неё были красивые, что и говорить. Огромные и синие, будто от другой девчонки.
— Привет, — сказала она очень сдержанно, даже грустно.
— Привет, — откликнулся я.
Она была страшно бледной, несмотря на то что накрасилась вызывающе: и губы, и щёки. А под глазами — почти чёрные тени. Умыть её захотелось, серьёзно.
— Ты очень хочешь в кино? — спросила она, глядя в сторону.
И обрадовалась, когда я сказал, что нет. Мы опять взяли жареного арахиса, нашли уединённую скамейку на задворках кинотеатра — там ветер гонял выцветшие фантики по земле и натужно гудели холодильные блоки. Лилия села на спинку скамьи, ногами — на сиденье, будто гигантская чайка на жёрдочке. Я устроился рядом.
— Тоскливая осень, — сказала она. — Скорей бы снег.
Теперь, когда она сидела так близко, я мог разглядеть в её глазах тоненькие красные жилки, а под слоем румян — крупные поры. Её лето тоже было сокрушительным, но в каком-то ином смысле.
Лилия задумчиво грызла арахис, в уголках губ собиралась слюна.
— Мне нужно выговориться, — сказала она. — Ты не против?
Не знаю, что движет девчонками, когда они рассказывают одному парню о несчастной любви с другим. Может быть, это извращённая форма женского кокетства? Или вправду — такая сильная боль, что всё равно, с кем делиться? Голос у неё дрожал, пока она говорила об этом парне из кемпинга.